blackmoon3712

И вот еще произведение, но это скорее "поржать-поплакать" - "Книга шевалье де ла Тур Ландри для воспитания дочерей его":

"Не кажитесь слишком доступными. Юношей был он как-то взят своим отцом в некий замок, чтобы в связи с близящимся обручением познакомиться со своей будущею невестой. Девушка встретила его чрезвычайно приветливо. Желая разузнать, что она собой представляет, он болтает с нею о всякой всячине. Они заговаривают о пленниках, что предоставляет молодому рыцарю повод для изысканного комплимента: "Мадемуазель, было бы много лучше попасть пленником в Ваши руки, нежели в чьи иные, и думаю, быть в плену у Вас не столь тяжко, как если бы меня взяли в плен англичане. -- И она отвечала мне, что всего лишь недавно довелось ей увидеть того, кого пожелала бы она иметь своим пленником. И тогда спросил я, не сулит ли она ему жестокой темницы, и сказала она, вовсе нет, но что содержала бы она его столь же нежно, сколь и собственное свое тело, -- на что я сказал, что поистине счастлив был бы очутиться в столь нежном и благородном узилище. -- Ну что мне сказать Вам? Язычок у нее был весьма остер, и казалось, из ее же слов, что знала она немало, да и взгляд у нее был весьма живой и лукавый". Прощаясь, она попросила его, дважды или трижды повторив свою просьбу, приехать вскорости снова, словно она давно уже его знала. "И когда расстались мы, сеньор мой отец спросил меня: "Как показалась тебе та, которую ты только что видел? Скажи свое мнение". Но ее слишком энергичное поощрение отбило у него всякую охоту к знакомству более близкому. "Монсеньор, кажется мне, хороша она и красива, но не желал бы я быть с нею ближе, нежели есть, о чем и прошу Вас". Об обручении больше не было речи, и шевалье, видимо, нашел основания впоследствии не сожалеть об этом.

(ААААААААААА!!!

Вот ужас-то, когда девушка проявляет к юноше интерес... видимо, насиловать интереснее и благочестивее.)

В первую очередь он (шевалье де ла Тур Ландри) думает об удачном замужестве для своих дочерей. Но замужество и любовь имеют между собой мало общего. Он приводит пространный "debat" между собой и своей женой о дозволенности любви, "близости по любви". Он полагает, что в некоторых случаях девушка может любить без ущерба для своей чести, например "в уповании брака". Жена ему возражает. Девушке лучше бы не влюбляться вовсе, даже в своего жениха. Ибо это препятствует истинному благочестию.

(АААААААААААА!!!)

"Ибо слыхала я, многие, бывшие влюбленными в юности, говорили, что в церкви помыслы их и меланхолия заставляли помышлять их много более о нежных мыслях и наслаждениях любви, нежели о божественной службе; и любовные искусы по природе своей таковы, что, когда служба до вершины доходит и даже когда священник на алтарь возлагает Господа, тем более ничтожные мысли овладевают ими" Машо и Перонелла согласились бы с этими пристальными душевными наблюдениями.

(автор, ты совсем, да?

автор демонстрирует всё тот же, в сущности, средневеково-ханжеский подход к любви, которая никоим образом не может быть священной якобы. а впрочем, я же об этом говорила.)

Но впрочем, какое различие в подходе поэта -- и рыцаря! И опять-таки снова: как сочетать с подобной строгостью то, что отец в назидание своим дочерям неустанно преподносит истории, скабрезное содержание которых сделало бы их вполне уместными в Cent nouvelles nouvelles?

(ну а так и сочетать - где скабрезность и где любовь. это влюбляться нельзя, а "познавать жизнь" - можно)) видимо, по их логике, это благочестию не препятствует.)

Именно то обстоятельство, что связь между прекрасными формами придворного любовного идеала и реальностью помолвки и брака была столь незначительна, и приводило к тому, что элементы игры, светской беседы, литературной забавы во всем имевшем отношение к утонченной любовной жизни могли разворачиваться вполне беспрепятственно. Для идеала любви, прекрасного вымысла о верности, жертвенности не было места в трезвых материальных соображениях, касавшихся брака, в особенности брака аристократического. Этот идеал можно было переживать лишь в образах волшебной, одухотворенной игры."

***

"Прекрасная мечта о рыцарском мужестве и все другие формы, где любовные отношения стремились превратиться в культуру, должны были быть отвергнуты как неистинные и фальшивые. Ни восторженный идеал благородной и чистой рыцарской верности, ни безжалостно-утонченное сладострастие Романа о розе, ни нежная, уютная фантазия пасторали не могли устоять перед натиском действительной жизни. Этот натиск ощущался повсюду. С позиций духовной жизни провозглашается проклятие всему, что, будучи вызвано любовью, есть грех, коим развращается мир. Заглядывая в сияющую чашу Романа о розе, на дне ее моралист видит горький осадок. "Откуда, -- восклицает Жерсон, -- незаконнорожденные, откуда детоубийства, изгнания плода, ненависть, отравляющая взаимную жизнь супругов?"

(ой, неужели вот прям оттуда?)) сначала запрещаете любить, потом удивляетесь, что ненавидят?!)

Со стороны женщин слышится еще одно обвинение. Все эти общепринятые формы выражения любви -- дело мужчин. Даже там, где любовь облекается в идеализированные формы, вся эротическая культура остается исключительно сферой эгоизма мужчин. Что это за постоянно повторяющиеся обидные высказывания по поводу брака и женских слабостей -- непостоянства и легкомысленности, как не защитный покров мужского себялюбия? На все эти упреки я отвечу только одно, говорит Кристина Пизанская: не женщинами писаны были все эти книги.

(очень важное замечание!)

Действительно, ни в эротической литературе, ни в благочестивых книгах Средневековья не отыскать сколько-нибудь заметных следов подлинного участия к женщине, к ее слабости и тем горестям и опасностям, которые сулит ей любовь. Сострадание формализовалось в фиктивный рыцарский идеал освобождения девы, где отмечались, собственно говоря, лишь чувственная прелесть и удовлетворение мужского тщеславия. После того как автор "Пятнадцати радостей брака" подытоживает в своей лениво-изящной сатире все женские слабости, он предлагает описать также несправедливости, выпадающие и на долю женщин; этого он, однако, не делает. В поисках того, как бывали выражены настроения нежности, женственности, следует обратиться к самой Кристине Пизанской. Вот начало одного из ее стихотворений:

Супружество таит услады,

От них вкусила я сама...

Но как слабо противостоит голос единственной женщины хору издевок, где пошлости и распущенности подпевает нравоучительность. Ибо лишь весьма малое расстояние отделяет свойственное проповеди презрение к женщине -- от грубого отрицания идеальной любви прозаичной чувственностью и мнимым глубокомыслием застольных острот."

Хейзинга, "Осень Средневековья"
***

но вот еще очень дельное замечание:

"Отвращение к человеку, ибо он "образован из нечистого семени, зачат в зуде телесном", -- самый жалкий элемент средневековой этики. Это может быть объяснено чувственностью, обратившейся в свою собственную противоположность; кроме того, здесь наверняка проявляется та примитивная форма реализма, которая заставляет дикарей испытывать страх перед магической субстанцией и тайными силами, скрытыми в экскрементах и во всем том, что имеет касательство к зачатию и рождению. Прямая и не слишком отдаленная связь прослеживается между магическим страхом, с которым первобытные народы избегают женщин в периоды, связанные с женскими отправлениями, и аскетическим женоненавистничеством и поношением женщин, что так портит христианскую литературу со времен Тертуллиана и Иеронима."

тут Хейзинга вполне свободно говорит со своей точки зрения: знаете, ребята, я всё могу понять, но вот тут у вас явный перебор. плохо то, что он замечает именно только "перебор", а в целом насчет женщин и эроса мыслит вполне архаично, не видя целого комплекса стереотипов и не рефлекcируя над ними. но это у многих такая проблема, и даже до сих пор.