/2009, 2016-18 доп./
Я башню безумную зижду
Высоко над мороком жизни...
(Вячеслав Иванов, "Зодчий")
Зачем, о дали, голубея,
Вы мне сулите чудеса, —
Что там, за краем, нежно млея,
Дол претворился в небеса?
Куда бы дух ни узывало
Желанье инобытия,
В лазоревое покрывало
Облачена любовь моя.
Земля все ту же власяницу
Влачит, и моря гул уныл —
Везде, какую б ты границу
Ни перешел, ни переплыл.
А вы, на грани голубея,
Сулите, дали, впереди
Успокоенье Элизея
И небо на земной груди.
(Вячеслав Иванов, "Римский дневник")
«последнею целью всякого знания было для него великое удивление перед Непознаваемым» - вот где его религиозность, ничуть не мешавшая познанию. Это – идеально. «Наука Леонардо шла к Богу.»
Противопоставление Леонардо и Марк-Антонио – важно.
«Леонардо в науке был столь же одинок, как в искусстве.» Постоянно – ни с кем.
В образе Марк-Антонио – все эти «друзья человечества», и отнюдь не новые. «этот милосердный человек, если бы дали ему власть, посылал бы людей на костер во имя разума точно также, как враги его, монахи и церковники, сжигали их во имя Бога.» Так и было. Ну тут, как говорится, «действие равно противодействию» и невозможность, а может, просто нежелание, диалога… Все хороши? Ну вот не уверена. Больше власти – больше ответственности.
«беспечно отрицали тайну мира…» «хвастали безверием, как дети обновкою» - и их можно понять… вера дается не каждому, а бунтарство – это особый кайф… и теперь я особенно остро сознаю, как звучат все эти попреки в отсутствии веры или в ее наличии, в потери или в обретении – хреново они звучат, досадно, больно и обидно, в лучшем случае – как комар пищит, так и хочется прихлопнуть, в худшем – как будто тебя прихлопывают огромной мухобойкой. Не надо вообще в это лезть, это очень личное и очень болит…
«для художника изуверство мнимых служителей науки было столь же противно, как изуверство мнимых служителей Бога.» Ну, мы такие, да, тонкие натуры… это как у меня с темой любви – везде плохо и душно… оно конечно, я всеми конечностями за такие элементарные, блин, вещи, как добровольность и безопасность секса – но лично мне этого ничтожно мало…
«Когда наука восторжествует, - думал он с грустью, - чернь войдет в ее святилище, не осквернит ли она своим признанием и науку точно так же, как осквернила церковь, и будет ли менее пошлым знание толпы, чем вера толпы?» Так и случилось – вопрос риторический. 100% мое. И все-таки, думается, не 100%... все ж наука и религия – разные штуки.
Ничего не понимают люди, усмехающиеся: «Мой друг прочитал книгу Екклезиаста и сказал – да, это прям мои мысли. Да не твои это мысли, ха-ха» Нет, если почувствовал родное – значит, его. Паскаль: не у них, а у себя я нахожу то, что вычитываю из книг. В себе. Люди просто встречаются в сфере духа, где нет «моего» и «твоего», а есть просто родное или чужое. А эта сфера находится в глубине человека. А глубина – она же и высота. Низость – совсем другое. Низость, в сущности, равнинна.
В анатомических рисунках Леонардо искусство сливается с наукой.
«Так должно быть, так хорошо» (о природе) - я, напротив, склонна чаще думать: «Но ведь так не должно быть!» Нет, не всё совершенно... Вернее, всё не совершенно.
А вот искусство Леонардо - почти совершенно)
Голова Леды, божественно...
Он «ждал «последователей», «преемников».
***
Кассандра…
"И однажды, когда он спросил, чего она искала в этих странствиях, зачем собирала эти древности, претерпевая столько мучений,-- ответила ему словами отца своего, мессера Луиджи Сакробоско:
-- Чтобы воскресить мертвых!
И глаза ее загорелись огнем, по которому узнал он прежнюю ведьму Кассандру. "
Прям как я: «Истины совершенной… не было и у Плетона. Он во многом заблуждался, ибо многого не знал.» Как и я - по кусочкам собирала истину, ну а где-то и достраивала, и творила.
(Джон Уильям Годвард)
"-- Чего? -- спросил Джованни, и вдруг, под ее глубоким, пристальным взором, почувствовал, что сердце его падает.
Вместо ответа взяла она с полки старинный пергамент -- это была трагедия Эсхила Скованный Прометей -- и прочла ему несколько стихов. Джованни понимал немного по-гречески, а то, чего не понял, она объяснила ему. Перечислив дары свои людям -- забвение смерти, надежду и огонь, похищенный с неба, которые рано или поздно сделают их равными богам -- Титан предрекал падение Зевса:
"В тот страшный день исполнится над ним
Отцовское проклятие, что на сына
Обрушил Кронос, падая с небес.
И указать от этих бед спасенье
Из всех богов могу лишь я один --
Я знаю тайну.
Посланник олимпийцев, Гермес, возвещал Прометею:
До той поры не жди конца страданьям,
Пока другой не примет мук твоих,
Страдалец-бог, и к мертвым в темный Тартар,
Во глубину Аида не сойдет."
-- Как ты думаешь, Джованни,-- молвила Кассандра, закрывая книгу,-- кто этот "Страдалец-бог, сходящий в Тартар"?
Джованни ничего не ответил; ему казалось, что перед ним, точно при свете внезапно блеснувшей молнии, открывается бездна.
-- Джованни,-- прибавила она, немного помолчав,-- слышал ли ты о человеке, который, более десяти веков назад, так же как философ Плетон, мечтал воскресить умерших богов,-- об императоре Флавии Клавдии Юлиане?
- Об Юлиане Отступнике?
-- Да, о том, кто врагам своим галилеянам и себе,-- увы! -- казался отступником, но не дерзнул им быть, ибо в новые мехи влил старое вино: эллины так же, как христиане, могли бы назвать его отступником...
...
-- Слушай, Джованни,-- продолжала Кассандра,-- в странной и плачевной судьбе этого человека есть великая тайна. Оба они, говорю я, и кесарь Юлиан, и мудрец Плетон были одинаково не правы, потому что обладали только половиной истины, которая, без другой половины, есть ложь: оба забыли пророчество Титана, что тогда лишь боги воскреснут, когда Светлые соединятся с Темными, небо вверху -- с небом внизу, и то, что было Двумя, будет Едино. Этого не поняли они и тщетно отдали душу свою за богов Олимпийских...
Она остановилась, как будто не решалась договорить, потом прибавила тихо:
-- Если бы ты знал, Джованни, если бы могла я сказать тебе все до конца!.. Но нет, теперь еще рано. Пока скажу одно: есть бог среди богов олимпийских, который ближе всех других к подземным братьям своим, бог светлый и темный, как утренние сумерки, беспощадный, как смерть, сошедший на землю и давший смертным забвение смерти -- новый огонь от огня Прометеева -в собственной крови своей, в опьяняющем соке виноградных лоз. И кто из людей, брат мой, кто поймет и скажет миру, как мудрость венчанного гроздьями подобна мудрости Венчанного Терниями,--Того, Кто сказал: "Я семь длинная виноградная лоза", и так же, как бог Дионис, опьяняет мир Своею кровью? Понял ли ты, о чем я говорю, Джованни? Если не понял, молчи, не спрашивай, ибо здесь тайна, о которой еще нельзя говорить...
(Джон Уильям Годвард)
В последнее время у Джованни явилось новое, дотоле неведомое, дерзновение мысли. Он ничего не боялся, потому что ему нечего было терять. Он чувствовал, что ни вера фра Бенедетто, ни знание Леонардо не утолят тоски его, не разрешат противоречий, от которых душа умирала. Только в темных пророчествах Кассандры чудился ему, быть может, самый страшный, но единственный путь к примирению, и по этому последнему пути пошел за нею с отвагою отчаяния. И они сходились все ближе и ближе.
...
Он спросил, увидятся ли они еще раз и откроет ли она ему ту последнюю тайну, о которой часто говорила.
Кассандра взглянула на него и молча вынула из шкатулки плоский четырехугольный прозрачно-зеленый камень. Это была знаменитая Tabula Smaragdina -- изумрудная скрижаль, найденная, будто бы, в пещере близ города Мемфиса в руках мумии одного жреца, в которого, по преданию, воплотился Гермес Трисмегист, египетский Ор, бог пограничной межи, путеводитель мертвых в царство теней. На одной стороне изумруда вырезано было коптскими, на другой -- древними эллинскими письменами четыре стиха:
Небо -- вверху, небо -- внизу,
Звезды -- вверху, звезды -- внизу.
Все, что вверху, все и внизу, -
Если поймешь, благо тебе.
-- Что это значит? -- сказал Джованни. -- Приходи ко мне ночью сегодня,-- проговорила она тихо и торжественно.-- Я скажу тебе все, что знаю сама, услышишь,-- все до конца. А теперь, по обычаю, перед разлукой, выпьем последнюю братскую чашу.
Она достала маленький, круглый, запечатанный воском, глиняный сосуд, из тех, какие употребляются на Дальнем Востоке, налила густого, как масло, вина, странно пахучего, золотисто-розового, в древний кубок из хризолита, с резьбою по краям, изображавшей бога Диониса и вакханок, и, подойдя к окну, подняла чашу, как будто для жертвенного возлияния. В луче бледного солнца на прозрачных стенках оживились розовым вином, словно теплою кровью, голые тела вакханок, славивших пляской бога, увенчанного гроздьями.
(Джон Уильям Годвард)
-- Было время, Джованни,-- молвила она еще тише и торжественнее, - когда я думала, что учитель твой Леонардо обладает последнею тайною, ибо лицо его так прекрасно, как будто в нем соединился бог олимпийский с подземным Титаном. Но теперь вижу я, что он только стремится и не достигает, только ищет и не находит, только знает, но не сознает. Он предтеча того, кто идет за ним и кто больше, чем он.-- Выпьем же вместе, брат мой, этот прощальный кубок за Неведомого, которого оба знаем, за последнего Примирителя!
(Джон Уильям Годвард)
И благоговейно, как будто великое таинство, она выпила чашу до половины и подала ее Джованни.
-- Не бойся,-- молвила,-- здесь нет запретных чар. Это вино непорочно и свято: оно из лоз, растущих на холмах Назарета. Это - чистейшая кровь Диониса-Галилеянина.
Когда он выпил, она, положив ему на плечи обе руки с доверчивою ласкою, прошептала быстрым, вкрадчивым шепотом:
-- Приходи же, если хочешь знать все, приходи, я скажу тебе тайну, которой никому никогда не говорила,-- Мою последнюю муку и радость, в которой мы будем вместе навеки, как брат и сестра, как жених и невеста!
(Обожаю эту картину, автором оказался Кабанель. Пара абсолютно в моей эстетике. Примерно так я себе и Кассандру с Джованни представляла) Всегда хотелось ее назвать "Чета аристократов после прочтения комментариев в своем блоге"))) А называется - "Вонифатий и Аглаида". Полезла смотреть житие, и немедленно триггернулась. Короче, дорогие православные. Как ни вертите эту историю, как ни перетолковывайте, как ни обрабатывайте художественно - она всё равно останется человеческой трагедией и свидетельством ПРОТИВ исторического христианства даже ранних веков. Христос не для того пришел, чтобы влюбленные продолжали спотыкаться об идиотские, и, надо же, непреодолимые законы, чтобы их гнобили и христиане, и язычники, чтоб один внезапно стал мучеником (я хз насчет мотивов, а подумать есть над чем), а другая всю оставшуюся жизнь каялась за выдуманный и сконструированный людьми же грех. Вот совсем не для того.)
И в луче солнца, проникавшем сквозь густые ветви кипарисов, бледном, точно лунном,-- так же как в памятную грозовую ночь у Катаранской плотины, в блеске бледных зарниц,-- приблизила к лицу его неподвижное, грозное лицо свое, белое, как мрамор изваяний, в ореоле черных пушистых волос, живых, как змеи Медузы, с губами алыми, как кровь, глазами желтыми, как янтарь. Холод знакомого ужаса пробежал по сердцу Бельтраффио, и он подумал: "Белая Дьяволица!"
В условленный час стоял он у калитки в пустынном переулке Делла Винья, перед стеной сада, окружавшего дворец Карманьола.
Дверь была заперта. ... Галеотто успел бежать. Мона Кассандра была в застенках Святейшей Инквизиции."
Говорила и еще раз скажу: Кассандра - моя любимая героиня русской литературы. Одна из немногих женщин-личностей, и по-моему, самая обалденная. У Мережковского еще в "Юлиане-Отступнике" подобная девушка есть.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(Маргарита Сабашникова, "Тайная вечеря"... ну наконец-то я нашла хоть несколько ее картин, ура!! вот примерно так и мне рисовать хочется...)
(Маргарита Сабашникова, "Архангел Гавриил")
(фото Макса Волошина)
