blackmoon3712

обсуждали семью... страсти кипели. я как всегда отличилась, но всем норм.

(из общего диалога)

- я лично считаю, что дети - это вообще не про семью...

- то есть мы с дочкой не семья, что ли?!

- а я вообще не люблю слово "семья". для меня важны парные отношения, но не семья

- то есть нормально так получается: у меня отношения с девушкой, я считаю, что у нас семья, а она мне выдает - мы не семья?!

- ну в моем случае - если я говорю парню "мы семья", то походу у нас проблемы... да точно проблемы, и серьезные![1]

по итогам можно выделить несколько подходов к понятию "семья" (трещит по швам и размывается, и это здорово):

- общеупотребительный "брак + кровное родство"

- только кровное родство

- духовная общность, "ближний круг" (любимые, друзья)

всех объединяло только то, что семья по умолчанию - как будто что-то хорошее, про близость, про любовь и поддержку хотя бы в идеале.

оригинальность моей позиции состоит в том, что для меня семья - понятие негативное, это что-то про насильственную, нелепую и случайную связь по типу лотереи, и это только про кровное родство. по-моему, семья должна быть изжита/реформирована. для меня важны парные романтические отношения и дружба, но я и не называю их противным словом "семья".

мой идеал не семьи, но близких отношений: есть любимый и друзья, со всеми часто общаюсь, все находятся в ближайшей физической доступности, в идеале так и вовсе по соседству[2], чтобы запросто друг к другу захаживать, но это не исключает личных границ и периодов интровертного "затишья".

*

самой жутко, что из-за эмоционального провала я в сущности функционально отношусь к людям... краш - это еще самое бескорыстное, между прочим.

на терапии попустило... меня снова успокоили: все мы вступаем в отношения, чтобы удовлетворить какие-то свои потребности, вы че. проблема не в этом, а в перекосах временами.

и эмпатии дождалась! и слово подходящее подобрали на мой кейс - досада, точно. (это про случай с Л. и невовремя выложенными фотками, с ней разобрались довольно быстро, копнули отношения и эмоции, вышли на новый уровень откровенности, даже придумали стоп-слово, проговорили ясно: "если я хочу некоторое время побыть одна, это НЕ значит, что я от тебя отдаляюсь", но переживала и катастрофизировала я всё равно)

совсем отлично то, что я смогла отвергнуть интерпретацию терапевтки, и нам обеим было это комфортно. редкое явление: конфронтация, но не конфликт! "возможно, вам даже полезно иногда переживать фрустрацию наедине с собой, приобретать этот необходимый навык..." "нет, это не хорошо, идя навстречу тут, я как будто последнее отдаю, я на грани и держусь с трудом..." я слишком много переживала наедине с собой. теперь мне важнее навык делиться, просить и получать поддержку.

если меня подруги так сводят с ума, что будет с парнем?!

но в целом терапевтка меня обнадежила: верной дорогой иду, товарищ)

*

мне сейчас особенно не хватает человека (хорошо, если совсем честно - партнера), который бы обнял меня, скажем, за плечи (чтобы вот прям щас не особо заводить) и сказал: "ну давай, дерзай, у тебя все получится, ты умная, талантливая, зажигательная. а если и не получится - это не единственный шанс на всю жизнь, и я в любом случае буду рядом..."

друзья, вообще важные люди в количестве 4-5 штук что-то подобное мне говорили, ну первую часть - точно. но иногда одних слов недостаточно даже мне... придется опять всё самой, мне это не нравится(

*

всплакнула аж на конфе про депрессию, хорошо хоть никто не видел)) че-то триггернуло, а полезного лично мне ноль

(триггернули расуждения про "ответственность за свое состояние" и формализация в кпт)

*

вот и почитали книжечку))

(скандал на ридинг-группе. ну как скандал... эмоциональный спор со взаимно задетыми чувствами, болезненными переживаниями, ободранным самолюбием и чем только не))

всё ок. здорово, когда можно делиться чувствами!

но без его запала мне было бы реально скучновато как минимум, как максимум - одиноко. мы как будто два идеалиста в окружении материалистов. и пусть он рационалист, а я нет - все равно в такой ситуации и это поддерживает.

а еще он симпатичный) и слишком понятно, что соратничество сближает, особенно в моем случае... это уже другой, не тот, с кем на кухне хорошо посидели)

*

а "тот" додумался побриться налысо. я чуть не выматерилась, когда это увидела. но не удержалась от бормотания "ужас какой..."

мне это не нравится! что ж, имею право. без всяких переносов типа "а вот ты же сама хочешь, чтобы во внешности твоей всё принимали..." да, и тем не менее! не бывает идеальной симметрии в "живой жизни".

короче из-за этого моя симпатия сиильно поуменьшилась. как пошутила моя психологиня: "я тебя так любила, зачем же ты побрился?!"

смех смехом, ну а че. мужчины нас выбирают по внешности, а нам нельзя, что ли?! Л. давненько признавалась, что внешность имеет для нее "большое значение, может даже слишком". наша общая знакомая рыдала 4 часа, когда ее парень сбрил бороду.

я их слишком хорошо понимаю! я сама расстроилась сильно, когда К. обрезал волосы и вообще перестал их отращивать. а ведь тогда я очень сильно его любила. но и у него всегда были претензии к моей внешности, моим образам... так что снова: не зря расстались, не на пустом месте.

(Александр Кабанель, явно Далила с Самсоном. внезапно посмотрела на этот сюжет со стороны: да у меня никогда не поднялись бы руки лишать своего мужчину такой красоты! легкомысленно, да, но не всё же страдать)

раз тело и облик входят в состав человека, то нормально любить / не любить и их тоже. напротив, странно любить только за "душу", "потому что человек хороший"... для меня только цельная любовь и есть любовь. плюс абсолютно права Л.: внешность выражает внутреннее в человеке, она не есть какая-то отдельная от личности "неважная" оболочка.

так что теперь я натурально пищу от восторга, когда замечаю ко мне интерес со стороны парня, который внешне (не только, но в том числе!) абсолютно в моем вкусе. у меня даже недавно вырвалось в ответ на его шутку про облысение: "не вздумай, я этого не переживу!!" "тогда ладно... буду всегда Иисусом)" хочется верить, что это начало хорошей истории... есть признаки, но это потом. боюсь верить, надеяться, загадывать...

*

более того. я имею право и на более неадекватные мысли-чувства. выше уже пару раз писала более прикровенно, ну а щас пусть будет откровенно: я злюсь на своего несуществующего партнера за то, что он не появляется и не "спасает" меня.

что человек должен быть независимым - это вранье. люди всегда на кого-то опираютеся, в норме у них даже много костылей: терапевт, родители, друзья, коллеги, подчиненные, партнеры (но обычно - партнерки, хаха), знакомые, да даже дети - многие именно их в качестве подпорочки той или иной успешно юзают, и за это никакого, заметьте, осуждения не получают, будто это норма. орать на подчиненных - норма. использовать друзей исключительно как жилетки - норма. требовать от женщин поддержки, вдохновения и восхищения - норма, блин. а по современным стандартам родители и вовсе - дойная корова, легально, официально, ну пока тебе не стукнуло 18 хотя бы. и только мои желания почему-то - не норма. (сарказм) не, ну если сделать поправку на реальность, то единственный мой косяк в том, что я хочу на одного человека взвалить слишком много. нагрузку надо распределять, да-да, я в курсе, наиболее приемлемые для меня "нормальные" так и делают. но я все равно злюсь.

иногда и на меня нападает зверь под названием "что я делаю не так". хочу, чтобы меня "спасали", а веду себя дерзко, порой надменно и в высшей степени независимо? мало того, что кажусь, так еще и бываю агрессивной? но это тоже часть моей личности. и уязвимость свою в подходящей компании я показываю тоже. я честна, насколько могу. могу - даже слишком. человеку не надо ничего во мне "угадывать", достаточно иметь интерес, внимание, симпатию и не быть совсем уж дураком. при взаимной симпатии - я не прячусь и не убегаю.

да, когда лет 10 назад кое-кто взялся меня вытаскивать из черноты, депрессия была совсем уж налицо, маска - кое-как подобранная, грубая, не моя, к тому же периодически сползала. в процессе я брыкалась, кончилось всё предсказуемой катастрофой. и с тех пор я явно изменилась к лучшему, стала более адекватной в самом лучшем смысле этого слова. тем не менее, я периодически раскалываюсь, особенно в вопросе личной жизни. рацио говорит: да ладно, и без нее отлично справляюсь, может даже и не надо пока, там же тоже свои издержки есть. но эмоции вопят: да доколе?! почему?! какого черта?! кругом чурбаны безглазые, что ли?! пеньки, еще и без глаз, ага.

вот за то и люблю Спайка, что взбрело в голову "а вот полезу!" - и лез упорно и постоянно, буквально до конца. и плевать ему было, сколько у девушки проблем, в том числе с головой.



и мне плевать, что закончилось это катастрофой - все равно восхищаюсь. вид упертости, которого я напрочь лишена как существо с жгс...

неопатриархат щас изволит вещать, что "ваши проблемы отпугивают мужчин, ненормальные и неустроенные им не нужны". так взаимно! то их маскулинность была дубовой, теперь мода на стеклянную. обе хуже, тут без вариантов: то сама бьется, то меня бьет, а теперь еще и одновременно - нечего выбирать!

настроение: пнуть что-нибудь тяжелое и завопить, как Спайк, потерпевший поражение от трех своих девиц))



смех смехом, но его отчаяние я понимаю прекрасно...

вот это "полюби меня слабой и несчастной, сильных-то и благополучных все хотят" - иногда зашкаливает во мне. иногда доходит до фантазии послать ко всем чертям того, кто подкатит ко мне, если вдруг я достигну определенного благополучия. раньше где шлялся?!

пусть дико. это место и служит для выплесков дикости.

*

не насиловать себя и не ругать - работает!

4-ый день, и я не выпала, присутствую на занятиях и что-то пытаюсь делать, не хуже других - уже отлично!

это притом, что много сплю и вообще отдыхаю. рублюсь в игрушечку под "Эхо Москвы", а формулировки зреют. игрушечка снижает тревогу - ок. даже когда писала задание, оставила бухтеть радио - тоже, оказывается, снижает. в итоге чувствую себя более ресурсной, спокойно воспринимаю критику, отлично воспринимаю всё, что говорит преподаватель. я не в отчаянии, ура)

проходила тут курс один... не совсем достигла цели, но появилось несколько приятных побочек! так что однозначно: смогла, и всё не зря.

"Я - логоцентричный человек!" Я, наверное, могла бы влюбиться (ну, испытать симпатию...) в мальчика, который умеет красиво говорить. Были у меня такие, да и дальше должны быть... и чтоб без самодовольства и надменности, чтобы эдак стелился и прогибался...

Вспомнилось: "в тебе не хватает мудрости, женственности, я хочу, чтоб ты была... эдак помягче..." Чувак, взаимно!! Кто этого не хочет-то?! Кто не хочет себе покладистую "жену" предпочитаемого пола, ну кроме откровенных мазохисто_в и мифических "здоровых людей"?)

"Романсить на вражде" - это не мое, я в том же Драгон Эйдже романы крутила исключительно на дружбе. Какие там были эльфы, эх...

Хотя, иногда думается, что лучше уж на вражде, чем самой постоянно прогибаться, но... не, все равно не мое. Даже если в этой вражде постоянно брать верх, чего, разумеется, быть не может - все равно будет остро не хватать таких штук, как соратничество, преклонение и даже банальный, но такой необходимый... уют, что ли. Прыгнуть в костер - такой себе способ согреться. Но сплошной уют - скучен, тут-то и выручает игра, но никак не настоящая вражда.

(я обожаю этот монолог Спайка, не за слова, как раз не самые удачные, а за то, что стоит ЗА ними, и за страсть в них (в слове он как раз не очень-то силен, вот в чем очередной парадокс). нет, вовсе не то имелось в виду, что любовь и дружба - вещи ваще параллельные и взаимоисключающие, как такое вообще можно подумать, и тем более про него? всё он прекрасно понимал про любовь и без всякой "души", и до Баффи. помощь, забота, эмпатия, поддержка - всё это было и с Друзиллой. уж какими их больными на всю голову хотели показать, а любовь у них была все равно, какая и "нормальным" не снилась (ну, у него к ней точно, это главное). говорила и повторю: меня еще уносит абсолютно вот это постоянство в страсти, и не сказать, что нереальное - я сама такая, по крайней мере, была.)

*

О, зашибись: ссора из-за моей неспособности переложить нормально чизкейк (да, у меня проблемы с предметами материального мира, особенно с теми, которые и без меня разваливаются!)

*

Ночью на меня сыпался товар, рвались коробки, падали к чертям ленты, а с утра при виде директора меня пробило на истерический смех))) но всё ок-норм. На этой работе на меня не смотрят как на чокнутую, и это, знаете ли, в новинку.

Меня на работе зовут "ночной феей". Не спрашивайте)) Ей-богу, лучше бы меня так называли в постели... но на работе тоже неплохо, хоть как-то подслащивает.

*

(август)

На обсуждении сексуальности было весело, но на обратном пути я загрузилась... ии "так меня еще не называли" - "девушка, а вы случайно не доктор? у вас вид такой серьезный..." (футболка белая, ошейник шипастый, размазанные стрелки на поллица естественно образуют ядерный такой смоки-айз - да все врачи так выглядят!)) не, я в курсе, что в свободное время выглядят они по-разному и, уж надеюсь, как хотят, я просто по своему стилю тащусь) Так ко мне еще не подкатывали)) Сказала - "нет, не доктор, и больница тут где, не знаю" Было бы забавно, если бы сказала честно: "да знаете, о сексуальности тут призадумалась..." Но мужчина все равно не в моем вкусе был, так что пофиг.

Всё прошло как обычно, в основном весело. Много людей и мнений, тривиальные тоже попадались, раздражающие био- и социо- интерпретации, но не так уж много. Были и интересные. Спасибо, что никто не свел секс к репродукции, максимум - к инстинктам (которых у человека нет, алё). Секс с духовностью свела только я, если не я, то кто.

(Джон Уильям Годвард)

Много было про интимность и эмоциональную близость. Вот про демисексуальность узнала. Это про меня или нет? Без эмоциональной связи секс для меня невозможен, но он офигеть важен и я не легко обхожусь без него! Но без эмоций его нет. Но как отдельная потребность есть, но отдельное ее удовлетворение невозможно... Я могу целыми днями возбужденная ходить, но все равно на кого попало не наброшусь. Медаль мне, и памятник, ага.

Что такое секс? Мое определение предельно широкое, но не очень личное, да и не мое)) "Секс - это некий процесс, происходящий между двумя или более людьми, которые согласились называть это сексом и согласились на данный процесс добровольно." "Потрясающе, можно я к тебе присоединюсь?" "Конечно, мне нравится, когда ко мне присоединяются))"

Почему все так носятся с сексом - вот на этом мы и застряли)) На обсуждение другого вопроса времени не хватило, написали для модераторки - "что привлекает в людях сексуально?" Жалею что не сфоткала свой список, тот еще документ для самопознания)) Я написала очень честно и даже огласила вслух. Это хорошо меня характеризует, может даже слишком))

(Джон Уильям Годвард)

А вот вопрос насилия поднимали, и это важно и хорошо. Можно ли считать насилие - сексом? Мнения разделились, где я - ну понятно же.

Когда уходила - было хорошо, легко, радостно, что были похожие мнения. Но по дороге загружалась все больше и больше... "Ну поговорили - и что?" Для модераторки итог был - ей зачем-то нужны наши мнения, может даже в исследовательских целях - да и на здоровье, я и кроликом подопытным могу побыть, лишь бы на меня смотрели)) Меня удивляет, когда кому-то интересно чужое мнение. Мне интересно только похожее на мое! А гениальным кажется только то, что уточняет и углубляет мои же мысли. Другим надо высказаться/услышать. А мне это всё зачем? Мне... становится непонятно. Более-менее одно и то же всегда. Высказаться - да, мне безусловно нужно, ноо... Может, усталость, может, депресняк, но я не очень понимаю, что получаю, а жаль. Когда мне удается обратить на себя внимание, взорвать шуткой или мнением, быть центром - да, кайф и драйв, ресурсно. Может сегодня такого было маловато. Быть-то было, но мне мало.

"Если бы хотите сблизиться с объектом, что выберете - секс или разговор по душам?" "Я не собираюсь выбирать, давайте всё и желательно одновременно!!"

А вот и мой список, "документ", где, кажется, я пропустила слово "эмпатия", ведь ее отсутствие - антисекс, хотя намеки имеются. И неважно, что первое написано и пришло в голову, важно всё в совокупности)) восстановила по памяти:

сексуально привлекает:

- интерес ко мне

- понимание меня

- умение мне угодить (=любовь ко мне)

- энергетика, "волны", "обмен энергией"

- приятный голос (вот не опишу, приятное у каждого свое, но не грубый точно)

- длинные волосы всегда секси, хотя даже это не обязательно

(если я дальше начну описывать внешность, то неизбежно собьюсь на Спайка, взять хотя бы красивые руки с длинными пальцами и черными ногтями[1], и побрякушками, оо, ну слишком понятно ведь)))

(ваще не помню контекст, тут главное рукаа...)

- эмоциональность, ну как без нее, никак))

- умение хорошо говорить/писать - я логоцентрична и на красивые слова ведусь

- творческая гуманитарная жилка, гуманитарный интеллект... необходимо, чтоб было о чем поговорить до, после, а также во время секса))

- страстный темперамент

но всё сводится к тому, чтоб меня любили и понимали)) я хочу этого слишком сильно, слишком интенсивно, мне это слишком надо, ноо так-то в основе это здорОво.

одно за другое цепляется ведь)) поэтому если меня захочет человек без этих качеств, то ничего не выйдет.

сексуально оттталкивают:

- грубость, эмоциональная тупость, жестокость - практически все проявления токсичной маскулинности

- излишняя рациональность и эмоциональная холодность

- невежество, низкий интеллект

- мышление стереотипами

и всё в этом роде

Хорошо бы еще умение играть, но не заигрываться, Господи, как это было бы хорошо... Где же то самое сочетание, скажем, страсти и нежности, силы и податливости?..

Ах да. Секс - форма не только общения, но и рефлексии. Очень важно отражаться в глазах партнера, и отражаться прекрасной. Человеку важно быть верно (и приятно, что отнюдь не противоречит) отраженным! Весь мой кайф наверное к отражению и сводится... мне надо быть ценной, прекрасной, восхитительной. И в сексе тоже. Без этого не интересно. Может, даже в сексе - в первую очередь и всегда. В остальных сферах жизни некоторое время можно обходиться без этого, но секс без этого = травма.

(Джон Уильям Годвард)

Секс и слово для меня более-менее нераздельны. Эрос и слово. Эрос - всепроникающий. Слово - эротично и чувственно. Разговор - сексуальный, а секс без разговора - не интересен. Да, сложно так жить(( Где ж я такое найду. "Я хочу сказать, что... мало есть хороших разговоров, и точно так же мало хорошего секса... " "Господи, как я с тобой согласна!"

В сексе присутствует элемент хаоса, и это так, без хаоса нет секса. И это якобы разрушает личность и срывает покровы цивилизации. Но для меня - не так. Хах, как раз секс человеческий очень и очень цивилизован. Хаос - не обязательно против личности, а личность - не только цивилизация. Хаос - в самой личности, это ее часть или даже "бездонная основа". Поглотить и разрушить может не только хаос, но и рацио, и что угодно, не только страсть, стихийность и вот это всё. По Бердяеву: личность = творчество = свобода = хаос = потенция всего, глубина божественного, унгрунд, там - всё. Личность носит в себе хаос. По Ницше - "надо носить в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду". Бездна божественная - по Беме. Это связано и с сексом тоже. Это не перечеркивает личность. А если порой и перечеркивает, захлестывая, то ведь не только это, хорош лицемерить-то.

(Гюстав Моро)

Я старалась быть терпимой, честно)) Но как начались апелляции к "природе"... Слишком рациональные люди выдумывают черт знает какие конструкты. "Когда меня конструировала природа, она в секс заложила только функцию размножения, а все эти мои чувства ее не волновали и не волнуют." Но "природа" - это конструкт человека! Вот уж подлинно, это кто кого еще конструирует... Нет никакой "природы". А факты всегда говорят об относительном. Так что какая к черту "природа". Шопенгауэра, конечно, можно вспомнить: инстинкт размножения обманывает человека, человек вкладывает в секс личное, а инстинкт смеется и использует человеческое для нечеловеческих целей. Так именно поэтому я за радикальное разделение секса и репродукции.

*

Терапия. Сижу и жалуюсь. Мне мало этих форматов, мало быть рядовым участником. Хочется запустить свое, но... я не знаю( Я могу предложить, но что? Чтобы и им интересно и мне хорошо - что? Мне нужна площадка для высказывания, в идеале монолога, это главное. Для своих тем. 15 минут - ничтожно мало. Мне важнее всего - высказаться. А их форматы слишком горизонтальны. Обсуждение можно включить, но не оно главное. Я завидую людям, которых удовлетворяет горизонтальный формат, меня - нет. Но в том мероприятии участвовать буду, 15 минут лучше, чем ничего. Но я немного в тупике - знаю чего хочу и не знаю как получить. Грусть и злость. Плакала и топала ножкой)) В моем случае нужен монолог и аудитория, да где их взять...

Между прочим, мне модераторка недавно сказала: обратись ко мне, можем и лекции устроить... и я че? ничего(((( вот тут реально испугалась что не потяну или типа того(((((

*

Потребности-то мои выявлены, а делать че? Внимание, значимость, авторитет и ВЛАСТЬ. Чувство соперничества еще неожиданно выскочило...

*

"ох Н., были бы достижения)) я после этого как раз начала страдать, что как-то маловато мне, а до большего пока никак не додуматься" а когда мне большее предлагают - я элементарно не могу взять... да что ж такое-то(((((

*

Третий сезон "Странных дел" неплох, но не понравился пафос в конце. Не только затянутость - там неправды много, вот в чем беда. И гребаное приведение к нормальности[2] - да почему ж нельзя всю жизнь просидеть в подвале и проиграть в "Подземелья и драконы", если хочется? Ок, ну устроиться на работу и играть в свободное время? Почему непременно надо "взрослеть", причем строго по определенному образцу?

Морализм не понравился: мол совесть, мораль и семейные ценности спасли Карен от неприятной гибели, от этого передернуло (и мне таки нравилась химия между ней и Билли)) равно как от плача Макс по сводному брату: психологически недостоверно, не верю. Если ты ненавидела человека, ты не полюбишь его внезапно, даже если он спасет тебе жизнь. Любовь и выживание - разные вещи) Их в культуре настырно пытаются сблизить, но не получается ничего, кроме топорных поделок и подделок, и не может получиться иного. Вот и с Хоппером так: для меня он не столько герой (одно другому не мешает), сколько плохой отец, мешающий дочери наслаждаться жизнью, пока это вообще в силу того же возраста возможно... причем из чистой вредности - там даже не показано, что влюбленность мешала учебе, например. У людей каникулы, чего пристал?! Для меня этот сюжет вообще как серпом по известному месту... и ведь как знакомо... зачем рушить то, что в жизни вряд ли повторится?! тут хочется цитировать Розанова: "нет, папа, за книжками я буду сидеть, когда повзрослею, а сейчас я лучше нарву цветов и подарю их девочке" - есть в этом некая неоспоримая правда для меня... хотя книжки мне не мешали влюбляться, мешало другое, а с книжками всегда хотелось совместить)

Поворот сюжета со Стивом и его (забыла имя) коллегой мне скорее понравился: вроде должна быть стандартная романтическая стори, а вот обломитесь, девушка лесбиянка, и они будут просто дружить. Что ж, дружба - тоже очень хорошо, видимость лгбт - тем более, а Стив, конечно, красавчик, мне нравится безумно, и как хорошо, что я могу открыто говорить об этом при К. - "это раньше было неудобно, а теперь - можно!"

*

"Ох милая, если бы это работало ("мужчина не будет жалеть на вас денег, если вы не жалеете на него эмоций") - К. давно бы переписал на меня всё свое имущество, но нет)) кстати, на эмоции он тоже скуповат - короче не работает ни в каком смысле вообще)))"

*

Короче, у меня снова чувство, что я себе надоела. Я некоторым образом в тупике.

Чем думал Достоевский, когда писал о первом искушении, например? Никогда никакая церковь не заботилась о хлебе. Но:

"слово Господне ни здесь, ни тамъ не было понято въ истинномъ значеніи: не единым хлебом, ни земным, ни небесным жив человек, а только обоими хлебами вместе; нельзя напитать плоти, не напитавъ и духа, живущаго въ этой плоти; но ведь, точно также и наоборотъ, нельзя напитать духа, не напитавъ и плоти, въ которой духъ живъ, ибо человекъ не одинъ духъ и не одна плоть, а духъ и плоть вместе."

Оу. Гениально. Это мысль общая у них с супругой. Вообще у них завидное единомыслие, жаль, эроса не было)

"А не понявъ этого слова, люди остались безъ хлеба небеснаго, такъ-же какъ безъ хлеба земного: хлебъ небесный не могъ не утратить цены своей, ибо питать душу человека, тело котораго умираетъ отъ голода, есть злая насмешка и надъ теломъ, и надъ душой. Мы не знаемъ, что будетъ въ „конце временъ и сроковъ", но доныне это именно такъ: доныне люди умираютъ отъ голода телеснаго и духовнаго вместе, и притомъ совершенно одинаково, какъ на Западе, такъ и на Востоке; никакой исторической противоположности обеихъ церквей тутъ вовсе нетъ."

Блестяще! Зато Запад хоть что-то просек про хлеб земной, в отличие от Востока, но - именно отойдя от своей церкви, что неудивительно, так-то установки насчет "земного" в обеих церквах одинаковы...

"Мы ведь знаемъ изъ Евангелія, что Господь вовсе не отвергъ въ томъ смысле, какъ разумеетъ это Великий Инквизиторъ, предложеннаго ему, будто бы, дьяволомъ, чуда съ хлебами: мы знаемъ, что, пожалевъ народъ, голодавшій въ пустыне, накормилъ Онъ его: ,,и насытились''.

С чудом то же самое - в обоих церквах есть чудеса, а свободная наука осуждается, ФМ ничего не попутал? Да и Иисус чудеса совершал.

"верит ли в чудо, или не верит? И если не веритъ, то почему никогда нигде не отделяетъ этого своего частнаго, личнаго, особеннаго, не историческаго, не народнаго православія безъ веры въ чудесное отъ общенароднаго, русскаго, историческаго—и не только не отделяетъ, но какъ будто нарочно смешиваетъ одно съ другимъ? А если веритъ, то какъ соединяетъ внешнее чудо съ внутреннею свободою веры?"

"Въ этомъ последнемъ православномъ православіи, точно такъ-же, какъ и в римскомъ католичестве, мечъ Кесаря (то есть, государственное насиліе) никогда не былъ отвергнутъ, во имя свободы Христовой: римскіе папы хотели подчинить себе этотъ мечъ; византийскіе патріархи сами подчинились ему; но и здесь, и тамъ одинаково, Кесарево не отделено отъ Божьяго: то Кесарю воздается Божье, то Богу Кесарево."

Мережковский очень оригинально толкует легенду, очень хорошо: что, если Христос и Великий Инквизитор - не противоположности, а лики??? Свобода без любви или любовь без свободы. Хотя, насчет третьего искушения Мережковский не ответил по существу ничего - потому что сам был соблазнен царством кесаря. Сам же Иисус хлебом кормил, чудеса творил, а вот меч не взял. (Но ученикам сказал "теперь продай одежду и купи меч" - вот что это было? Разрешение на самооборону?) Чудеса, что немаловажно, из милосердия и для людских нужд, а не "смотри, как я могу".

Мне кажется, вывод очевиден. Возможно соединить любовь и свободу, вон Бердяев в своей философии смог. Но вот меч к ним никак не приплести. Он вроде и нужен для защиты от внешних угроз и поддержания внутреннего порядка, но из учения Христа его никак не вывести, разве что апостолы кое-что добавили, но ведь ясно, что это "слишком человеческое". То есть можно, сквозь зубы, признать необходимость меча, но не освятить его. Конечно, если "закон не прейдет" (тут речь, как я уже говорила, об элементарной справедливости, о том, что жертва и насильник не одно и т.п.), то надо его как-то и поддерживать, но это уж на наше усмотрение. Не может быть христианского государства, общества, семьи, человек во многих сферах обречен на середину, и хорошо еще, если гуманистическую.

"Для нашего религіознаго сознанія (настоящий Иисус) — ни тамъ, ни здесь, ибо въ истинномъ Христе должно быть не противоречіе, не раздвоеніе, а совершенное соединеніе любви и свободы; мы видели, что въ Евангеліи открытъ путь къ этому соединенію по всемъ тремъ главнымъ искушающимъ соблазнамъ, о коихъ сказано: „блаженъ, кто не соблазнится о Мне",—то-есть, по вопросу о хлебе, о чуде, о мече Кесаря."

Да, но насчет меча нагло врешь. Насчет меча именно что непонятно.

Да, Достоевский жутко смешал внутреннюю суть христианства с историческим православием (как тот же Хомяков).

"тутъ одно средство не заблудиться—вовсе не ходить въ этотъ зеркальный лабиринтъ"

Точно, выйти из этих бессмысленных противопоставлений. Вырежи человеку сердце или желудок - в любом случае долго он не протянет.

"Богъ есть конецъ всякой середины, а Чортъ самъ—вечная середина"

Между прочим, в определенном смысле - утешительно. Плюс мне нравится донельзя этот элегантный выход из манихейства. Но надо понимать, что не выберемся мы из этой середины (=падшести), пока человек и мир не "переменятся физически". До той поры приходится обустраиваться тут. Облик бы человеческий при этом не терять... Поэтому смешны и неуместны претензии Мережковского к европейской науке, позитивизму, социализму, либерализму. Он хочет, чтобы наука показала ему Бога, а людей накормила, освободила и обустроила церковь? Даже не смешно. Негативное отношение к Западу у него, истинного европейца - неискренне. Просто не верю.

Не понимаю я этих его выпадов против всеобщей сытости и комфорта, тем более что он сам понимает - одним духом тоже жив не будешь. Сам-то никогда не голодал, жил нормально, а как стал при большевиках бедствовать - ой как возмущаться начал... Мережковский не понимал того, что понимал и с чем смирялся даже огненный Бердяев: ну да, да, настало время человечеству решать элементарные вопросы, да, утонченным натурам будет скучно, но это неизбежно и необходимо, по-человечески необходимо, и уж конечно эти вопросы не религия будет решать, не церковь, а разве что "подземное влияние христианства" скажется, да оно и сказывается в гуманизме, в этом я уверена. А Хам восторжествовал именно в России, а почему - спросите хотя бы и Сологуба...

"на самомъ деле, он-то и есть единственная причина того, что величайшія происшествія міра, напримеръ, христіанство, оказывались какъ-бы вовсе не происшедшими, и что ,,на свете ннчего не кончается". Онъ прикидывается единственною „солью міра", тогда какъ въ действительности онъ-то и есть то самое пресное, что и „соль міра" делаетъ „несоленою".

А вот это отлично:

"Ищетъ онъ, во всякомъ случае, не окончательнаго воплощенія, такъ-же какъ не окончательнаго уничтоженія: онъ знаетъ, что въ конце плоти — не „семипудовая купчиха, которая Богу свечки ставитъ", не „баня, въ которой онъ будетъ париться съ попами и купцами", а святость и одухотворенность Плоти, Слово, ставшее Плотью, то самое, что его, серединнаго, отрицаетъ. Въ действительности не хочетъ онъ ни до конца воплощеннаго духа, ни до конца одухотворенной плоти, а только безплотной духовности—аскетизма, или бездушной плотскости — матеріализма."

И можно вполне согласиться с Мережковским, клеймящим "благоразумие". Не в плане житейского комфорта - зачем же от него отказываться без веских причин, автор сам не отказывался, и был прав. Но и сейчас есть благоразумие, от которого тошнит - "не надо лезть в семью", "всё зависит от самого человека", "надо мыслить позитивно"... такое я вместе с Мережковским обругаю, и хуже, не привлекая даже образ несчастного Смердякова.

"нельзя противополагать любовь безъ свободы свободе безъ любви, какь это делаетъ самъ онъ и его предвестникъ, Великій Инквизиторъ. Но въ томъ-то и „весь секретъ" Чорта, что не хочетъ онъ конца; не хочетъ, чтобы два было одно, а хочетъ, чтобы два всегда было двумя, и для этого самъ притворяется одним из двух, то Отцомъ противъ Сына, то Сыномъ противъ Отца, не будучи ни темъ, ни другимъ, а лишь отрицаніемъ обоихъ; притворяется однимъ изъ двухъ полюсовъ, противоположнымъ и равнымъ другому, тогда какъ оба полюса уже навеки заключены въ двуединстве божескихъ Лицъ, Отчаго и Сыновняго;—а Духъ вечной Середины есть только отрицаніе этой мистической полярности, только ,,обезьяна", которая, передразнивая двуединство Божескихъ Ипостасей, искажаетъ оба Лица, смешиваетъ ихъ и смеется."

"Если-бы онъ созналъ, то былъ-бы весь нашъ, а таковъ, какъ теперь, онъ только почти нашъ, хотя мы и надеемся, что впоследствіи, когда онъ будетъ совсемъ понятъ, то будетъ и совсемъ нашъ."

Золотые слова!!

"что Шатовское русское „православіе" оказывается более римскимъ, более католическимъ, чемъ само католичество?"

Хуже, это языческий партикуляризм плюс имперство плюс ветхозаветное мессианство.

Прав Мережковский - после такой бани еще грязнее:

"Не казалось-ли, не кажется-ли и намъ доныне, что Достоевскому действительно нравилось иногда „быть суевернымъ", отдыхать отъ фантастическаго въ „земномъ реализме", „въ торговой бане париться съ купцами и попами", не только съ московскимъ славянофиломъ Аксаковымъ, но и съ петербургскимъ „гражданиномъ" Мещерскимъ, и что входилъ онъ порой въ эту баню более чистымъ, чемъ выходилъ изъ нея: какъ будто что - то въ ней нетъ - нетъ, да и прилипало къ нему, что и доныне съ трудомъ отмывается въ глазахъ не однихъ лишь „мерзавцевъ" и даже не однихъ либераловъ."

Именно!

Не так уж плохи либералы, как Мережковский про них пишет, стараясь попасть в тон Достоевскому-публицисту. Да, оставил ФМ после себя соблазн. Ложное противопоставление у Черта: бесплотный ум-дух против семипудовой купчихи и мещанская баня как суррогат реальности.

Где кончается Зосима и начинается Великий Инквизитор?

"вообще въ произведеніяхъ Достоевскаго иногда слишкомъ трудно решить, где собственно кончается старецъ Зосима, где начинается Великий Инквизиторъ, и не есть-ли этотъ последній для Достоевскаго отчасти то-же, что старецъ Акимъ для Л. Толстого, то-есть, оборотень—насколько, впрочемъ, более страшный и соблазнительный!"

"Огромная религіозная сила, которая заключена въ Достоевскомъ, какъ возможность, все еще остается только возможностью и пропадаетъ почти даромъ для будущей религіи, или даже прямо задерживаетъ ее, какъ мертвый грузъ."

„Стучите и отворится". Если намъ ,,отворится", то ужъ конечно потому, что онъ „стучалъ". Не мы, впрочемъ, а те, кто действительно вступятъ въ обетованную землю, которую онъ первый увиделъ и указалъ, хотя самъ такъ и не вошелъ въ нее,—поймутъ, кемъ для Россіи былъ Достоевский."

У Шатова - православие без Бога. Как, впрочем, и у Достоевского-публициста. И без Христа, а как же. Именно.

Да с чего бы от "Мертвого Христа" Гольбейна пропадать вере?!



И это князь, князь его святой, "серафимский", говорит)) Напротив! Сразу видишь, что Христос - не галлюцинация, не видимость, не один только дух, что Он действительно жил и действительно умер. В удивлении этому чувствуется уклон к монотеизму, а то и к докетизму.

"Глубочайшая связь Нитче съ Достоевскимъ открывается въ Кирилове, какъ будто предвосхитившемъ главную религіозную мысль Нитче о „сверхчеловеке"

О да, это изумительно!

"требованіе чуда есть какъ-бы кощунственный бунтъ противъ „справедливости Перваго Двигателя", этой машины-вселенной. Но въ человеческомъ сердце не всё—„механика": оно все-таки страдаетъ, истекаетъ кровью отъ боли, чувствуя какъ-бы прикосновеніе режущаго железа въ необходимой справедливости законовъ естественныхъ."

(Михаил Врубель)

"Достоевский, и только онъ один понялъ весь ужасъ этой „задачи"—естественную невозможность, мистическую необходимость чуда Воскресенія."

Да, Боже мой, именно так!!

Природа - зверь и машина. Паук. Монолог Ипполита!!

„Если такъ ужасна смерть, и такъ сильны законы ея, то какъ-же одолеть ихъ?—продолжаетъ Ипполитъ свои мысли о картине, отъ которой „вера можетъ пропасть".—Природа мерещится въ виде какого-то огромнаго, неумолимаго и немого зверя, или вернее, гораздо вернее сказать, хоть и странно,—въ виде какой нибудь громадной машины новейшаго устройства, которая безсмысленно захватила, раздробила и поглотила въ себя, глухо и безчувственно, великое и безценное Существо—такое Существо, Которое одно стоило всей природы и всехъ законовъ ея, всей земли, которая и создавалась-то, можетъ быть, единственно для одного только появления этого Существа. Картиной этою какъ будто именно выражается это понятіе о темной, наглой и безсмысленно-вечной силе, которой все подчинено. Может-ли мерещиться въ образе то, что не имеетъ образа? Но мне какъ будто казалось временами, что я вижу, в какой-то странной и невозможной форме, эту безконечную силу, это глухое, темное и немое существо. Я помню, что кто-то, будто-бы, повелъ меня за руку со свечкой въ рукахъ, показалъ мне какого-то огромнаго и отвратительнаго тарантула и сталъ уверять, что это то самое темное, глухое и всесильное существо, и смеялся надъ моимъ негодованіемъ".

Я вот особенно отмечу этот, близкий мне неимоверно, но такой почему-то редкий взгляд на природу. Дискурс, порожденный Руссо и расползшийся до "само собой разумеющегося", вот это тождество "естественное=непременно хорошее" - я ненавижу до дрожи в руках. И я искренне не понимаю, как можно иметь голову на плечах и так думать.

"Отсюда „бунтъ" Ипполита, предсказывающий бунтъ Ивана Карамазова и Кирилова:

,,Нельзя оставаться въ жизни, которая принимаетъ такія странныя, обижающія меня формы. Это привиденіе меня унизило. Я не въ силахъ подчиняться темной силе, принимающей видъ тарантула.—Религія! Для чего понадобилось смирение мое? Неужто нельзя меня просто съесть, не требуя отъ меня похвалъ тому, что меня съело?—Нетъ, ужъ лучше оставимъ религію!—Я умру, прямо смотря на источникъ силы и жизни, и не захочу этой жизни! Если бъ я имелъ власть не родиться, то наверно не принялъ-бы существованія на такихъ насмешливыхъ условияхъ. Но я еще имею власть умереть, хотя отдаю уже сочтенное. Не великая власть, не великий и бунтъ''.

А теперь спросите меня еще раз, за что я так Достоевского люблю))

А у Мережковского вообще блестящий разбор образа паука в романах ФМ, рекомендую!

"Не есть-ли это тотъ самый „Зверь, выходящий из бездны'', передъ кончиною міра, о которомъ сказано въ Откровеніи: „поклонятся ему все живущіе на земле, которыхъ имена не написаны въ книге жизни у Агнца, закланнаго отъ созданія міра.—Кто имеетъ ухо, да слышитъ".

Что ж, Мережковский неплохо описал посюстороннюю жизнь-смерть, прям как Симона де Бовуар...

А про Спинозу хорошо. Не буду цитировать, но уж поверьте. А кстати ведь и Ницше писал: "Бог стал пауком".

"Солгалъ-ли діаволъ: вкусите, и станете, какъ боги? Да, это ложь, потому что одна половина истины, не соединенная съ другою, есть ложь. Если-бы Адамъ соединилъ древо познанія съ древомъ жизни, то действительно сталъ-бы „жить вечно", сталъ-бы, какъ одно изъ лицъ Божьихъ, изъ Элоимъ — конечно, второе лицо—Богочеловекъ, или Человекобогъ. Въ древнемъ Змее, въ Звере „есть тайна". Но ведь вотъ, и въ Боге есть тоже какъ будто не менее страшная тайна. Мы, конечно, не понимаемъ тутъ чего-то главнаго; конечно, ошибаемся,—но нашему слабому разуменію кажется, что тутъ и Богъ, такъ-же какъ Змей, не любитъ человека или, по крайней мере, любитъ его не до конца: ведь и Богъ открылъ человеку только половину истины, только древо жизни безъ древа познанія. И кажется, будто-бы не изъ правосудія, а изъ „ревности" ("как-бы не простер он руки своей и как-бы не стал жить вечно'') изгоняетъ Онъ Адама изъ рая. Да, воистину это Богъ Израиля, Богъ какъ огонь поядающей ревности. Такимъ Онъ и пройдетъ чрезъ века и народы."

"Двигал вас, топтал вас. Вот он — не герой, не богъ, а такая-же „дрожащая тварь", такое-же насекомое, как и вы все. Видите-ли вы теперь, что не онъ, а Я стравил вас?" Как сказать такому Богу: „Отец мой небесный?" Это не Отец, не „Он" , а „Оно", что-то нечеловеческое, ужасное. „ Кто-то повел меня за руку со свечкой в руках и показал мне огромнаго и отвратительнаго тарантула".

"...мы и представить себе не можемъ, что подобное отношеніе къ Богу, которое кажется намъ теперь, после хрістіанства, не только не религіей, а величайшимъ отрицаніемъ религіи, безобразнейшимъ кощунствомъ, — что подобное отношеніе къ Богу когда-то, именно до христіанства, действительно было сущностью всех религий."

"Это языческое и ветхозаветное, до-христианское побеждено-ли окончательно в самомъ христианстве?"

Именно.

"Никогда не вернемся от Христа ни к подлинному язычеству, ни к подлинному Израилю; всё будет только притворство и самообман; все пути назад отрезаны; мы можемъ итти только вперед, или стоять на месте — но последнее еще труднее.

Лучше для нас откровенное безбожие, чем христианство без Христа, язычество, притворившееся христианством, как у Л. Толстого, или язычество со Христом, неузнанным под ликом Диониса, христианство, притворившееся язычеством, как у Нитче. Бог ревнующий, который говорит: „как бы человек не простер руки своей и не вкусил от древа жизни, и не стал жить вечно", так же как Бог, который пугает дядю Ерошку — „получеловек, получудовище", или тот, который пугает героев Достоевскаго — насекомое, тарантул — никогда не будет нашимъ Богом. Признание такого Бога для нас уже не религія, а кощунство."

(Одилон Редон)

Не "все хорошо" - Кириллов.

"Листъ хорошъ, все хорошо.

— „Всё?

— ,,Всё. Человекъ несчастливъ потому, что не знаетъ, что онъ счастливъ, только потому. Это все, все! ...

— „А кто съ голоду умретъ, а кто обидитъ и обезчеститъ девочку — это

хорошо?"

Ну дальше там бессмыслица.

Любви к року никогда не было, это правда. Была хорошая мина при плохой игре, смирение с необходимостью, считалось, что лучше "добровольно" идти навстречу судьбе, а не упираться - некрасиво якобы. Хотя, как по мне: как раз упираться - красиво! Но как можно полюбить "паука"? Какого черта Мережковский сам себе противоречит? Христианство, в том числе, о том, что не всё хорошо и не всё надо любить, оно и о разделении тоже.

Я еще когда "Бесов" впервые читала, поразилась сходству учений Ницше и Кириллова.

"Это... это не умиленіе, а только так, радость. Вы не прощаете ничего, потому что прощать уже нечего. Вы не то что любите, о, тут выше любви!" Выше любви, потому что любовь есть только путь к соединенію любящаго с любимым, Сына с Отцом; — а здесь уже весь путь пройден, соединеніе достигнуто: Здесь я и то, что я люблю, то, что необходимо—одно, „Я и Отец —одно."

Это мистическое внутреннее единение, предчувствие нового мира, а не тотальное оправдание падшего. Не надо путать и смешивать, кстати (кто там у нас ругал смешение?) "Все хорошо" может быть только во мне в данный момент, для мира же - только в перспективе. Опять же, зачем миру меняться, если он и так хорош?))

А любить можно только внутреннее, не необходимость.

"Разум не утверждает и не отрицаетъ бытія Божія: он только говорит: „я не знаю, есть ли Бог, или нет Его " .

Именно.

"Да, именно „своеволие", а не свобода. Своеволие это свобода „не до конца" - свобода взбунтовавшагося, дерзкаго, но и в самой дерзости трусливаго раба. Когда, не смея спорить с Кантом, Нитче только издевается надъ нимъ..."

Так я недавно об этом писала, от этого как-то почти всегда противно на душе, то ли дело Бердяев, мчавшийся на всех врагов с открытым забралом, вот он - не боялся и был правдив до конца.

"Как свобода, такъ и любовь—не до конца.

... Но в том-то и дело, что онъ самъ еще не веритъ, что „все хорошо"; ему кажется иногда, что все совсем не хорошо, а прескверно, что весь мір „стоит на лжи" и есть „ дьяволов водевиль" . Онъ и самъ не решил, убивает-ли себя для того, чтобы понять, что все хорошо , или потому, что он уже слишком понял, что все не хорошо. Мало того: „все хорошо" — это еще не значит: „все свято". Он только хотел-бы „всему молиться''' и все любить — любить и рокъ. Но сама эта „любовь к року" у Нитче, так-же как у Кирилова, есть любовь не до конца, не святая любовь . Я не могу любить внешнее, мертвое, безличное—ни математическую формулу дважды два четыре, ни механическій законъ тяготенія; я могу любить только внутреннее, живое, родное, кровное — я могу любить только „Отца".

Воот. Не верит и правильно делает - "паука" любить невозможно.

А я и забыла про сцену с обезумевшим Кирилловым... и как это отлично "бьется" с безумием Ницше...

"Итакъ для насъ одно изъ двухъ: мы должны или принять Его, но уже до конца — принять, что Он и Отец—одно; и тогда мы не вступим на тотъ путь, на которомъ погибли Кириловъ и Нитче; тогда для нас Пришедший и Грядущий, Богочеловек и Человекобог — одно; или-же мы должны отвергнуть Его, но отвергнуть опять-таки до конца..."

Не умеем мы до конца, не умеем, хуже того: отвергнуть еще можем, был такой себе эксперимент, а вот принять и пойти дальше Кирилова с Ницше - увы... радует уже то, что бывает "достаточно хорошая" середина, имеющая к Нему хоть какое-то отношение.

"Пока — все тихо, даже тише, чемъ когда либо; но „имеющіе уши" слышать, уже слышат, как в умах и сердцах современнаго человечества смутно шевелится „древний хаос"; какъ скованный Зверь пробуждается, потрясаетъ цепями, хочет „выйти из бездны", дабы поклонились ему все: „ Кто подобен Зверю сему и кто можетъ сразиться съ нимъ?''

Да кто, если не человек? Хотя, уж конечно, не окончательно. Окончательно сразит Зверя (он же паук, тарантул, злая машина, короче - природная необходимость, точнее - падшее бытие) Богочеловек, именно что - Бог и человек вместе.

(неожиданно - Архип Куинджи)

У Достоевского нет противоядия от толстовства, только предчувствие его в романах, в публицистике же – еще какой яд. Ложь переплетена с правдой. Крайности...

"Другими словами: чемъ пожертвовать — нашею культурною истиной народному религіозному благообразію, какъ это делали или желали сделать славянофилы; или наоборотъ—народнымъ благообразіемъ нашей культурной истине, какъ это сделали западники? Что-же делать намъ, несчастнымъ, ни западникамъ, ни славянофиламъ, которымъ и то, и другое одинаково[1] свято?—На этомъ распутіи, передъ этою задачею стояли оба они, Л. Толстой и Достоевский; каждый решилъ ее по своему, и въ различіи решеній этихъ сказалась вся ихъ безконечная религіозная противоположность."

А мне Аким симпатичнее, чем Каратаев.

Ну да, нет абсолютной истины и абсолютной лжи на земле.

"Достоевский понялъ,—кажется, онъ первый изъ людей понялъ или, по крайней мере, почувствовалъ съ такою силою,—что и въ религіи, какъ впрочемъ во всемъ человеческомъ, нетъ ни безусловной истины, ни безусловной лжи, а есть только более или менее сознательно условные, и чемъ более сознательные, темъ более совершенные знаки, знаменья, символы. Религіозное сознаніе Л. Толстого отрицаетъ символъ въ его самой первой и глубокой сущности, признаетъ религіозное, какъ нечто исключительно духовное, безкровное и безплотное, освобожденное отъ всехъ легендъ, обрядовъ, таинствъ, догматовъ. Сознаніе Достоевскаго, въ такой мере, какъ еще ни одно изъ являвшихся въ человечестве религіозныхъ сознаний — символично." „Мысль, изреченная, есть ложь".

(Гюстав Моро, "Ночь")

Символ необходим, т.к. человеческий язык условен, относителен и ограничен.

"Соединеніе знания съ любовью и есть наша новая религія, религія Достоевскаго."

Все же и рассуждения Зосимы об аде - демагогия, якобы гуманная, а на деле нифига.

"Великий Инквизиторъ восточной церкви, можетъ быть, назвалъ-бы „мистическое разсужденіе" старца Зосимы объ аде и адскомъ огне прямо „еретическимъ", неправославнымъ. Но для насъ, при теперешней степени нашего религіознаго сознанія, это — все еще старое вино, хотя и въ новомъ сосуде.—А вотъ и для насъ уже новое вино, которое не только Великий Инквизиторъ, но, можетъ быть, и самъ старецъ Зосима, можетъ быть, даже самъ Достоевскій, если-бы созналъ до конца то, что онъ здесь предчувствуетъ, назвалъ-бы ересью."

Да, Боже мой, да!!!!

(Правда о земле - ок, хотя символы так себе, не люблю культ матери в любых формах.) И нет, не понимал Достоевский значения исторического пути - если Толстой отрицал, то тот всё норовил не то назад свернуть, не то остановиться.

Неравны не социальные группы, а люди, но Мережковский смешивает социальное с личностным. Впрочем, прав насчет духовной аристократии, "священства по чину Мелхиседекову".

"Такъ именно, то есть, какъ величайший нигилизмъ, какъ „шигалевщину", какъ страшную анархическую силу, которая уравниваетъ горы и долы, „приводитъ все къ одному знаменателю", все слишкомъ глубокое и высокое—къ одной геометрически правильной плоскости, — такъ и только такъ поняли ученіе Христово Л. Толстой и Фридрихъ Нитче, одинъ—благословляя, другой — проклиная."

"ученіе Христово есть не только уравненіе старыхъ, недостаточно-глубокихъ долинъ, недостаточно-высокихъ горъ, но и открытіе новыхъ, глубочайшихъ долинъ, новыхъ, высочайшихъ горъ."

Да!

Необходимо утвердить личность и любовь, да не чисто духовную, а духовно-плотскую.

"Бедный рыцарь такъ и не понялъ главнаго въ любви своей: оттого-то „все безмолвный, все печальный, какъ безумецъ, умеръ онъ." Ему казалось, что онъ любитъ только духомъ, „чистымъ духомъ", отвлеченнымъ созерцаніемъ; но онъ любилъ и духомъ, и кровью, до крови: недаромъ-же кровью своею начерталъ онъ имя таинствеиной Возлюбленной; все-таки кровью хотелъ запечатлеть свой духовный союзъ съ Нею."

(Данте Габриэль Россетти)

А я про что)) Поэтому все эти скатывания в "духовную любовь" - для меня регресс. Это всё уже было, и это не то, неправда, не вся правда. Если я люблю человека, то мне его надо иметь рядом, видеть, слышать, трогать, вдыхать и выдыхать, брать и давать. Известное "бескорыстие" в любви - это просто кайф от самого процесса (отношений в целом, я сейчас не только про секс).

"...любили, „невесты неневестныя", Жениха своего, до мученической крови, до кровавыхъ язвъ на теле. Для насъ это самая темная, не „вмещенная" нами сторона христіанства. Для насъ какъ будто выдохлось все благоуханіе этой книги, благоуханіе мѵра, которое возлила великая грешница на ноги Господа, которымъ и Жены-Мироносицы въ сумеркахъ самаго таинственнаго утра пришли помазать Тело Его въ гробу."

(Данте Габриэль Россетти... идеально)

Да, «для нас и чистейшее миро любви уже нечисто», но где и когда была чистота? Уж конечно, не Марья Павловна из "Воскресения" в этом виновата. Но непонятно, где Мережковский видит у Достоевского «преображение пола». Вовсе нет – его святые от пола бегут, а кто не бежит, тот «насекомое». И Нелли только потому у него человек, что еще не женщина.

Важнее бессознательное соединение, чем сознательная противоположность. У обоих. Ну да.

"Собственность для христіанъ Достоевскаго действительно—такая„слабая паутина", что при одномъ прикосновеніи разрывается; а для христіанъ Л. Толстого—цепь, которую нельзя вырвать изъ сердца иначе, какъ съ кусками живого тела, живого „мяса"; ежели и отрекаются они отъ собственности, то съ такою болью и судорогой, что глядеть-то на нихъ противно: словно жилы изъ себя вытягиваютъ;—ужъ лучше-бы не отрекались, Богъ съ ними!"[2]

Воот, и с сексом то же самое.

„светлаго воздыханія", какъ-бы сумеречнаго света самаго таинственнаго утра, въ которое жены-мѵроносицы пришли ко Гробу, въ которое только и могло совершиться Воскресеніе,—никогда не испыталъ Л. Толстой. У него одно изъ двухъ: или языческая радость жизни и скорбь смерти; или христіанская скорбь жизни и радость смерти; у него — или страшный мракъ той черной „дыры", въ которую проваливается Иванъ Ильич, или еще более страшный, „белый светъ смерти", въ которомъ для князя Андрея все цвета волшебнаго фонаря жизни разлагаются, потухаютъ и все „ужасно просто, гадко".

Про зайца - блестяще просто.

"Тайна Л. Толстого отталкиваетъ, какъ то отвратительное нечеловеческое оно, которое стоитъ за дверью и ломится въ дверь; тайна „ухаетъ" на человека и насильно загоняетъ его, какъ зайца, на дорогу любви. Тайна Достоевскаго притягиваетъ, заманиваетъ на дорогу любви, соблазняетъ всеми соблазнами не только жизни и радости, но также смерти и ужаса. „Отреченіе и согласіе мне менее трудны, чемъ другимъ, потому что я ничего не хочу. Я желалъ-бы только не страдать", — разсуждаетъ окончательно затравленный заяцъ, Аміель.—
„Виноградари вообразили себе, разсуждаетъ не менее затравленный Нехлюдовъ въ конце „Воскресенія", что садъ, въ который они были посланы для работы на хозяина, былъ ихъ собственностью; что все, что было въ саду, сделано для нихъ, и что ихъ дело только въ томъ, чтобы наслаждаться в этом саду своею жнзпью.— А ведь это очевидно нелепо!''. Вотъ чувство раба, который не веритъ въ доброту господина своего, чувство работника, который не веритъ въ щедрость хозяина; вотъ уныніе согрешившаго Адама, изгнаннаго изъ рая[3], изъ „сада" и обреченнаго есть хлебъ свой въ поте лица своего, пока не вернется въ землю, изъ которой взятъ. Міръ не рай, не ,,Божий садъ", а место проклятья, изгнанья, место работы и рабства. Это конечно Ветхій Заветъ, это до-христіанское отношеніе виноградарей къ „Саду"; а вотъ и христіанское: „милые мои, — говоритъ умирающий отрокъ въ воспоминаніяхъ старца Зосимы,—прямо въ сад пойдемъ и станемъ гулять и резвиться, другъ друга любить, и восхвалять, и целовать, и жизнь нашу благословлять.—Птички Божіи, птички радостныя!.." Вотъ уже чувство свободнаго, а не раба, чувство Адама, возвращеннаго въ рай, веселіе Сына, поверившаго въ благость и щедрость Отца: міръ есть Божий садъ—значитъ, и мой садъ, потому что я сынъ Отца, и все Его—мое; господский или хозяйский садъ—чужой; но садъ Отца моего—моя „собственность", потому что мы любимъ другъ друга, и у насъ все общее. „Станемъ гулять въ саду и резвиться, и жизнь нашу благословлять" — разве это не значитъ: станемъ "наслаждаться в этом саду своею жизнью?''

(Джон Уильям Уотерхаус)

Но для „христіанина" Л. Толстого „это очевидно нелепо", то есть, для него „очевидно нелепа" самая сущность ученія Христова — не прежняя, рабская, а новая, свободная любовь къ Богу, сыновность людей Богу."

Прекрасно!

"Въ этихъ словахъ изъ Дневника Аміеля нетъ вовсе мысли, даже вопроса о томъ, есть-ли смерть не только „переходъ въ ничто"? можно-ли „смертью смерть попрать", не исчерпывается-ли смыслъ жизни и смерти чемъ-то независимымъ отъ противоположности жизни и смерти? ... Заячій страхъ, заячья покорность, отреченіе отъ жизни, проклятіе жизни, самое безнадежное изъ всехъ проклятий, тихое, смиренное, — ,,я ничего не хочу, я-бы желалъ только не страдать",—такъ доныне почти всегда и везде нонималось ученіе Христово; къ этому пониманію Л. Толстой въ сущности ничего не прибавилъ, только довелъ его до последней крайности.

Покорность Богу отъ страха, не отъ любви и доверія, не отъ „великаго дерзновенія", а отъ одного страха и недоверія. „Страхъ Божий" какъ начало христіанства? — „Любовь до того совершенства достигает в нас."—говоритъ ученикъ Иисуса, воздежавший на груди Его, —что мы имеем дерзновеніе.—В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийіся не совершен в любви''. Ежели то, что Л. Толстой называетъ „христіанскою любовью", действительно можно такъ называть, то ужъ, во всякомъ случае, любовь эта не имеетъ никакого „дерзновенія", не „изгоняетъ страха"; — нетъ, сама она вся — отъ страха, отъ „мученія страха", отъ последней степени этого мученія, которая есть даже не просто страхъ смерти и страданий, а "страх страха": мне такъ страшно, что лучше я не буду говорить и думать о томъ, какъ мне страшно.—„Дитя мое, отдай мне свое сердце".—„На, возьми,— да будетъ воля Твоя". — А втайне— мысль самая страшная: я знаю, что Ты господинъ жестокий,—жнешь, где не сеялъ, собираешь, где не разсыпалъ; если я тебе и не отдамъ моего сердца,— Ты все равно возьмешь его, возьмешь насильно: такъ на-же, возьми, „да будетъ воля Твоя".—Покоряться такъ—не значитъ-ли въ сущности „делать хорошее лицо при скверной игре"?"

Именно оно и есть)

„Пугалы смерти и страданий насильио загоняютъ человека, какъ зверя, какъ того кабана, котораго травитъ дядя Ерошка,—въ капканъ любви, въ законъ любви. Да, именно—законъ. Любовь—не евангельское „блаженство" и свобода, а все еще ветхозаветный законъ, любовь — вечное насиліе Бога надъ человекомъ, вечная травля человека Богомъ. Человекъ—„заяцъ", Богъ—охотникъ; человекъ — преступникъ, приговоренный къ смерти, казнь котораго отсрочена; Богъ—палачъ. Въ предсмертныхъ мученіяхъ, Иванъ Ильичъ „бился, какъ бьется в руках палача приговоренный к смерти, зная, что онъ не можетъ спастись. Онъ плакалъ о безпомощности своей, о своемъ ужасномъ одиночестве, о жестокости людей, о жестокости Бога''. Тайна смерти, тайна Бога и есть та „черная дыра", черный узкий мешокъ, куда „суетъ съ болью" умирающаго Ивана Ильича, „все дальше просовываетъ и не можетъ просунуть сила невидимая, непреодолимая'', нечто безъобразное и безобразное. Такой Богъ—даже не Он, а Оно. Въ предсмертномъ бреду князя Андрея ,,за дверью стоитъ оно.— Что-то ужасное, уже надавливая съ другой стороны, ломится въ дверь. Что-то нечеловеческое—смерть ломится въ дверь".

Такой Богъ лишаетъ человека всякаго человеческаго достоинства, низводитъ на степень животнаго, ставитъ въ самыя унизительныя положенія человеческую душу и тело.



(Джордж Фредерик Уоттс)
."

"Воскресеніе духа есть только умираніе тела, не начало чего-то новаго, сверхъ-животнаго, а только конецъ стараго, животнаго,— отрицаніе плоти—одно отрицаніе, безъ утвержденія того, что за плотью. Здесь происходящее въ душе такъ связано съ происходяшимъ въ теле, что одно невозможно безъ другого, одно исчезаетъ съ другимъ. Если-бы Брехуновъ не замерзъ, то просто не сумелъ бы вспомнить своихъ любовныхъ мыслей о Никите и, по всей вероятности, остался бы такимъ-же кремнемъ, какимъ былъ до замерзанія; теломъ-бы воскресъ, а духомъ снова умеръ-бы."

Это вот к тому, что человека надо мучить, чтобы он стал лучше - эта зараза на самых вершинах того, чему мы поклоняемся и считаем величайшими достижениями нашей культуры. Такие нам назначили вершины, да. После этого чего хотим-то? Счастья? Нельзя, разбалуемся, испортимся! Хотя бы не страдать - но и это многовато, это ведь лень и эгоизм!

"Дело въ томъ, что телесная слабость и сладость животной любви къ себе, притворившейся христіанскою любовью къ другимъ, есть одна изъ ступеней, по которымъ спускается умирающая плоть въ глубину неведомаго,—одна изъ ступеней, но не последняя; когда ступень эта пройдена, надо итти дальше."

*

Минский, "Философские разговоры", разговор третий.

"Великое-же замешательство, которое доныне царило и до конца дней будетъ, вероятно, царить въ религіозномъ сознаніи людей, объясняется темъ, что храмъ Богу, подобно вавилонскому столпу, строится многими рабочими,—чувствами, умозреніемъ, мистическимъ разумомъ,—изъ которыхъ каждый говорит на иномъ наречіи, но свой языкъ хочетъ навязать всемъ остальнымъ."

Воот)

"Только мэоническая природа божества является мне ручательствомъ, что найдена вечная мистическая идея, которая не истлеетъ и не превратится въ мусоръ. И только созерцаніе отрицательной святыни облегчаетъ мне бремя жизни. Когда я выхожу изъ храма Единаго, где я не долженъ былъ ни верить, ни просить, а въ полной уверенности поклонялся истине и любилъ, и возвращаюсь къ действительности, то испытываю нечто странное. Пройденный путь метафизическихъ разсуждений кажется мне ненужнымъ и скучнымъ, и я-бы хотелъ забыть о нихъ, какъ по окончаніи постройки удаляютъ скрывавшие ее леса. Чувственный-же міръ, наоборотъ, является мне въ новомъ, почти божественномъ свете. Предметный міръ имеетъ больше сродства съ божествомъ, нежели умозреніе. Каждый предметъ уже однимъ темъ, что онъ индивидуально ограниченъ и равенъ себе, является какимъ-то подобіемъ абсолютно Единаго."

Вот прекрасно человек выразил мое религиозное чувство!

(Джон Уильям Уотерхаус)

Мережковский, "Л. Толстой и Достоевский"

„Нет, всегда вели избранные! И тотчасъ после этихъ мужей середина, действительно, это правда, формулировала на идеяхъ высшихъ людей свой серединенький кодексъ. Но приходилъ опять великий или оригинальный человекъ и всегда потрясалъ кодексъ. Да вы, кажется, принимаете государство за нечто абсолютное. Поверьте, что мы не только абсолютнаго, но более или менее даже законченнаго государства еще не видали. Все эмбрионы".

Кто это говоритъ? Не анархистъ-ли Раскольниковъ? Въ томъ-то и дело, что не Раскольниковъ, а сам Достоевский. И когда-же? Въ предсмертномъ дневнике своемъ, въ то самое время, когда онъ достигъ, по уверению Страхова, высшаго христианскаго просветленія,— „выраженіемъ лица и речи походилъ на кроткаго и яснаго отшельника",— можетъ быть, на святого старца Зосиму."

„Кто изъ насъ, — воскликнулъ однажды (въ 1865 году, въ „Объявленіи о подписке на журналъ Эпоха) Достоевский со смятеніемъ, близкимъ къ ужасу,— кто изъ насъ по совести знаетъ теперь, что зло и что добро''?

И вотъ опять „бывали такія минуты", когда ему казалось, что онъ это узналъ, узналъ окончательно, отделилъ добро отъ зла непереступно. „Подставить ланиту, любить (другихъ) больше (чемъ) себя—не потому, что полезно, а потому, что нравится, до жгучаго чувства, до страсти. „Христосъ ошибался"!—доказано. Это жгучее чувство говорит: лучше я останусь съ ошибкой, со Христомъ, чемъ съ вами",— пишетъ онъ все въ томъ-же предсмертномъ дневнике-исповеди и заключаетъ: „нравственно только то, что совпадаетъ съ нашимъ чувствомъ красоты и съ идеаломъ, въ которомъ мы ее воплощаемъ".

В том и загвоздка, в этом самом "нравится"! Если человеку нравится - я всё пойму! Ну а если не нравится? Тогда что делать?

Святость и преступление Достоевского - уже спорны, неоднозначны. Он почти понимает, что есть ложная святость и ложное преступление. И не виноваты ли, действительно, Соня с Порфирием перед Родионом? А что, если оба полюса - ложны? Достоевский гениален в своих сомнениях, а не в утверждениях. Кто по совести знает, что есть добро и что есть зло?

(Густав Климт, а вот это вполне себе и Юдифь, да)

*

«Пусть каждый будет верен себе, и тем все будете верны Ему, каждый в особой доле своей» - Эрлих о сборнике "Северные цветы". Одна из лучших критических статей.

"И всѣ ишутъ Бога и къ Богу идутъ. Эти — строятъ домъ и черезъ единеніе хотятъ къ Богу притти. Те ищутъ одинокости, чтобы въ одинокости сказался имъ Богъ. Иные возстать хотятъ, чтобы, хоть врагомъ Бога, да найти Его. Но не черезъ единеніе къ Богу, черезъ Бога къ единенію придете вы, — и возстать на Бога не можете, не служа Ему, и возставая — служите Ему. Пусть каждый будетъ веренъ себе, и тѣмъ будете всѣ вѣрны Ему, каждый въ особой долѣ своей.

Свѣтъ во тьмѣ свѣтитъ, и тьма не обниметъ его. Когда придемъ всѣ къ свѣту, солнце разомъ всѣхъ озаритъ, и всякій найдетъ свѣтъ свой и тепло свое въ побѣдныхъ лучахъ его. И близко время, но пока—идите дорогой своей, дорогой одинокости и единенія, пребывайте подъ кровлей своей или собирайтесь подъ кровлей иной, иль бѣгите всякой кровли,— лишь идите къ вашему свѣту, и будетъ онъ—общій свѣтъ. Только не кляните чуждыхъ братьевъ своихъ: и въ нихъ есть жажда святого духа, особенная жажда своя."

Вот мой символ веры, если хотите!

(Уолтер Крейн, "Времена года")

*

Мережковский, "Л. Толстой и Достоевский"

Раскольников не думал, что человек до такой степени свободен - оригинально. А ведь так и есть. Можно убивать людей тысячами и не чувствовать за это вины, можно жить без совести - история как раз этому и учит. И есть много страданий, в которых нет ни смысла, ни вины, ни даже выгоды для других.

Насчет двух бездн, двух религиозных стихий человеческого духа он верно нащупал...

"На опыте желаетъ онъ узнать, „испробовать" последнюю сущность того, что люди называютъ „зломъ" и „добромъ", желаетъ узнать последніе пределы человеческой свободы. И онъ узналъ ихъ. Но выводы опыта превзошли его ожидания: онъ думалъ, что человекъ свободенъ; но онъ все-таки не думалъ, что человекъ до такон степени свободен. Этой-то безпредельности свободы и не вынесъ онъ: она раздавила его больше, чемъ вся тяжесть карающаго закона."

"Ему легко и свободно. Ему слишкомъ легко, слишкомъ свободно. Страшная свобода. Созданъ-ли человекъ для уж такой свободы? Можетъ-ли онъ ее вынести, безъ крыльевъ, безъ религии? Раскольниковъ не вынесъ."

"...заключаетъ Достоевский, — признавал он свое преступление: толъко в том, что не вынес его и сделал явку с повинною''. „Преступленіе" для Раскольникова есть „покаяніе", подчиненіе закону совести. Этимъ собственно и кончается или, вернее, обрывается трагедія, ибо настоящаго конца и разрешенія вовсе нетъ: все, что следуетъ далее, до такой степени искусственно и неискусно приставлено, прилеплено, что само собой отпадаетъ, какъ маска съ живого лица. Ну, конечно, онъ снова „покаялся", конечно, снова „вдругъ что-то какъ-бы подхватило его и какъ-бы бросило къ ногамъ Сони"; снова плачетъ онъ, обнимаетъ ея колени—и „воскресаетъ".[1]

"Тотъ прежний, настоящий и будущий, проклинающий людей и Бога — все-таки ближе къ живымъ людямъ, къ живому Богу, чемъ этотъ успокоенный, какъ будто даже слишкомъ успокоенный, „покойный" рабъ Божий Родионъ."[2]

"Воскресъ, воскресъ, обновился" - упорно и какъ-то уныло повторяетъ Достоевский, точно и самъ себе не особенно веритъ. „Вместо діалектики замечаетъ онъ — наступила жизнь". Но опять—„такъ-ли, такъ-ли все это?" Не наоборотъ-ли? Не наступила-ли вместо жизни діалектика, нехлюдовская, левинская, толстовская, отвлеченно-христианская, буддийская діалектика? Какъ мало свободы и радости въ этомъ воскресении. Ведь ему, пожалуй, и делать-то ничего не оставалось, какъ умирать подъ палкою или воскресать изъ подъ палки.[3]

Не лучше-ли, не чище-ли было-бы откровенно умереть, чемъ такъ сомнительно воскресать? „Вокресъ" — шепчутъ уста, а въ безкровномъ лице, въ потухшихъ глазахъ все тотъ-же вопросъ: „И зачемъ, зачемъ жить, когда самъ знаю, что все будетъ именно такъ, какъ по книге", — какъ по нравоучительной прописи отолстевшаго Порфирія, какъ по одной изъ последнихъ книгъ тоже слишкомъ успокоеннаго, покойнаго Л. Толстого.—Нетъ, кого другого, а насъ этими ,,воскресениями" теперь уже не обманешь и не заманишь — слишкомъ мы имъ знаемъ цену; „мертвечинкой отъ нихъ припахиваетъ"; Богъ съ ними,— мы ихъ и врагу не пожелаемъ."

„Погибли даромъ могучія силы,— заключаетъ Достоевский.—А кто виноватъ?"—То-то, кто виноватъ? Не виноватъ-ли между прочимъ и Порфирий, паукъ, отолстевший на проповеди „христианской" идеи страданія? Не виновата-ли и вечная жертва паука, „тихая Соня", которая „все отдаетъ", „не плачетъ, не стонетъ" и осуществляетъ эту идею страданія до преступнаго мученичества."

(Александр Кабанель, "Дочь Иеффая")

В связи с этим вспоминается проблематика "Баффи": и вот эта идея "пострадать за преступление", которая никогда мне не нравилась (и ведь как интересно: в праведном порыве "пострадать" Баффи буквально переступает через того, кто ее любит), и яркое, красивое, полное жизненных сил "зло" по сравнению с бледным, тихим, погасшим "добром", и вот это моё неоднократное - "душа" как будто отупляет"... Ёшкин кот, 100 лет прошло, проблемы - ровно те же.

*

"Очевидно, въ нашей христианской цивилизаціи съ „краеугольными камнями—пещерой (уединеніемъ) и гробомъ"—есть какая-то внутренняя ошибка. И очень справедливо замѣчаетъ Розановъ въ одномъ изъ своихъ мѣтко-вспыхивающихъ афоризмовъ, которые иногда выясняютъ дѣло лучше обширныхъ статей: „церковныя пѣснопѣнія, всѣ безъ исключенія, суть какъ-бы гласы ликовъ изъ ракъ мощей, или какъ-бы это поютъ лики изъ кіотовъ церковныхъ; просто—это поетъ не живой человѣкъ!"...

Д. Шестаковъ.

(я вам больше скажу - иные условно мертвые поют получше этих ваших условно живых))

*

"Земная святость" - важное понятие.

Дух и плоть Толстого - крайности, отрицание, вечное "нет", невозможность соединения из-за отрицания личности. Ницше и Толстой, в сущности, не понимали христианства. Люди не потеряли веру - просто они поняли свое неверие. Поверхностная вера исчезла со страхом и невежеством, а глубинная не всем дана. Минский прав - только сейчас вера может быть бескорыстной. И к прежней пути нет. У него много верных мыслей, много симпатичного и в отношении к жизни.

*

Мережковский, "Л. Толстой и Достоевский"

Новое рабство страшнее старого? Нет. Только при новом личность смогла возмутиться, осознать, что она вообще есть - раньше она дремала. Ее просто не было, вот и не "болело".

Как же Байрон и Лермонтов могли поверить в величие Наполеона? Да так - они люди своего времени и не лишены его предрассудков. Удивительно было бы, если бы не поверили. Мережковский видит в Наполеоне то, чего в нем нет. Он обольщен монархической идеей.

*

Минский прав в том, что путь добра не один. Но их и не два, их много. Да, необходимо объединить обе правды - условно "толстовскую" и условно "ницшеанскую". И насчет новизны прав.

"Бросьте раз навсегда заботу о новизне или устарелости отыскиваемой истины. Вполне новыя мысли высказываются только обитателями желтых домов. Кто-же действительно ищет истину, тот рад узнавать, что его предупредили другие, чем чаще предупреждали, тем лучше, ибо в этом совпадании—залогъ соизмеримости его истины с человеческим сознаніем.[4]

Что-же касается истины мэонической, то вы видите, что она заключается не в измышлении новых, противных природ чувств, а в приведеніи в гармонію тех, которыя нам врождены. Познать и воплотить свое познание, привести двойственность нравственнаго идеала к единому источнику, то есть к Единому, к Богу и объединить оба идеала в своей деятельности, вот наша цель."

*

Рцы абсолютно верно разносит спиритуализм. "Две скорби". Постройте разумное человеческое жилище - и к вам заглянет солнце. Как он прав...

О том, что идеал не может быть нормой:

"Теперь вообразите недоразуменіе, въ силу коего получаетъ распространеніе убежденіе, что все солдаты должны быть не менъше какъ Ганнибалъ, Суворовъ еt сеtеrа. Получится такая чудовищная путаница понятий, что въ конце концовъ какой - нибудь скромный капитанъ наверное возомнитъ себя Юлиемъ Цезаремъ. Да по какому праву? С чего вы это взяли? Где доказательства? Где ваши победы? Где знаменія, силы, чудеса? Глухіе слышатъ? Слепые прозреваютъ? Немые благовествуютъ? Мертвые воскресаютъ? Ничего подобнаго! Затерянъ, извращенъ въ своемъ смысле путь Маріи, и забытъ, униженъ, презренъ путь Марфы... Аскетизмъ безъ плода, и бракъ, семья—вне религіознаго освященія существеннаго и жизненнаго въ ней..."

"Именно этотъ преувеличенный спиритуализмъ отвергаетъ таинства, чудеса, гнушается материи, стыдится плотскаго, лукавитъ и двоедушничаетъ въ проблемахъ пола и брака, и въ итоге — что? ВѢра безвѢрная, вера безсильная, сухое книжное резонерство, куцая, мещанская мораль! Где знаменія, где силы, где чудеса? А вне этой почвы не мнимой, но реальной, осязаемой благодати, не мнимой, но реальной для всякаго очевидной свободы Христовой—смеемъ-ли мы даже заикаться о христианстве?"

"Сила пара, электричество, чудеса техники, все нелишенное блеска развитіе нашей цивилизации Спаситель какъ-бы провиделъ тогда „въ мгновении времени"... Онъ не осуждаетъ ея, не кладетъ на нее запрета; Онъ равнодушенъ къ ней, она для Него посторонняя, она вне орбиты Его подвига... Работайте, ищите, достигайте, какъ-бы говоритъ Онъ, и вы все-таки будете несчастны, и все-таки все чудеса техники, все завоеванія науки, все победы цивилизации не устранятъ коренныхъ золъ бытия человеческаго: болезни, смерти, нужды матеріальной и алканія духовнаго... Навеки вы все таки обречены оставаться рабами слепыхъ стихий, несовершенныхъ законовъ, социальныхъ неустройствъ, собственныхъ страстей...

(Рене Магритт, "Условия человеческого существование" - это-то и ужасно, что всё по линейке, что есть какие-то там неспоримые законы природы - несвобода, одним словом)

Я открываю лотенцию иного бытія; это — абсолютная свобода.

Что-же это такое? Какъ можемъ мы представить себе абсолютную свободу въ условіяхъ земного существованія? Если-бы кто сказалъ: „Не нужно кораблей, потому что можно ходить пешкомъ по воде; не нужно медицинских факультетовъ, потому что можно испивать смертное и не умирать, наступать на скорпіона и не быть пораженнымъ имъ, не нужно министерства финансовъ, ни податей, ни дидрахмъ, потому что „истинно говорю вамъ: есть некоторые изъ стоящихъ здесь, которые не вкусятъ смерти, какъ уже увидятъ Царствіе Божіе, пришедшее в снле"'. Если-бы кто сталъ проповедывать упраздненіе законовъ злой и безсмысленной необходимости уже здесь, на земле, то конечно такого чудака, при встрече, стали-бы съ опаскою обходить... А между темъ, какъ понять слова, что Царствие Божіе пришло уже въ силе? Какъ потенция, разумеется? Однако-же, какъ потенція реализуемая?.. Позволительно было-бы тогда предположить, что нетъ ничего абсолютнаго и незыблемаго въ нашихъ ходячихъ представленіяхъ... То, что мы считаемъ сверхъестественнымъ, чудеснымъ, это есть самое обычное, нормальное, и потенция всего этого уже открыта, дана,—бери и получай!

Совершенно естественно и нормально вечно жить или, умерши, воскреснуть.

Нормально никогда не болеть или, заболевъ, тотчасъ получить исцеление. Нормально не знать нужды или, узнавъ ее, тотчасъ насытиться умножающимъ благословениемъ пяти хлебовъ..."

Вот и я думаю, что так-то нормально, это и есть нормальное) Поэтому мне многое из повседневного и необходимого скучно...[5]

(Эдвард Роберт Хьюз)

С другой стороны, раз ни один христианин подобной силы не демонстрировал (все эти исцеления с чудесами - как хотите, мелко, если бы кто-то реально не умирал вовсе, например...), а даже напротив, большинство их ударилось в истязания и самоистязания - то весьма логично не просто одобрять посильный человеческий материальный прогресс, но и видеть в нем Промысел и нечто более богоугодное, чем эти ваши "карасики" (к "Братьям Карамазовым" отсылка, если че), вот прям глубинно богоугодное, которое про "накорми ближнего, вылечи больного, не пытай людей".

"...преувеличенный спиритуализм и односторонний аскетизм лишаютъ действительности и силы пришедшее 1901 годъ тому назадъ и пребывающее доселе на сей грешной земле Царствіе Божіе, если путь въ великой христіанской потенции безнадежно закрытъ эксцессами спиритуализма и кособокостью аскетизма—то ясно, кажется, что нужно начатъ съ исправленія кособокаго и сокращенія преувеличеннаго...

Смешно жаловаться на солнце за то, что оно не хочетъ заглянуть въ нору крота! Нужно построить разумное человеческое жилище[6], и тогда солнце подаритъ насъ своею ласкою, своимъ светомъ, своимъ тепломъ, своею радостью... И конечно приличествуетъ нам примениться къ неизменному положению солнца на зените, а не ему капризно применяться къ нашей глупости или нашей лени... Мне кажется, это ясно!"

А мне вот даже нравится, как барышня соблазняет гимназиста. Мило. Гендерно нестандартно)

*

"...ей досадно было думать, что она увидит его одетого. Как глупо, что мальчишки не ходят обнаженные! Или хоть босые, как летние уличные мальчишки, на которых Людмила любила смотреть за то, что они ходят босиком, иной раз высоко обнажая ноги.

Точно стыдно иметь тело, — думала Людмила, — что даже мальчишки прячут его."

*

А ведь к "Песни песней" отсылка)

«Как она нежно целует! — мечтательно вспоминал Саша. — Точно милая сестрица».

«Если бы она была сестрою! — разнеженно мечтал Саша, — и можно было бы притти к ней, обнять, сказать ласковое слово. Звать ее: Людмилочка, миленькая! Или еще каким-нибудь, совсем особенным именем, — Буба или Стрекоза. И чтоб она откликалась. То-то радость была бы».

*

"Она сняла башмаки, вытряхнула песок, лукаво глянула на Сашу.

— Красивая ножка? — спросила она.

Саша покраснел пуще и уже не знал, что сказать. Людмила стащила чулки.

— Беленькие ножки? — спросила она опять, странно и лукаво улыбаясь. — На колени! целуй! — строго сказала она, и победительная жестокость легла на ее лицо.

Саша проворно опустился на колени и поцеловал Людмилины ноги.

— А без чулок приятнее, — сказала Людмила, спрятала чулки в карман и всунула ноги в башмаки.

И лицо ее стало опять спокойно и весело, словно Саша и не склонялся сейчас перед нею, нагие лобзая у нее стопы.

Саша спросил:

— Милая, а ты не простудишься?"

*

"Людмила жадно глядела на его обнаженную спину.

«Сколько прелести в мире! — думала она. — Люди закрывают от себя столько красоты, — зачем?»

*

"— Да зачем тебе это, Людмилочка? — со стыдливою ужимкою спросил Саша.

— Зачем? — страстно заговорила Людмила. — Люблю красоту. Язычница я, грешница. Мне бы в древних Афинах родиться. Люблю цветы, духи, яркие одежды, голое тело. Говорят, есть душа, не знаю, не видела. Да и на что она мне? Пусть умру совсем, как русалка, как тучка под солнцем растаю. Я тело люблю, сильное, ловкое, голое, которое может наслаждаться.

— Да и страдать ведь может, — тихо сказал Саша.

— И страдать, и это хорошо, — страстно шептала Людмила. — Сладко и когда больно, — только бы тело чувствовать, только бы видеть наготу и красоту телесную.

— Да ведь стыдно же без одежды? — робко сказал Саша.

Людмила порывисто бросилась перед ним на колени. Задыхаясь, целуя его руки, шептала:

— Милый, кумир мой, отрок богоравный, на одну минуту полюбоваться твоими плечиками.

Саша вздохнул, опустил глаза, покраснел и неловко снял блузу. Людмила горячими руками схватила его и осыпала поцелуями его вздрагивавшие от стыда плечи.

— Вот какой я послушливый! — сказал Саша, насильно улыбаясь, чтобы шуткою прогнать смущение.

Людмила торопливо целовала Сашины руки от плеч до пальцев, и Саша не отнимал их, взволнованный, погруженный в страстные и жестокие мечты. Обожанием были согреты Людмилины поцелуи, и уже словно не мальчика, словно отрока-бога лобзали ее горячие губы в трепетном и таинственном служении расцветающей Плоти."

* * *

"— Пора же и одеваться, — сказал наконец Саша.

Людмила вздохнула и с тем же благоговейным выражением в глазах надела на него рубашку и блузу, прислуживая ему почтительно и осторожно.

— Так ты — язычница? — с недоумением спросил Саша.

Людмила весело засмеялась.

— А ты? — спросила она.

— Ну вот еще! — ответил Саша уверенно: — я весь катехизис твердо знаю.

Людмила хохотала. Саша, глядючи на нее, улыбнулся и спросил:

— Коли ты — язычница, зачем же ты в церковь ходишь?

Людмила перестала смеяться, призадумалась.

— Что ж, — сказала она, — надо же молиться. Помолиться, поплакать, свечку поставить, подать, помянуть. И я люблю все это, свечки, лампадки, ладан, ризы, пение, — если певчие хорошие, — образа, у них оклады, ленты. Да, все это такое прекрасное. И еще люблю… его… знаешь. распятого…

Людмила проговорила последние слова совсем тихо, почти шопотом, покраснела, как виноватая, и опустила глаза.

— Знаешь, приснится иногда, — он на кресте, и на теле кровавые капельки."

* * *

"Саша сидел на Людмилиной постели, перебирал складки хитона и болтал голыми ногами. Людмила стояла перед ним и смотрела на него с выражением счастья и недоумения.

— Какая ты глупая! — сказал Саша.

— В моей глупости так много счастья! — лепетала бледная Людмила, плача и целуя Сашины руки.

— Отчего же ты заплакала? — улыбаясь беспечно, спросил Саша.

— Мое сердце ужалено радостью. Грудь мою пронзили семь мечей счастья, — как мне не плакать.

— Дурочка ты, право, дурочка! — смеючись сказал Саша.

— А ты — умный! — с внезапною досадою ответила Людмила, вытерла слезы и вздохнула. — Пойми, глупый, — заговорила она тихим убеждающим голосом, — только в безумии счастье и мудрость.

— Ну, да! — недоверчиво сказал Саша.

— Надо забыть, забыться, и тогда все поймешь, — шептала Людмила. — По-твоему, как, мудрые люди думают?

— А то как же?

— Они так знают. Им сразу дано: только взглянет, и уже все ему открыто…"

* * *

"Осенний тихо длился вечер. Чуть слышный из-за окна доносился изредка шелест, когда ветер на лету качал ветки у деревьев. Саша и Людмила были одни. Людмила нарядила его голоногим рыбаком, — синяя одежда из тонкого полотна, — уложила на низком ложе и села на пол у его голых ног, босая, в одной рубашке. И одежду, и Сашино тело облила она духами, — густой, травянистый и ломкий у них был запах, как неподвижный дух замкнутой в горах странно-цветущей долины.

На Людмилиной шее блестели яркие крупные бусы, золотые узорные браслеты звенели на руках. Ирисом пахло ее тело, — запах душный, плотский, раздражающий, навевающий дремоту и лень, насыщенный испарением медленных вод. Она томилась и вздыхала, и глядела на его смуглое лицо, на его иссиня-черные ресницы и полуночные глаза. Она положила голову на его голые колени, и ее светлые кудри ласкали его смуглую кожу. Она целовала Сашино тело, и от аромата, странного и сильного, смешанного с запахом молодой кожи, кружилась ее голова.

Саша лежал и улыбался тихою, неверною улыбкою. Неясное в нем зарождалось желание и сладко томило его. И когда Людмила целовала его колени и стопы, нежные поцелуи возбуждали томные, полусонные мечтания. Хотелось что-то сделать ей, милое или больное, нежное или стыдное, — но что? Целовать ее ноги? Или бить ее, долго, сильно, длинными гибкими ветвями? Чтобы она смеялась от радости или кричала от боли? И то, и другое, может быть, желанно ей, но мало. Что же ей надо? Вот они полуобнаженные оба, и с их освобожденною плотью связано желание и хранительный стыд, — но в чем же это таинство плоти? И как принести свою кровь и свое тело в сладостную жертву ее желаниям, своему стыду?

А Людмила томилась и металась у его ног, бледная от невозможных желаний, то пылая, то холодея. Она страстно шептала:

— Я ли не красавица! У меня ли глаза не жгучие! У меня ли не пышные волосы! Ласкай же меня! Приласкай же меня! Сорви с меня запястья, отстегни мое ожерелье!

Саше стало страшно, и невозможные желания мучительно томили его."

Даа, читала и думала: умеют люди время проводить... Были у меня тоже по-своему прекрасные осенние, именно осенние вечера, жаль, быстро кончились((

*

Все же удивительно, как Людмила Сологуба напоминает Кассандру Мережковского, в одной, но очень важной точке, воистину один дух носился над эпохой...

(Вильгельм Котарбинский, "Клеопатра". Не так всё было, но картина прекрасная...)

"Распорядок дня у него (Вячеслава Иванова) был необычен: около двух часов дня он только вставал, принимал посетителей и работал ночью."

Идеально…

(башня Иванова) "Философа Бердяева я встретила здесь впервые, позднее я много с ним общалась в Москве. Высокий и широкоплечий, импозантная фигура, красивая наружность, черные волосы и остроконечная бородка.

Эх, красавец... А представляю, как он в костюме Соломона смотрелся, ммм.

Да, я уже не настолько фанатею по нему, я всегда помню, в чем несогласна с ним, но я всегда буду любить его. Он дал мне очень много и навсегда. Прежде всего - смелость мыслить по-своему, не иметь авторитетов (даже от самых любимых творцов брать только своё) и охранять свое человеческое достоинство. Только он и поддерживал мое стремление к свободе.

Очень заметно проступало романское происхождение - его мать была француженкой. Но сначала меня оттолкнули и даже испугали нервные судороги, от которых его лицо то и дело подергивалось, а время от времени открывался рот и высовывался язык. Но это, казалось, ни ему, ни окружающим ничуть не мешало."

А что, должно мешать? Вот это я понимаю, приличные люди были.

*

"Теперь я держусь того мнения, что именно она (Лидия Зиновьева-Аннибал) вносила в этот союз его духовную субстанцию, а он (Вячеслав Иванов) лишь давал ей форму - художественную и мыслительную."

Ну еще бы... Львица! Надо ее тоже почитать.

Короче говоря, он от нее неплохо так питался… да он и не был собой до встречи с ней.

*

"Однажды Александр Блок читал у нас свои новые стихи "Кубок метелей". ... Создавалось впечатление, что этот рыцарь заблудился в нашей эпохе, он не находит здесь того, что ищет - божественный женский образ, воспеваемый им в многообразнейших ритмах. В стихах звучало томление и отчаяние до цинизма."

В этом и проблема. Мадонна-Блудница, классика.

"Для тех лет было вообще характерно, что в душах людей жило томление, не находившее удовлетворения в застое буржуазной культуры. Они жаждали осуществить свои грезы, а Люцифер морочил их иллюзорными переживаниями, имя которых - Эрос."

И это всё, что ты можешь сказать об Эросе?.. А у Штейнера не было и о нём учения?..

"И в жизни почти каждого художника, кого я тогда встречала, происходили драмы такого рода. Супружеская верность была большой редкостью, а когда встречались такие пары, другие их даже несколько презирали."

О, никто бы их презирал, если бы они были верны друг другу по страсти, а не по долгу.

"Вячеслав много времени уделял моему образованию. Он читал со мной "Цветочки" Франциска Ассизского в итальянском оригинале. Рассказ о том, как святой Франциск и святая Клара встретились в церкви св. Ангела за трапезой, за которой "меньше ели, а больше беседовали о святых вещах", как от этой беседы над всей той местностью разлился такой свет, что крестьяне Перуджии приняли его за зарево лесного пожара, и прибежали тушить, и увидели, что это духовный огонь, - этот рассказ произвел на меня глубокое впечатление. Он отвечал моему интимнейшему идеалу любви. Истинной любовью, казалось мне, может быть только та, где в беседе любящих возникает нечто духовное, объективно значимое для мира."

И это тоже, да… И опять-таки - плотский символ.

"После доклада Макса об "Эросе", который имел успех скандала (он и был сделан "pour epater les bourgeois" и с которым я в глубине души не могла согласиться, я открыла, что не могу больше о себе и Максе сказать "мы"."

А ведь в сущности, доклад-то был именно скандальным по тем временам, но ничуть не революционным по сути - понятие "греховного" ничуть не переосмысливалось и не оспаривалось, просто утверждалось, что через это следует "пройти" во имя каких-то там высших целей. Ну такое(

"Это было нелегкое узнание; оно стало выносимо, может быть, только потому, что меня наполняло и воодушевляло счастливое чувство дружбы с Лидией и Вячеславом; с ними-то я считала себя в полном единстве. Скоро мне стало ясно, что Вячеслав меня любит. Я сказала об этом Лидии, прибавив: "Я должна уехать". Но для нее это было уже давно ясно, и она ответила: "Ты вошла в нашу жизнь и принадлежишь нам. Если ты уйдешь, между нами навсегда останется нечто мертвое. Мы оба уже не можем без тебя". Потом мы говорили втроем. У них была странная идея: когда двое так слились воедино, как они, оба могут любить третьего. Это вроде маски: пригодная для двоих, она может подойти и третьему. Такая любовь есть начало новой человеческой общины, даже церкви, в которой Эрос воплощается в плоть и кровь. Так вот в чем их новое учение! "А Макс?" - спросила я. - "Нет, он не подходит". - "Но я ведь не могу его оставить". - "Ты должна выбрать, - сказала Лидия, - ты любишь Вячеслава, а не его". Да, я любила Вячеслава, но эта любовь была такова, что я не понимала - почему Макс должен быть из нее исключен."

В том и дело) а то кому-то всё, а кому-то опять выбирать(( Так нечестно.

"Я чувствовала себя такой по-детски беспомощной перед этими двумя сильными людьми, так боялась вызвать их неудовольствие, что уже не могла себя чувствовать безмятежно счастливой, как раньше. То же было и с Максом.

Об этом я говорила с Минцловой. Она подняла меня на смех: "Они полагают, что из кратера вулкана потечет чистая водичка!"

Ох господа, вы опять всё перепутали. Но я стою и на ваших плечах тоже. Нельзя же взять и с нуля создать/понять истину, не боги, чай.

И в своем сивиллином стиле заговорила о "земном огне", через который я должна пройти. Я же думала о "fuoco spirituale" - "духовном огне", озарившем леса Перуджии. Должна ли я отказаться от этого идеала?

Земной и духовный огонь должны быть едины.

"А Лидия? Действительно ли она верила в возможность союза трех или она видела в этом единственный способ остаться спутницей мужа на всех его путях? И она, казалось, страдала, так как сказала мне как-то: "Когда я тебя не вижу, во мне поднимается протест против тебя, но когда мы вместе - все опять хорошо и я спокойна"."

И это тоже вопрос. Раз уж Иванов Лидию под себя подмял, то… С другой стороны, у них и Городецкий был.

"Его (Иванова) идея заключалась в том, чтобы в общей работе узкого круга писателей создать полное единство; тогда в этом кругу разных индивидуальностей может заговорить единый дух."

Ага, знаю. И ага, щас. В этом и проблема, в подавлении единичного. Это прошлое, не будущее.

"Это время в Москве я вспоминаю с ужасом; я сама себя видела преступницей, всякое решение казалось мне невозможным, так как любой шаг, который я сделаю или не сделаю, причинит страдание кому-нибудь из моих близких или дорогих людей. Я совсем потеряла сон, так как решиться все же было необходимо. Бабушкин дом, старая патриархальная семейная мораль, отчаяние мамы - все давило на меня нестерпимо; часто мне становилось физически нехорошо от этого качания между решениями - едва приду к одному, тотчас же другое начинает представляться более правильным."

Как мне это знакомо…

"В Риме я написала портрет Лидии в позе Моисея Микеланджело. Я начала его в красном - ее цвет при жизни. Но торжественная серьезность картины требовала темно-лиловых тонов."

Ооо..

*

"Старик негодовал, что здесь в церковной живописи "грешную плоть оголенной показывают", а молоденькая монашенка с Урала с большими черными глазами и черными бровями, обрамленными черным платком, рассказала мне, что ей особенно хотелось увидеть Тиберия Августа, правившего во времена Христа, и она одна пробралась в Ватиканский музей. "И что же, милочка, - с ужасом говорила она, с каждым словом втягивая в себя воздух, - что ж ты думаешь - ведь он там стоит совсем голый!"

Хм.... вот тебе и просветление плоти в православии и народности))

*

"Рудольф Штейнер меня тотчас же принял. Пробежав письмо, он обратился ко мне: "Как Вы себя чувствуете?" Я не могла не признаться, что мне совсем нехорошо. "Я не хочу вторгаться в Вашу жизнь, - сказал он, - я хотел бы лишь как старший брат помочь Вам, если Вы этого хотите". Я попыталась описать то состояние душевной путаницы, которое меня мучило. Он задал ряд вопросов. Особенно интересовало его, в чем по моему мнению, заключается миссия Иванова в современной культуре. Я сказала, что он стремится соединить античное восприятие духовности в природе и христианство. Я рассказала о его произведениях и о его способности пробуждать в людях, с которыми он общается, творческие силы. На это он возразил: "Когда я видел Вас в прошлый раз, Вы были творчески много богаче, чем сейчас". Поэтому он полагал, что сейчас я еще недостаточно сильна, чтобы соединиться с Ивановым. Я должна сначала снова найти себя, а пока совсем о нем не думать. "Вряд ли мне это удастся", - сказала я. Он написал на бумажке: "Человек может то, что он должен, а когда он говорит "не могу", это значит, что он не хочет".

Банальность какая, ну даже если не хочет - и что?) С одной стороны, хорошо, что она не осталась с Ивановым, он бы ее сожрал и не подавился. С другой стороны, Штейнер преследовал свои цели. С третьей – в антропософии Маргарита реализовалась все же. В общем, Штайнеру удалось очень мягко и человечно оттащить ее от Иванова. И ведь правильно сделал. Вообще Штайнер вызывает у меня много симпатии. Человек был хороший, и к людям подход имел. Что не означает абсолютной правильности его учения, конечно.

*

"Перед отъездом из Берлина на вокзале мы увидели его из окна нашего купе; он прошел мимо своей быстрой целеустремленной походкой и возвратился с двумя железнодорожниками; в присутствии Марии Сиверc он продиктовал какую-то запись в жалобную книгу. Позднее мне сказали, что один из служащих сказал Марии Яковлевне какую-то грубость. "Христианский Посвященный и жалобная книга!" - изумился во мне Восток."

Именно, Восток! Правильно сделал! Уважаю!

"В прежние времена люди, следовавшие за посланцем Духа, были ведь совсем другие?"

Да ведь разные они были… Апостол Павел пользовался правами римского гражданина, и в этом был абсолютно прав.

*

"Он же (Бальмонт) делил свою жизнь между квартирой жены в Пасси, в упорядоченной атмосфере которой он только и мог работать, и Еленой, у которой был от него ребенок. Такова была ситуация, которую я у них застала. Екатерина Бальмонт страдала невыразимо, но сама считала свои страдания эгоизмом и никогда не жаловалась. Для своей дочки Нины, в то время восьмилетней, она хотела сохранить отца, а для него - возможность работать."

Охренеть. Мораль самопожертвования и жгс в действии. А женщины написали бы столько же прекрасных стихов, если бы всё было наоборот.

"Почему так много женщин могли его всю жизнь так преданно любить? И такой самостоятельный, здравый человек, как Екатерина? И такая тонко чувствующая душа, как Нюша? Не потому ли, что во всех жизненных ситуациях сохранялась в нем его детская честность и невинность?"

О женщине так бы не сказали))

Ну... он хотя бы симпатичный был. И талантливый. Хотя, разумеется, таких жертв не стоил. Да и никто не стоит.

(Обоих рисовала Маргарита. Екатерина, кстати, была ее тетей.)

*

"Питай - как земля питает, учи - как земля учит, люби - как земля любит".

Так себе образец для подражания. Природа не любит, она безразлична и безлична, кстати, древние это отлично понимали (беспощадный рок, мать-земля, пожирающая своих детей - это ведь всё об этом; поклоняться бесполезно, смиряться вредно, только борьба и наука).

*

"Только в будущей культурной эпохе обнаружится, какое действие оказали в душах людей истины, воспринятые теперь. Оккультист должен в своем творчестве уподобляться природе. Природа расточительна. Из миллионов икринок только немногие становятся рыбами, остальные погибают. Это - мистерия. Если только полчеловека воспримет то, что я могу дать, я буду считать свою миссию выполненной". Он повторил: "Только полчеловека". Я была потрясена болью, с которой он это сказал."

Это таинство в том смысле, что мы не знаем, как и у кого отзовется наше слово, чем оно станет, как прорастет в жизнь. Но говорить - надо. В общем и целом, Штайнер снова прав.

*

"Потребность в твердых догмах лишила меня устойчивости."

Золотые слова!

*

"...ничто не исчезает! Счастье и горе опять здесь - такие же интенсивные, как и тогда. Разница только в том, что можно быстро захлопнуть дверь в ту обитель памяти, откуда поднимается боль."

Так значит, и у "духовных" людей так, никакой разницы)))

*

"Отношение Вячеслава ко мне не изменилось. Так он сказал, когда мы вдвоем стояли у портрета Лидии. На дощечке, которая как раз там лежала, он мелом нарисовал дерево. Одна его половина сухая, другая - покрыта цветами. "Это - моя душа". В этот момент Вера прошла мимо двери, он ее позвал и спросил: "Вера, я люблю Маргариту, что мне делать?" Она ответила: "Быть верным Лидии".

Видимо, это означало жениться на ее дочери. Ну ок. Маргарите повезло. Интересно и ценно то, что смерть Лидии не разрешила ничего, еще больше запутала. Это не аморальность, а другая мораль получается. Но я ее не понимаю.

*

"На Рождество я поехала в Москву, и там мы с братом несколько раз бывали в чайной, где по воскресеньям после обедни собирались крестьяне и рабочие разнообразнейших мировоззрений и вели беседы на духовные темы. Там можно было увидеть чеканные лица, апостольские головы. ... Очень здоровый, толстый мужик утверждал, что человек, действительно верящий в Бога, вовсе не должен умереть."

Аа, Бердяев про него рассказывал))

"Он понимал это совершенно буквально, физически. Мучеников убивали, иначе они не умерли бы. Мы же недостаточно верим в Него, потому и умираем. Он надеялся, по-видимому, в своем живом теле остаться на земле вечно. "А зачем нам, - сказал мужичок в дырявых валенках, - зачем нам вечно жить в этом теле? Нет, мы должны время от времени снимать его, а потом опять приходить на землю и дальше учиться". И внезапно заговорили о возможности перевоплощения. Среди говоривших был рыжий мужик, удивительно похожий на Сократа. Спорить с ним - так нам сказали - православным проповедникам запрещалось, так как своей логикой он всех побеждал."

АААААА!))) Боже, прелесть какая!

"Из того, что он говорил, я мало помню; запомнились его слова: "Я могу верить только тому, что нахожу в самом себе. Вне себя я не найду Бога, если я не нашел Его в себе. Если бы не было солнца во мне, я не мог бы его видеть. Подобное можно постичь только подобным, как я только своей телесной рукой могу схватить телесную вещь".

Это же гениально!!!! И Бердяев об этом говорил!! И я всегда так чувствовала!

"Говорили о свободе и о грехопадении. "Грехопадение должно было произойти, - сказал один. - Если бы человек жил только творением Божьим и не имел бы свободы, он не мог бы любить Бога так, как Бог хочет, чтобы Его любили. Вот, положим, твой пес тебя любит. Довольно ли тебе этой любви? Нет, ты хочешь, чтобы тебя любило существо, подобное тебе. Так и Бог: Он хочет, чтобы Его любило богоподобное существо, которое свободно к Нему приходит. Поэтому Он и позволяет человеку идти своим путем, заблуждаться и познавать. Блудный сын Ему милей того, кто всегда оставался с Ним".

(Маргарита Сабашникова, алтарный образ)

Во-первых, Бердяев тоже об этом говорил. Во-вторых, так ведь все равно можно было без грехопадения!!

"Вскоре эти собрания были запрещены и "братец Иван" посажен в тюрьму. Я спросила Владимира Джунковского, московского генерал-губернатора, друга нашей семьи: "Почему он сидит в тюрьме? Ведь он делал так много добра". - "Но ведь он сектант, он отвращает народ от церкви". - "А если церковь ничего не дает народу?" - "Если мы дадим сектантам беспрепятственно действовать - куда же мы придем?" - сказал он в своей наивно-уверенной манере. Потом мы увидели, куда мы в России пришли..."

Как это характерно… Особенно если вспомнить последующую судьбу Джунковского, так-то неплохого человека.

("Олеся", "Суламифь", "Гранатовый браслет"...) Так пишет о любви, что повеситься хочется! Не читаю, а перечитываю. Тем более.

Ну с "Олесей" еще туда-сюда - фишка в том, что тот мужчина не достоин такой девушки и такой любви. Он прозаичен - одно слово. Он обычный, средний. Но вопрос: почему мы порой бешено любим неподходящих, а то и недостойных? Любим такой любовью, которую они никогда не заслужат, неспособны на нее ответить. Да и не нужна она им вовсе.

(Фрэнк Бернард Дикси, кажется, название можно перевести как "Чувствительные саженцы")

"Суламифь"... А это после нее я поняла[1], ЧТО на самом деле представляет собой "Песнь песней", и себя там нашла. Какая страстная книга! Ничего более страстного о любви не написано! И в то же время - чисто. Да-да. Если по-честному - моральны только такие телесные отношения.[2] Все остальные уже более или менее грязны, неправильны. Вот это и есть потрясающий синтез тела и духа, о котором робко заговорили в только в Серебряном веке...

Правда, соединение на бессознательном уровне, но все же. Песнь песней!.. Нет, если уж ложиться в постель, то только с такими чувствами, или хоть с похожими! Зато и удовольствие не то, совсем не то!

"Суламифь"... Ведь и правда такое в жизни может быть только раз! Другой и очень болезненный вопрос: надолго ли?.. Уже на седьмой день Куприн убивает героиню. Приемчик Шекспира:) Оба знают, почему:) Вот ведь трагедия любви: настоящая любовь - единственная, вечная, настоящая любовь - только такая насквозь страстная, такая страсть, которая уносит в облака, НО как раз она-то и длится недолго! Не ужиться ей на земле! Да будем же честны - проблема не только в социальных перегородках, заботах, быте... Мы остываем даже если всё благополучно, и, возможно, так даже скорее. Проблема в нас. Мы неспособный долго носить в себе этот Божественный огонь. Да и не особо он совместим с повседневной жизнью... Но я бы хотела через всю жизнь пронести в себе хоть малую искорку этого Огня[3]. Без нее нет любви, без любви нет жизни.

(Гюстав Моро, правда, это "Самсон и Далила", но какая разница, дух картины весьма близок к "Песни")

В то же время: что имеем, не храним и т.п. ("Сильнее смерти" Мопассана) и, что еще ужаснее: "В любви только надежды и желания составляют счастье. Удовлетворенная любовь иссякает.[4]" Не знаю, не имела счастья испытать! Ибо мне обрубили. Может, и не так, почем знать? Не как в первый раз, но искорка-то хоть малая остается?!

Любовь сродни смерти[5]; со слов персонажа Куприна: любовь должна быть трагедией[6], тайной. Никакого быта, расчетов, компромиссов[7]. Точно также думал Бердяев.[8] Все лучшие люди так думают...

А вот гениальная фраза: "А что в жизни правдоподобно? Только еда да питье, да всё, что примитивно. Всё, что не имеет поэзии, не имеет Духа."

"Гранатовый браслет" - произведение символическое, а символизм для меня - высшая ступень в искусстве. Искусство по сути, по природе своей символично. "Та самая любовь", культ Прекрасной Дамы, возвышение ее до Божества, мистическое общение душ... От концовки меня всегда плакать тянет.

Тут любовь возвышается до религиозного значения: св. Георгий, мученичество, браслет как символ любви, роза...

(Данте Габриэль Россетти, "Любовь Данте". Понятная и красивая аллегория - путь к Богу через любовь к женщине, но все мои вопросы и возражения остаются)

Да, но. До таких высот добирается лишь любовь бесплотная да безответная. То есть она, вообще-то, на пути к небу теряет себя. Это бессмысленно. И потом. Мужчина ведь любил образ, а женщина вовсе его не знала. Какая же это любовь?

Но снова тот самый противный вопрос: любовь всей жизни прошла мимо Веры. А если бы не прошла, была бы она такой же благородной и возвышенной??? Чернышевский так просто всё решает, так хорошо, чудесно, духовно ("Что делать?"), а потом сам же себе не верит и рассказывает, как убого всё на самом деле ("Пролог").

Боже... Ладно, будем пытаться хоть искорку[9] нести, что же делать...

***

Есть ли какой-то лимит душ, или они творятся "по мере надобности"? Мне ближе первый вариант, ведь человек так ценен.[10] А если первый, то, черт с ним, пусть будет и перевоплощение[11] - ведь оно имеет смысл: хоть ничерта и не помнишь, а отпечаток есть. Наверное, так.

(Уильям Блэйк, "Лестница Иакова")

Честно говоря, от Бортко ожидала чего-то лучшего. "МиМ" ему куда лучше удались. Хотя и там не вполне удачная подборка актеров, Басилашвили явно не в кассу, да и не только. Но "МиМ" я периодически пересматриваю, а это – фу.

На деньги вроде не поскупились (как же, гос. поддержка, на свои гуляем, на народные), всё красиво. Сечь, битвы – все это хорошо показано, в красках. Полячка роскошная, спору нет. Мать вашу, мы даже имени ее не знаем!! Как и жены Бульбы… Тарас сыгран удачно, хоть это радует. Вдовиченков в роли Остапа – никакой, да рядом с ним в эпизодах Боярский смотрится ярче, перекрывает.

В общем-то, и не стоило ожидать от фильма по "ТБ", даже самого лучшего, постановки глобальных, в духовном плане, проблем. Сама повесть ведь узковата. Но гениальный человек мог бы ее расширить, глобальней поставить вопросы, ею заданные. А тут, напротив, этот противный патриотический голос за кадром (не авторский, ни в коем случае!) всё сужает еще больше. Что-то я не помню, чтобы у Гоголя казаки умирали с неестественной риторикой и восседали одесную (не где-то, а прямо одесную!) Христа. Оно, конечно, для патриотизма и патетики, только картонно получилось. Порой впечатление даже, что Христа с Магометом путают. Нет, зря этот патриотический голос всё так упрощает. В конце он и вовсе выдает явно заказной империализм, аж до претензии на мировое господство. Тенденциозность фильма налицо: показали жестокость поляков, не показали ни одного примера жестокости казаков. Зря. Хотя и показаны недостатки казаков – пьянство (а как не пить, если постоянно приходится убивать?), отсутствие дисциплины (ну они явно не за дисциплиной на окраины бежали, напротив), дикость (так а вы что хотели?)… не показано, конечно, что они за счет грабежей жили, так разве это не очевидно?

А повесть Гоголя, как по мне, совсем не о том, не о претензиях русских на мировое господство) Она – прежде всего о сложном времени, когда нужно было отбиваться от иноземных экспансий, когда ограниченность была необходимым условием силы[1], о нашем родном уникальном явлении – казачестве. Ни у кого такого не было, и я реально испытывала гордость за этих удалых людей. Серьезно? Это потому, что я отчасти идентифицировала себя с ними, несмотря на свой пол. И я бы не сказала, что это плохо. Я просто многое упускала из виду. Они и правда показаны удачно, во всей красе. Если бы!..

Ну вот и нужно было всё это показать – да, время сложное, люди со всех сторон жестоки и ограниченны, а в то же время исподволь задать вопрос: нужна ли нам такая позиция сегодня? Ясен пень, нет. Я считаю, что люди или будет сотрудничать, или погибнут. Казалось, в начале, в разговоре братьев мелькает такая постановка вопроса – Андрий, можно сказать, тяготеет к универсализму: «А если человек не православный?» (Но патриотический голос потом перебивает эту действительно важную, глобальную тему, сбивается на откровенную однобокость - квасной патриотизм как он есть.) Плохого в этом ничего нет, даже похвально, только родился парень рановато и не в том месте. Конечно, тогда, если не быть ограниченным, если быть чуть мягче, человечнее, чуть более расположенным к любви и нежности (жалеет мать, влюбляется до смерти в полячку) – могло получиться и такое, и предательство. Да, это реально предательство, никто и не спорит. Но безоговорочно и окончательно осудить за такое нельзя.

Кстати, Андрий сыгран слабо, из рук вон плохо. То ли актер сам по себе не очень, то ли мы уже не в силах даже представить себе дикие страсти и порывы, которыми мог быть обуреваем человек того времени: «Ты – моя родина!» Какой сильный текст, как это можно было бы сыграть, с каким огнем в глазах, в голосе!.. Но нет, слабо, слабо…

Ведь Андрий – человек тоже сильный, решительный, если уж решил, то не отступает. Хотя отступать в любом случае было некуда, это как в омут с головой, назад пути не было точно, независимо от того, пожалел он об этом или нет. Но ведь не пожалел. Может, не успел просто) А решение было непростое – вырвать из своего сердца семью, особенно любимую мать, родину, «товарищество» - это ведь было всей его жизнью, в этом и смысл жизни был. Андрий тоже очень сильный человек – не дрогнул под ружьем отца, не запросил пощады. Хотя это опять же было бы бесполезно, но разве перед лицом смерти люди сильно логичные?

(Основные вопросы:

1. Как относиться к чужому народу, культуре, религии? У казаков, равно как и у поляков, явная нетерпимость. А как надо? Если я и за глобализацию, то я не понимаю ее как стандартизацию и обезличивание. Я вполне допускаю некую национальную самобытность, я за взаимное уважение и мирное сотрудничество. Я не считаю, что нужно попрать все самобытное и слепо копировать тот же Запад, тем более, что это и невозможно – Запад слишком разный и не гнушается обогащаться Востоком, условно говоря. Другое дело, где наше русское самобытное – уничтожили по десятому кругу всё, что можно, ну и где оно? Не советское же, честное слово. Думаю, следует брать отовсюду хорошее, а у себя искать недостатки и избавляться от них. Вот тут-то мы и подошли к главному вопросу: что плохое и что хорошее, где критерий? А критерий, извините, в гуманизме. Можно брать с Востока еду, йогу, что-то из одежды, что-то высокое и действительно важное в философии, опять же в искусстве (и тут же творчески перерабатывать, разумеется). Ну не хиджабы[2] же, не пытки, не бинтование ног. Что касается семейной жизни, имеет смысл присмотреться к одному племени в Китае, практикующему гостевые браки, а не к шариату, Боже упаси. И так далее. Или вот в Скандинавии очень берегут свои кулинарные традиции, отчасти архитектурные – но не дикость же всякую.

2. Столкновение личного чувства и общественного долга – один из срезов столкновения личности и общества. Очень хороший случай. А вот этой фигни вообще быть не должно, в идеале.)

Вот только случай Андрия балансирует над такой пропастью… Это еще очень хорошо, что он убит – сказка кончилась бы быстро, у него наверняка появились бы сомнения в правильности своего поступка… Сказка с семьей и бытом, даже дворянским, не уживается, уж извините. Такой я оптимист) Хотя, исходя из моего опыта, тут и семьи с бытом не надо, само как-то улетает… И что потом? Ну вот мы можем попытаться быть счастливыми с другими людьми. Но мы-то никого не предавали. А сын Бульбы, пожалуй, мог бы и возненавидеть ту, из-за которой натворил таких дел. И уже она бы расплачивалась за его предательство (о котором, кстати, не просила) адской семейной жизнью. Это, конечно, один из вариантов развития событий, но вполне вероятный. К тому же, Андрий немножко идеалист. Он мог бы попросту невзлюбить "надменных поляков", затосковать по «товариществу» и т.п. С другой стороны, с таким сильным личностным, не коллективистским началом он бы и в «товариществе» счастлив не был.

А кстати о сказке. У Гоголя, товарищи, постельных сцен не было. Я не буквоед, нет. Но если уж вставлять отсебятину, то с умом, тактом, вкусом, к месту и по теме. Фактически для того, чтобы оттенить вопросы, задаваемые произведением. А фильм напрочь испорчен этим заказным патриотическим голосом, слабой игрой многих актеров и популистскими постельными сценами. Их везде суют. Зачем? «Для народа», чтоб не скучал. У меня даже появилось желание сказать спасибо , что в "МиМ" их не всунули. И причем там-то понятное дело, что у них была связь, но все показано деликатно, как в книге.

А Гоголь, товарищи, на такой внезапный секс даже не намекал! Если не намекал, то и не надо. Это раз. А если все же очень хочется, то можно ведь сделать деликатно и красиво! (Вспомнился «Другой мир»-2, тоже подпорченный излишне откровенной и не слишком красивой постельной сценой. Как хотите, грубо и лишне. Так можно было бы остановиться на расстегивании молнии. И всё, дальше всё ясно. А уж как третий ДМ испортили, всунув туда размножение, даже вспоминать не хочется… так испортить красивый фильм… да и «Сумерки» - да, чисто для подростков, им же тоже надо что-то смотреть, и мне иногда, ну так нафига и туда это тоже?! Не могу, противно и тоскливо. Может, и вправду прав Шекспир – чтобы не опошлить любовь, надо вовремя умереть…В это нифига не хочется верить, но… не понимаю, как может быть иначе.)

А в "ТБ" это лишнее совсем, не по буквоедству, по смыслу. Неужели нельзя было показать такую прекрасную, идеалистическую любовь, преклонение перед Прекрасной Дамой и т.п., в таком духе? Не только можно, но и нужно. Как Гоголь и подразумевал. Да и мы совсем забыли, какой может быть любовь. Но нет, как же, нужно непременно всё опошлить, чтобы чернь не соскучилась… А какую красивую любовь можно было бы показать, эх…

Я не ханжа. Я и тогда уже почти понимала, что «платоническая любовь» - тоже «не то». Секс может быть чистым и красивым. Но в фильме-то не так. Там вообще получается, будто она ему за хлеб продается! Слов нет! Вот что самое хреновое-то, самое пошлое, самое отталкивающее и отвратительное. Ладно-хорошо, пусть секс, но не такой же! Купля-продажа вместо любви и насилие вместо секса, и разницы, главное, никакой не видят! Классический патриархальный взгляд, поубивала бы. И уж совершенно лишняя отсебятина – ее беременность и роды. Ну зачем?! Совсем всю сказку испоганили. И какой смысл, скажите на милость? Намек на примирение народов через, извините, скрещивание? Дед пожалел внука, не пришиб новорожденного, экий подвиг! А ее смерть – типа наказание за «соблазн»? А разве она соблазняла? Другие объяснения всего этого безобразия как-то не приходят. Ну это же так примитивно!!!

Впрочем, для некоторых, самых смышленых – это очень хороший намек на скорый конец сказки. Отличная иллюстрация – как род убивает все стремления личности. Ведь соединяются люди физически изначально для выражения любви, а вот что выходит. Да это насмешка, и жестокая. Это издевательство.

Ха, слышу, как мне затыкают рот: как же, новая жизнь! Ага, жизнь-то новая, а что случается с теми, кто ее дал, куда деваются все их желания, стремления и мечты? Позвольте не продолжать.[3] В результате так никто и ничего не достигает, особенно – женщины. В этом правы Кириллов и Позднышев…

Это очень для меня характерно: на пытки казаков смотрела спокойно, а коротенький эпизод родовых мук меня оскорбил до слез. Я в большой обиде на природу. Если женщины слабые, какого черта они так мучаются? Если мужчина еще может избежать в своей жизни страданий, то женщине, если она женщина, а не непонятный феномен вроде меня[4], это практически невозможно. Страдания мужчин – к смерти. А страдания женщин – к жизни. Если уберем страдания мужчин, будет мир во всем мире – хорошо. Но если не будет страданий женщин, то мы вымрем, хорошо это или плохо.[5]

Как бы я сделала их историю. Сначала любовь в духе средневековой рыцарской романтики (странно, что казак на такое способен, но Гоголь так видел, все-таки он немножко образованный, с тонкой душой, да и книжки какие-то наверняка читал). Все красиво и возвышенно до невозможности. Но разве ради такой любви оставляют отца и мать, ради бесплотной? Розанов и Мережковский просто прочитали в Евангелии: «и станут одной плотью». Господи, как будто впервые за 1900 лет до кого-то дошло: да плоть же написано, не дух, не душа! С бесплотной-то любовью можно вовсе никуда не уходить, сиди себе да мечтай, вон как Данте с Петраркой… Всегда коробило от их «любви». Потом он погибает, она скорбит. Один раз показывают, как она демонстративно уходит с казни. И всё. И красота, и смысл – жить бы ребятам в другое время в другом месте… Такие два намека на иную жизнь, иное мировоззрение, иные отношения между людьми. Вот так было бы очень хорошо.

А кстати об отношении к женщине. Спору нет, оно везде было отвратительным, время такое. У казаков оно еще и особо грубое, презрительное – негоже казаку «бабиться». Но христианский Запад выработал культ Прекрасной Дамы – а мы так и остались с грубым языческим культом Матери-земли. У них Мадонна – Небесная Дева, у нас Богородица – Мать сыра земля. У нас женщина – баба, у нас даже не было никакого идеала. Почему-то их образ женщины притягивал к небу, они способны были в ней видеть нечто возвышенное, духовное (Данте, Петрарка). А у нас женщина притягивала к земле, кроме матери и работницы в ней ничего не видели, даже в высших слоях общества. Конечно, и культ Прекрасной Дамы был чудовищным лицемерием и выражал чисто мужские фантазии, женщин не спрашивали. Но это все-таки имело позитивные последствия.

Да, что еще в фильме хорошо, так это монолог «жида» - вечно всё на нас валят… а ведь он помог.

"Мельци хорошо играл на лютне, и у него был приятный голос. Иногда старался он рассеять мрачные мысли учителя музыкой. Однажды спел ему старинную песню, сложенную Лоренцо Медичи, сопровождавшую так называемый трионфо -- карнавальное шествие Вакха и Ариадны --

(Жан Антуан Гро, "Дионис и Ариадна", не про Леонардо, но про дух карнавала - вполне.)

бесконечно радостную и унылую песню любви, которую Леонардо любил, потому что слышал ее часто в юности:

О, как молодость прекрасна,

Но мгновенна! Пой же, смейся,

Счастлив будь, кто счастья хочет,

И на завтра не надейся.

Учитель слушал, опустив голову: ему вспоминалась летняя ночь, черные, как уголь, тени, яркий, почти белый, свет луны в пустынной улице, звуки лютни перед мраморной лоджией, эта же самая песня любви -- и мысли о Джоконде."

...

"Так разумом оправдывал он в смерти божественную необходимость -- волю Первого Двигателя. А между тем, в глубине сердца что-то возмущалось, не могло и не хотело покориться разуму."

...

"Ему всегда казалось, что последнее, может быть, недоступное людям, знание и последняя, столь же недоступная, вера привели бы разными путями к одному -- к слиянию внутренней и внешней необходимости, воли человека и воли Бога."

...

"Всю жизнь собирался он привести в порядок этот хаос, связать общею мыслью отрывки, соединить их в стройное целое, в одну великую Книгу о Мире, но все откладывал. Он знал, что здесь были открытия, которые на несколько веков сократили бы труд познания, изменили бы судьбы человечества и повели бы его новыми путями. И, вместе с тем, знал, что этого не будет: теперь уже поздно, все погибнет так же бесплодно, так же бессмысленно, как Тайная Вечеря, памятник Сфорцы, Битва при Ангиари, потому что и в науке он только желал бескрылым желанием, только начинал и не оканчивал, ничего не сделал и не сделает, как будто насмешливый рок наказывал его за безмерность желаний ничтожеством действия. Предвидел, что люди будут искать того, что он уже нашел, открывать то, что он уже открыл, -- пойдут его путем, по следам его, но мимо него, забыв о нем, как будто его вовсе не было."

(да, атрибуция автопортрета очень спорная, но не будем о грустном)

...

«Всегда хотелось умереть ему также, как он жил – в свободе и истине.» НО…

"Но было жаль Франческо: неужели и теперь, в последние мгновения перед смертью, возмутит он смиренную веру, соблазнит единого от малых сих?" В общем, пригласил Леонардо священника и распорядился о христианских похоронах, хотя самому ему это на хрен не сдалось... эх...

...

"Ему казалось, что неимоверные тяжести, подобные каменным глыбам, падают, валятся, давят его; он хочет приподняться, сбросить их, не может - и вдруг, с последним усилием, освобождается, летит на исполинских крыльях вверх; но снова камни валятся, громоздятся, давят; снова он борется, побеждает, летит, -- и так без конца. И с каждым разом тяжесть все страшнее, усилие неимовернее. Наконец, чувствует, что уже не может бороться, и с криком последнего отчаяния: Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня? - покоряется. И только что покорился, -- понял, что камни и крылья, давление тяжести и стремление полета, верх и низ -- одно и то же: все равно -- лететь или падать. И он летит и падает, уже не зная, колеблют ли его тихие волны бесконечного движения, или мать качает на руках, баюкая."

Как это – все равно? Ну это особое состояние, как у Ницше - "падать в небо"... у мистиков глубина и высота - одно.

***

«Противоположность» крыльев вещественных и духовных В любом случае – не тождество.

***

А я на самом деле считаю, что самая поразительная, самая сильная картина Леонардо (да и в принципе – одна из гениальнейших вообще) – именно "Иоанн Предтеча". Он там как живой... живая Тайна. Воплощенная мистика. Кому еще удалось совместить реальную земную форму с такой тайной, с таким духом? Раньше я даже боялась долго смотреть на него, сейчас – нет. Страшного в нем нет ничего.



Ясное дело, что это не изображение реального Иоанна, и не икона, а – очень емкий символ, имя которому – Предвестие. Ничего толком не ясно, и потому – мрак. Мрак, темнота – не только образ зла, но и неизвестности, тайны. Самая сокровенная сущность Бога – во Мраке, т.е. в Тайне.

Вообще – больше верьте в Бога, а про дьявола и вспоминать смысла нет, а то за каждым кустом будет мерещиться. Зло – есть. Но какой смысл в его персонализации?

Вот мещанство: «простоту паче мудрости, высочайшего не изыскуйте, глубочайшего не испытывайте.» А ведь по ту сторону – высочайшее и глубочайшее – едино. Сверх того, Христос говорил вовсе не про ту простоту, которая хуже воровства.

"Осматривая картины, он остановился в недоумении перед Иоанном Предтечею; сначала принял его за женщину и не поверил, когда Власий, со слов Франческо, сказал, что это Креститель; но, вглядываясь пристальнее, увидел тростниковый крест -- "посох кресчатый", такой же точно, с каким и русские иконники писали Иоанна Предтечу, заметил также одежду из верблюжьего волоса. Смутился. Но, несмотря на всю противоположность этого Бескрылого тому Крылатому, с которым свыкся Евтихий,-- чем больше смотрел, тем больше пленяла чуждая прелесть женоподобного Отрока, полная тайны, улыбка, с которой он указывал на крест Голгофы. В оцепенении, как очарованный, стоял он перед картиною, ни о чем не думая, только чувствуя, что сердце бьется все чаще и чаще от неизъяснимого волнения. Илья Потапыч не выдержал, яростно плюнул и выругался...

(ААААА, святого сделали похожим на женщину[1], и даже без бороды, и голым, какой ужас!!! концентрированный страх перед красотой, наготой, юностью, и перед всем, что не влезает в привычные рамки)

Евтихий слушал, не понимая. Он думал о другом -- о "бесоугодной иконе", хотел забыть ее и не мог: таинственный лик Женоподобного, Бескрылого носился перед ним, пугал и пленял его, преследуя, как наваждение. "

...

"Но работа не дала ему обычного забвения: крылья Предтечи напоминали то крылья механика Дедала, то крыло летательной машины Леонардо. И лик таинственного Отрока-Девы, лик Бескрылого вставал перед ним, заслоняя Крылатого, манил и пугал, преследуя, как наваждение.

На сердце Евтихия было тяжело и смутно. Кисть выпала из рук его. Почувствовал, что больше не в силах работать, вышел из дома и долго бродил сначала по улицам города, потом по берегу пустынной Луары." Я почти вижу его...

(не так всё было, но я решительно предпочитаю образы Моро))

...

"Вдруг из мрака выплыл и встал перед ним, как живой, полный дьявольской прелестью, лик Женоподобного, Отрока-Девы, который, указывая на крест Голгофы, с нежной и насмешливой улыбкою смотрел Евтихию прямо в глаза таким пристальным, ласковым взором, что сердце его замерло от ужаса, и холодный пот выступил на лбу. " самое интересное то, что я знаю эту тайну Голгофы, но мне мало кто поверит))

***

Важно: «…в самой глубине души его было сомнение, чувство неразрешимого противоречия… как же в Третьем Риме, в Русском царстве, Белый Клобук соединен с мерзостным венцом Навуходоносора царя, проклятого Богом – венец Христа с венцом Антихриста?»

А никак. Сверх того, и «небесное владычество» духовенства – все еще очень, очень земная категория, слепок с Царства Кесаря. То есть и сам Белый Клобук – не Христов венец, нет, что вы.

***

Вот наглядный пример того, как по-разному можно воспринимать женскую красоту. Евтихий увидел хорошенькую женщину с золотистыми волосами, вырезом на платье, слегка обнажившим красивую грудь… И что? И немедленно выпил, тьфу, стал «бороться с искушениями» и т.п.? Или немедленно плюнул, сетуя на непотребство и неприличие? А он че, он ниче, он мимо проходил, а тут ему вырез показали, вот ужас-то… Но Евтихий – нормальный человек. И красотой любоваться он умел, и бороться ему было попросту не с чем – он вдохновился и вписал ее в икону в образе святой. И всё. Примерно так это делали нормальные европейские художники, например:

("Несение креста" Симоне Мартини)

А вот у его дяди, рассуждавшем о «злых женах» и черт знает чем – отношение к женщинам непросветленное, ненормальное, дикое и темное.

А теперь возьмем Толстого, его любимого Левина. Увидев чуть глубокий вырез в женском платье, он, бедный, не знал, куда глаза девать. Ему тут же мерещились искушения. Непросветленное, «природное» отношение налицо. Как он, такой, был чист и верен в браке?.. Нет, честно – мне Мережковский ближе Толстого. Толстой весь в природе (и уйти от нее может только чисто по-монашески, отрицая и принижая ее), а Мережковский – утонченный талант Серебряного века, аристократ духа…

Или вот еще.



«Джоконда» Леонардо ведь, несмотря на весь обобщенный, символический ее смысл, вполне женщина – красивые руки, полная грудь… И чуть видна даже та ложбинка, но она вовсе не воспринимается «соблазнительно» - воспринимается она совсем по-другому. Хотя, оно конечно, смотря кто смотрит – некоторые товарищи, как Франциск Первый, могут и на его «Иоанна Крестителя» смотреть непотребно… Эти две картины – пророчества хотя бы потому, что они – о «женщине» и о гендере, вообще-то, а это не только о сексуальности, но и о ней тоже.

"Леонардо по-прежнему работал над Иоанном Предтечею. Но работа, по мере того, как шла вперед, становилась она все труднее, все медленнее. Иногда казалось Франческо, что учитель хочет невозможного. С таким же дерзновением, как некогда тайну жизни в моне Лизе, теперь, в этом Иоанне, который указывал на крест Голгофы, испытывал он то, в чем жизнь и смерть сливаются в одну, еще большую тайну.

Порою, в сумерки, Леонардо, сняв покров с Джоконды, подолгу смотрел на нее и на стоявшего рядом Иоанна, как будто сравнивал их. И тогда ученику казалось, может быть, от игры неверного света и тени, что выражение лиц у обоих, у Отрока и Женщины, меняется, что они выступают из полотна, как призраки, под пристальным взором художника, оживляясь жизнью сверхъестественною, и что Иоанн становится похожим на мону Лизу и на самого Леонардо в юности, как сын похож на отца и на мать."

***

Этот роман Мережковского – одно из самых красивых произведений, которое я когда-либо читала, может, самое красивое. Не могу даже припомнить ничего более эстетичного. Это просто сказка – красиво и с огромным, глубоким смыслом.

А конец оставляет впечатление Предвестия и Ожидания. Неясного, но все же… Вообще книга оставляет впечатление возвышенное, утонченное, духовное… Не хочется с ним расставаться. Чудо. Надо еще откопать его «Юлиана-Отступника» с «Петром и Алексеем». Уверена, что не хуже. Не хуже. В первом романе снова есть симпатичная мне героиня, во втором – «ищущий» герой. Все романы хороши, но все же про Леонардо мне нравится больше всех, как-то роднее, как-то больше общего…

Самое приятное во всем этом то, что на вопрос : «каким же был Леонардо?» - может ответить только сам читатель. За него всё не решили, как, кстати, любит это делать Толстой. Резюмировать – мне. Точнее – каким считал его Мережковский? Как Леонардо преодолевал противоречия, или их вовсе не для него не было? Как же он спокойно жил в них? Или неспокойно? Иногда живешь спокойно потому, что на неспокойно тупо нет сил… Нифига, он явно искал… Непонятного стало больше, и это радует. Действительно – ценно, что автор не решает ничего, а толкает на поиски и размышления. Вот поэтому мне никогда не написать ничего художественного – я именно хочу решать, причем желательно кулаками, кувалдой и взрывчаткой. И я хочу быть пристрастной и не скрывать этого. Эссе так можно писать, но не литературу))

Как писал Вячеслав Иванов:

"Влагу не дай мне пролить чрез край преисполненный. Муза!
Полнит обильная Мысль Формы размеренной грань.
С Мерой дружна Красота; но Мысль преследует Вечность:
Ты же вместить мне велишь Вечность в предел Красоты!"

("Энтелехия")

Ну что - у Мережковского местами получилось! А вот у Моро получалось практически всегда)