blackmoon3712

Углубляясь в изучение древних мифов - понимаешь, что нет никакого определенного мужского и женского начала. Они относительны, взаимозаменяемы и перетекают друг в друга. Это чудесно!

Это я выкопала главу из моего давнего реферата по Криту. Там еще кое-что интересное есть, но про искусство, и это надо с иллюстрациями, а мне пока лень. Пусть пока будет часть про религию и относительность гендера)

Главное место в минойской религии принадлежало женскому божеству; на Крите почитался целый пантеон богинь, воплощавших силы природы и покровительствовавших различным сторонам человеческой деятельности; может быть, это были не отдельные богини, а различные воплощения одного верховного божества. Во всяком случае, все известные нам изображения богини, относящиеся к более позднему периоду минойской культуры, сходны между собой и различаются главным образом атрибутами.[1]

Относительно характера критской религии у ученых наблюдаются разногласия. Так, последователи Эванса постулируют "минойский монотеизм" - культ Великой богини в разных ее ипостасях, последователи Нильссона - политеизм; есть аргументы за и против. Однако, на Крите едва ли мог быть как последовательный монотеизм, явление гораздо более позднего времени, так и развитый политеизм - в силу аморфности минойского пантеона. Есть более логичная компромиссная точка зрения - мнение греческого археолога Ст. Алексиу, заметившего, что ≪это различие (между разными богинями и различными аспектами одной и той же богини. — Ю. А.) было неясным для догреческого верующего. Следовательно, было бы тщетно требовать логической классификации в области духовной жизни, управляемой эмоциями и интуицией≫.[2]

Андреев, принимая эту точку зрения, выделяет трех основных богинь - "Древесную богиню", "Змеиную богиню" и "Владычицу зверей", основываясь на многочисленных произведениях критского искусства и ремесла. Хотя в изображениях встречаются и "морская", и "богиня со щитом", и другие. Я думаю, что эта классификация полезна для "укладывания в голове" информации о минойской религии, но верна ли она фактически - этого мы знать пока не можем.

В любом случае, каждая из этих богинь на свой лад выполняла одну и ту же функцию — функцию главного гаранта земного плодородия и вечного возобновления жизни. Культ Великой богини был тесно связан с культом бога-быка.

В знаменитых тавромахиях, которые с полным основанием могут быть признаны важнейшим элементом культа бога-быка, один и тот же бык выступал последовательно в роли жертвоприемлющего божества и в роли жертвы, приносимой на алтарь Великой богини, т. е. ее священного животного, которое оставалось, однако, воплощением ее паредра — умирающего и воскресающего бога живой природы.

≪Владычица зверей≫ чаще всего появляется в сопровождении львов или грифонов. По мнению Ю.В. Андреева, они выполняли функции гончих собак, травя и преследуя дичь в возглавляемой богиней "великой охоте", которая заинтересована в пролитой ее слугами крови, а кровь была для нее главным источником жизненной силы ("маны"), обеспечивавшей функционирование богини в ее основном качестве Матери всего живого, пожирающей свое собственное потомство, а затем воспроизводящей его в результате то ли самооплодотворения, то ли ≪священного брака≫ с мужским божеством — главным носителем земного плодородия, воплощавшимся в минойской религии, как и во многих других религиях древнего Средиземноморья, в образе могучего быка.[3] Материнство минойских Великих богинь носило специфический характер - это не персональное материнство, а универсальное, космическое. Откуда и отсутствие сюжета "Мадонны с младенцем" в искусстве. Великая мать порождала всех в целом, но никого - в частности.

В понимании древних людей охота - великая жертва, совершаемая во имя вечного продолжения жизни. Нетрудно узнать в этом образе черты, к примеру, позднейшей эллинской Артемиды. Правда, в классических переработках греческих мифов образ этого древнего божества подвергся так же, как и образы других олимпийцев, сильной гуманизации, но мы прекрасно помним миф об Актеоне. Что же касается вечной девственности самой Артемиды и в то же время ее функции помощницы в родах, то и здесь, с точки зрения народов более древних, чем эллины, противоречия нет.

Как указывает М. Гимбутас, широко распространенный в древних религиях как Востока, так и Запада тип богини-девы, являющейся вместе с тем и Великой матерью, т. е. божеством плодородия, восходит к возникшим еще в эпоху палеолита представлениям о партеногенетической и андрогинной природе верховного женского божества, в чьей способности самооплодотворения первобытный человек видел главный источник всей жизни на земле, перводвигатель ежегодного обновления природы, смены сезонных циклов и т. п.[4]

Трудно найти в искусстве Крита и мотив ≪священного брака≫ между Великой богиней и ее консортом, столь популярный в других религиях древнего мира. Вероятно, мотивировка связана как раз с андрогинностью Великой богини. Ясно, что она при выполнении своей основной функции дарования жизни всему живому могла обойтись и без мужского партнера. Нельзя не вспомнить, что в греческой мифологии и мужские божества при порождении потомства могли обойтись без женских - Афина родилась из головы Зевса, а Афродита - из семени Крона, попавшего в море при его оскоплении.

Потому консорт Великой минойской богини мог и не быть ее возлюбленным. Вернее всего его изначальное положение при ней можно было бы определить как статус дублера, мужской ипостаси, может быть, своего рода эманации богини, помогающей ей в выполнении некоторых ее функций или стимулирующей ее деятельность подобно ее спутникам-животным. Как великое божество плодородия бог-консорт имел право на свою персональную эпифанию, отличную от эпифании Великой богини, свой особый культ. [5]

И вот эта идея неимоверно интересна - "мужское" и "женское" "начала" тут мыслятся не как два "полюса", которые якобы друг без друга обойтись не могут, но при этом очень разные, а как подобные и дублирующие друг друга. Причем ведь это дублирование вовсе не необходимо, по существу без него можно обойтись. Зачем тогда оно? А может быть, просто ради разнообразия и многоцветности бытия, в котором необходимо не только необходимое. Может быть, это просто на уровне интуиции. Появляется и еще одна мысль (правда, не факт, что так думали древние критяне). А что, если бог и богиня - это две основные ипостаси, два лика всеобщего, вездесущего божества, охватывающего собой весь космос и в том числе "мужское" и "женское" начала? По крайней мере, это логичнее, чем "андрогинное" женское божество, ведь андрогинное и значит двуполое.

Можно предполагать, что в религиозное сознание минойцев внедрилась заимствованная из каких-то восточных источников идея ≪священного брака≫ Великой богини с богом-быком, оттеснив на задний план или совсем вытеснив более древнюю и версию мифа о богине-деве, оплодотворяющей самое себя. До определенного момента матриархальный менталитет минойцев, по-видимому, противился идеям этого рода, воспринимая их как покушение на свободу и независимость Великого женского божества и его неоспоримое превосходство над его мужским партнером. В позднейшем критском цикле мифов мифологема ≪священного брака≫ тесно увязана с образом божественного быка (похищение Европы и рождение Минотавра от связи Пасифаи с быком). После этого юный антропоморфный консорт Великой богини слился с богом-быком в единый образ верховного мужского божества. Великий охотник Загрей, растерзанный титанами, в образе быка, скорее всего, был поздним отголоском этого процесса в мифе.[6] Правда, можно спросить: почему же даже после этого нововведения мы не находим изображений ритуалов "священного брака"? Возможно, они были строго "засекречены", подобно Элевсинским мистериям, о которых мы тоже по сей день ничего не знаем по существу.

Но почему именно бык?

Как универсальное божество дикой природы, владычествующее над жизнью и смертью, Великая богиня воплощала в своем лице закон борьбы за существование, регулируя соотношение численности хищников и травоядных. Однако она явно держала сторону хищников, вполне разделяя с ними их агрессивность и кровожадные инстинкты. Соответственно, бык, как самое могучее травоядное, мог считаться покровителем и защитником травоядных животных и в этом смысле противостоявшего "хищной" богине в качестве ее диалектической антитезы.[7]

Чисто страдательная роль бычьего божества, не умаляет его огромной сакральной значимости. Он был одной из наиболее важных фигур минойского пантеона, одним из главных столпов минойской модели мироздания.

Уже на самых ранних из дошедших изображений этого мифического персонажа Минотавр предстает перед нами как божество определенно универсально-космического плана. Нередко он изображается в скрученной полукольцом позе в сочетании с солнечными или звездными знаками, так что можно его воспринимать и как мифический ≪синоним≫ небесного свода, и вместе с тем как некоего стража или хозяина небесного огня, и, наконец, как сам этот огонь - солнце, луна или звезды. Нелишним будет вспомнить, что вторым именем Минотавра было Астерий. Данный образ мог иметь и другие смыслы, не исключающие этот. А подобная же поза "неестественно" изогнувшегося в прыжке акробата в сцене тавромахии - это вполне понятное древним магическое уподобление человека божеству.

Итак, мы вправе предполагать, что, подобно многим другим умирающим и воскресающим божествам Древнего мира, минойский божественный бык почитался прежде всего как искупительная жертва, служившая гарантией бесперебойной работы ≪космического механизма≫ и обеспечивавшая правильное чередование времен года, постоянное обновление живой природы и смену поколений внутри социума. То есть постоянный круговорот жизни и смерти. Заметим прямо, такую религию нельзя назвать светлой, радостной и свободной. Тем не менее, идея страдающего, воскресающего и умирающего бога и идея приобщения к нему (пусть и в варварских обрядах вплоть до каннибализма) явно предвосхищает одну из основных идей христианства.

Своеобразие минойской версии мифа об умирающем и воскресающем боге заключалось в том, что божеством, которому была непосредственно адресована эта жертва, здесь считалась Великая богиня. Во многих мифологиях мира так называемые богини-матери отличаются свирепым и необузданным нравом, сеют смерть и разрушения, покровительствуют войнам и раздорам. Примерами могут служить фракийская Ma, фригийская Кибела, индийская Кали-Дурга, в какой-то мере греческая Гея и др.[8]

Но поскольку смерть травоядных была неотделима от веры в их конечное оживление и новое рождение, постольку и бык должен был в конце концов стать ее детищем и одновременно сексуальным партнером, ибо только бык мог породить быка.[9] Одна из исходных мифологем древнейших религий Европы, Средиземноморья и Передней Азии - нерасторжимое, хотя и противоречиво-напряженное единство женское и мужское начала, воплощенные в образах великой богини земного плодородия и божественного быка, считавшегося ее сыном и в то же время возлюбленным и супругом.

Тавромахия была на Крите в минойскую эпоху главной формой почитания божественного быка, воплощениями которого считались быки, участвовавшие в играх на арене. Она отнюдь не сводилась к захватывающему зрелищу. Конечно, элементы зрелищности и состязательности были заключены в играх с быками уже изначально, и во многом они могли предвосхищать позднейшую греческую агонистику. Подобно Олимпийским играм и другим знаменитым агонам античной эпохи тавромахия, надо полагать, не могла обойтись без своих чемпионов, любимцев публики. Тем не менее, демонстрация безграничных возможностей хорошо натренированного человеческого тела и выявление победителей не были здесь самоцелью.[10] Есть, разумеется, и противоположные мнения, но в данном случае я разделяю мнение Ю.В. Андреева.

Сама популярность темы тавромахии в критском искусстве свидетельствует о том, что религиозные действа этого рода занимали в культовой практике минойцев одно из центральных, видимо, можно даже сказать, узловых мест. Поэтому игры с быками устраивались на центральном дворе так называемого дворца, т. е. происходили в самом ≪сердце≫ этого огромного ритуального комплекса.

Нередко высказывается мысль, что тавромахия в ее минойском варианте представляла собой своеобразную форму жертвоприношения и умилостивления божества ценой кровавой жертвы. Догадка эта кажется в общем достаточно правдоподобной. Но кому в этом странном ритуале отводилась роль жертвы — быку или человеку? Среди ученых, так или иначе касавшихся этого вопроса, существуют сторонники как той, так и другой версии ответа.

Вероятно, нельзя исключить и третий компромиссный вариант решения проблемы, если предположить, что выбор жертвы предоставлялся самому божеству и победа человека над разъяренным животным или, напротив, его гибель на рогах или под копытами быка должны были в равной степени восприниматься как проявление ≪божественного промысла≫.

Наконец, Андреев предполагает, что это обрядовое действо требовало смерти обоих ≪действующих лиц≫, причем смерть человека должна была предшествовать смерти божественного быка как ее предварительное условие или своего рода выкуп.[11] Однако, неясно, что делали, если никто из акробатов не погибал - это маловероятно, но ведь возможно.

Юноши и девушки участвовали в "играх" добровольно. Ведь выступления на арене требовали подлинного спортивного профессионализма, выражавшегося в безупречном владении своим телом. Обретение же такого совершенства немыслимо без упорных и очень длительных тренировок. Конечно, инстинкт самосохранения заставлял использовать все доступные им средства в борьбе за жизнь, что придавало их состязаниям максимальную остроту и драматическую напряженность. И все же смерть на арене, несомненно, считалась в минойском обществе одной из самых почетных. В ней видели самопожертвование во имя высших интересов общества, образец высокого благочестия и, наконец, жертву, особенно угодную богам. При этом они обретали надежду на вечную жизнь в потустороннем мире. В таком религиозном ≪контексте≫ смертельно опасный прыжок через быка наполнялся особым смыслом как преодоление смерти или своего рода магический полет ≪избранника богов≫ через фазу небытия.[12] Временное умирание ради вечной жизни - это также и христианская идея.

Итак, минойская религия знакомит нас с необычной и, на первый взгляд, парадоксальной версией широко распространенного в древности мифа об умирающем и воскресающем божестве живой природы. Сама Великая богиня выступает одновременно в двух, казалось бы, взаимоисключающих ролях — как дарительница жизни и как ее губительница. Являясь матерью и возлюбленной бога-быка, она в то же время оказывается каким-то образом причастной к его смерти и, похоже, даже активно добивается ее. Главный культовый символ Великой богини — лабрис также дает основание для догадок о ее далеко не идиллических отношениях с богом-быком. Представляя собой, с одной стороны, орудие ритуального убийства, он вместе с тем почитался как важнейший атрибут женского божества или даже как одно из его воплощений. "Через все эти ≪аллегории≫, исполненные глубокой мистической значимости, своеобразным лейтмотивом проходит, видимо, характерная для ≪матриархального≫ менталитета минойцев тема торжества активного или, пожалуй, даже агрессивного женского начала над пассивным и по своей природе обреченным на страдания и смерть мужским началом."[13]

И вот это тоже очень любопытная идея - "агрессивное женское начало", трактующая гендер крайне нестандартно, даже, как многим может показаться - "с ног на голову". Но я думаю, что нет "ног" и "головы", а есть просто некие временные и относительные представления социума о гендере; они меняются со сменой эпох, оспариваются творческой деятельностью самого человека, а потому нет никакого основания рассматривать их как нечто сущностное, вечное и абсолютное.

Три вида плотской связи — матери с младенцем, супруги с супругом и, наконец, жертвоприемлющего божества со своей жертвой причудливо переплелись между собой и как будто взаимно дополняют и уравновешивают друг друга. Вероятно, только таким способом минойцы могли объяснить самим себе непостижимую двойственность и противоречивость окружавшей их природной среды, в особенности же изменчивый, можно даже сказать, предательский нрав самой вскормившей их матери-земли, готовой в любой момент поглотить в своих разверзшихся недрах собственных детей. Зримым воплощением этой сложной гаммы чувств, насквозь наполненной мучительными борениями духа, по всей видимости, суждено было стать загадочной пантомиме минойской тавромахии, которая в этом смысле вполне может быть признана отдаленной предшественницей не только греческого агона, но и греческой трагедии.[14]

[1] Сидорова Н.А. Искусство эгейского мира. — Москва : Искусство, 1972.С. 79.

[2] Андреев Ю.В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III-начало I тыс. до н.э.): Санкт-Петербург, "Наука" РАН, 2002. С. 276.

[3]Андреев Ю.В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III-начало I тыс. до н.э.): Санкт-Петербург, "Наука" РАН, 2002. С. 370.

[4] Андреев Ю.В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III-начало I тыс. до н.э.): Санкт-Петербург, "Наука" РАН, 2002. С. 339.

[5]Андреев Ю.В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III-начало I тыс. до н.э.): Санкт-Петербург, "Наука" РАН, 2002. С. 344.

[6] Андреев Ю.В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III-начало I тыс. до н.э.): Санкт-Петербург, "Наука" РАН, 2002. С. 345.

[7] Андреев Ю.В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III-начало I тыс. до н.э.): Санкт-Петербург, "Наука" РАН, 2002. С. 374.

[8] Рабинович Е. Г. Богиня-мать // Мифы народов мира. М., 1980. Т. 1. С. 179

[9] Андреев Ю.В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III-начало I тыс. до н.э.): Санкт-Петербург, "Наука" РАН, 2002. С. 380.

[10] Андреев Ю.В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III-начало I тыс. до н.э.): Санкт-Петербург, "Наука" РАН, 2002. С. 382.

[11] Андреев Ю.В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III-начало I тыс. до н.э.): Санкт-Петербург, "Наука" РАН, 2002. С. 384.

[12] Андреев Ю.В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III-начало I тыс. до н.э.): Санкт-Петербург, "Наука" РАН, 2002. С. 389.

[13] а Андреев Ю.В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III-начало I тыс. до н.э.): Санкт-Петербург, "Наука" РАН, 2002. С. 395-396.

[14] Андреев Ю.В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа (III-начало I тыс. до н.э.): Санкт-Петербург, "Наука" РАН, 2002. С. 396-397.