просто Розанов гораздо, гораздо архаичнее. Ведь для него секс тоже нуждается в оправдании, любовь не самодостаточна – всё ради размножения должно быть, иначе это «мастурбация», так и говорил, да. И для него любовь «истощалась», если выражалась телесно, она как бы «перетекала» в детей. И любовь по ту сторону он представлял как вечную бесплотную «влюбленность» (но чаще вообще никак, но это тут неважно). Конечно, Мережковский, у которого нет-нет, да и промелькнет оправдание любви самой по себе, и Гиппиус, тосковавшая по «огненной чистоте», с ее вечным «не то» - мне гораздо ближе. Они хотели, но страдали от невозможности желаемого, а Розанову было ок так, как есть. Хотя, конечно, и он порой "заговаривался", и говорил о том, чего не только никогда не было, по крайней мере в массовом порядке, но и быть не могло. И не может. За эти мелкие оговорки и люблю. Например:
Ух ты, Розанов зажигает («Афродита-Диана»): «материнство, даже от всякого, - прекрасно; но «супружество» несоизмеримо утонченнее и труднее материнства, несравненно его метафизичнее.» «Труднее» в смысле «труда», «тяжести»? Нет! В смысле дара и невозможности!
Но увы, опять свернул на материнство, в котором ничто не разрешается, а только уничтожается и запутывается. Милосердие, забота, служение – всё это должно быть в паре. Тогда она хотя бы приблизится к «безгрешному греху». А эти знаменитые гоголевские супруги – они ж бездетные были. Так что, получается, что Пульхерия Ивановна «грешила» без всякого «искупления», без «оправдания» рождением) И вообще, все знаменитые влюбленные, архетипы, так сказать - бездетны. Соловьев с Бердяевым заметили, спасибо им большое. Потому что не в этом смысл любви. Розанов, как и его «благочестивые» оппоненты, не понимал, что любовь оправдывать не надо, она самоценна. Семья не выводит из круга, в семье нет метафизики, нет «тайны». Святость – не там.[1]
[1][1] Вынуждена уточнить. Может, там и есть святость, но мне она чужда, для меня она непонятна, от меня она далека, так что мне и не нужно вовсе о ней говорить, равно как о квантовой физике или балете. Сверх того, та святость понятна и веками признавалась всеми религиями. Меня же интересует святость любви как таковой, божественность Эроса. Она должна открыться в религии Духа, в Третьем Завете. Не знаю, как. Но я в это верю. Это не будет отрицанием христианства, это будет восполнением, "исполнением" его. Многого мы и сейчас "не можем вместить". В крайнем случае - это будет на новой земле под новым небом. Но это будет.