blackmoon3712

Мережковский, "Л. Толстой и Достоевский"

„Нет, всегда вели избранные! И тотчасъ после этихъ мужей середина, действительно, это правда, формулировала на идеяхъ высшихъ людей свой серединенький кодексъ. Но приходилъ опять великий или оригинальный человекъ и всегда потрясалъ кодексъ. Да вы, кажется, принимаете государство за нечто абсолютное. Поверьте, что мы не только абсолютнаго, но более или менее даже законченнаго государства еще не видали. Все эмбрионы".

Кто это говоритъ? Не анархистъ-ли Раскольниковъ? Въ томъ-то и дело, что не Раскольниковъ, а сам Достоевский. И когда-же? Въ предсмертномъ дневнике своемъ, въ то самое время, когда онъ достигъ, по уверению Страхова, высшаго христианскаго просветленія,— „выраженіемъ лица и речи походилъ на кроткаго и яснаго отшельника",— можетъ быть, на святого старца Зосиму."

„Кто изъ насъ, — воскликнулъ однажды (въ 1865 году, въ „Объявленіи о подписке на журналъ Эпоха) Достоевский со смятеніемъ, близкимъ къ ужасу,— кто изъ насъ по совести знаетъ теперь, что зло и что добро''?

И вотъ опять „бывали такія минуты", когда ему казалось, что онъ это узналъ, узналъ окончательно, отделилъ добро отъ зла непереступно. „Подставить ланиту, любить (другихъ) больше (чемъ) себя—не потому, что полезно, а потому, что нравится, до жгучаго чувства, до страсти. „Христосъ ошибался"!—доказано. Это жгучее чувство говорит: лучше я останусь съ ошибкой, со Христомъ, чемъ съ вами",— пишетъ онъ все въ томъ-же предсмертномъ дневнике-исповеди и заключаетъ: „нравственно только то, что совпадаетъ съ нашимъ чувствомъ красоты и съ идеаломъ, въ которомъ мы ее воплощаемъ".

В том и загвоздка, в этом самом "нравится"! Если человеку нравится - я всё пойму! Ну а если не нравится? Тогда что делать?

Святость и преступление Достоевского - уже спорны, неоднозначны. Он почти понимает, что есть ложная святость и ложное преступление. И не виноваты ли, действительно, Соня с Порфирием перед Родионом? А что, если оба полюса - ложны? Достоевский гениален в своих сомнениях, а не в утверждениях. Кто по совести знает, что есть добро и что есть зло?

(Густав Климт, а вот это вполне себе и Юдифь, да)

*

«Пусть каждый будет верен себе, и тем все будете верны Ему, каждый в особой доле своей» - Эрлих о сборнике "Северные цветы". Одна из лучших критических статей.

"И всѣ ишутъ Бога и къ Богу идутъ. Эти — строятъ домъ и черезъ единеніе хотятъ къ Богу притти. Те ищутъ одинокости, чтобы въ одинокости сказался имъ Богъ. Иные возстать хотятъ, чтобы, хоть врагомъ Бога, да найти Его. Но не черезъ единеніе къ Богу, черезъ Бога къ единенію придете вы, — и возстать на Бога не можете, не служа Ему, и возставая — служите Ему. Пусть каждый будетъ веренъ себе, и тѣмъ будете всѣ вѣрны Ему, каждый въ особой долѣ своей.

Свѣтъ во тьмѣ свѣтитъ, и тьма не обниметъ его. Когда придемъ всѣ къ свѣту, солнце разомъ всѣхъ озаритъ, и всякій найдетъ свѣтъ свой и тепло свое въ побѣдныхъ лучахъ его. И близко время, но пока—идите дорогой своей, дорогой одинокости и единенія, пребывайте подъ кровлей своей или собирайтесь подъ кровлей иной, иль бѣгите всякой кровли,— лишь идите къ вашему свѣту, и будетъ онъ—общій свѣтъ. Только не кляните чуждыхъ братьевъ своихъ: и въ нихъ есть жажда святого духа, особенная жажда своя."

Вот мой символ веры, если хотите!

(Уолтер Крейн, "Времена года")

*

Мережковский, "Л. Толстой и Достоевский"

Раскольников не думал, что человек до такой степени свободен - оригинально. А ведь так и есть. Можно убивать людей тысячами и не чувствовать за это вины, можно жить без совести - история как раз этому и учит. И есть много страданий, в которых нет ни смысла, ни вины, ни даже выгоды для других.

Насчет двух бездн, двух религиозных стихий человеческого духа он верно нащупал...

"На опыте желаетъ онъ узнать, „испробовать" последнюю сущность того, что люди называютъ „зломъ" и „добромъ", желаетъ узнать последніе пределы человеческой свободы. И онъ узналъ ихъ. Но выводы опыта превзошли его ожидания: онъ думалъ, что человекъ свободенъ; но онъ все-таки не думалъ, что человекъ до такон степени свободен. Этой-то безпредельности свободы и не вынесъ онъ: она раздавила его больше, чемъ вся тяжесть карающаго закона."

"Ему легко и свободно. Ему слишкомъ легко, слишкомъ свободно. Страшная свобода. Созданъ-ли человекъ для уж такой свободы? Можетъ-ли онъ ее вынести, безъ крыльевъ, безъ религии? Раскольниковъ не вынесъ."

"...заключаетъ Достоевский, — признавал он свое преступление: толъко в том, что не вынес его и сделал явку с повинною''. „Преступленіе" для Раскольникова есть „покаяніе", подчиненіе закону совести. Этимъ собственно и кончается или, вернее, обрывается трагедія, ибо настоящаго конца и разрешенія вовсе нетъ: все, что следуетъ далее, до такой степени искусственно и неискусно приставлено, прилеплено, что само собой отпадаетъ, какъ маска съ живого лица. Ну, конечно, онъ снова „покаялся", конечно, снова „вдругъ что-то какъ-бы подхватило его и какъ-бы бросило къ ногамъ Сони"; снова плачетъ онъ, обнимаетъ ея колени—и „воскресаетъ".[1]

"Тотъ прежний, настоящий и будущий, проклинающий людей и Бога — все-таки ближе къ живымъ людямъ, къ живому Богу, чемъ этотъ успокоенный, какъ будто даже слишкомъ успокоенный, „покойный" рабъ Божий Родионъ."[2]

"Воскресъ, воскресъ, обновился" - упорно и какъ-то уныло повторяетъ Достоевский, точно и самъ себе не особенно веритъ. „Вместо діалектики замечаетъ онъ — наступила жизнь". Но опять—„такъ-ли, такъ-ли все это?" Не наоборотъ-ли? Не наступила-ли вместо жизни діалектика, нехлюдовская, левинская, толстовская, отвлеченно-христианская, буддийская діалектика? Какъ мало свободы и радости въ этомъ воскресении. Ведь ему, пожалуй, и делать-то ничего не оставалось, какъ умирать подъ палкою или воскресать изъ подъ палки.[3]

Не лучше-ли, не чище-ли было-бы откровенно умереть, чемъ такъ сомнительно воскресать? „Вокресъ" — шепчутъ уста, а въ безкровномъ лице, въ потухшихъ глазахъ все тотъ-же вопросъ: „И зачемъ, зачемъ жить, когда самъ знаю, что все будетъ именно такъ, какъ по книге", — какъ по нравоучительной прописи отолстевшаго Порфирія, какъ по одной изъ последнихъ книгъ тоже слишкомъ успокоеннаго, покойнаго Л. Толстого.—Нетъ, кого другого, а насъ этими ,,воскресениями" теперь уже не обманешь и не заманишь — слишкомъ мы имъ знаемъ цену; „мертвечинкой отъ нихъ припахиваетъ"; Богъ съ ними,— мы ихъ и врагу не пожелаемъ."

„Погибли даромъ могучія силы,— заключаетъ Достоевский.—А кто виноватъ?"—То-то, кто виноватъ? Не виноватъ-ли между прочимъ и Порфирий, паукъ, отолстевший на проповеди „христианской" идеи страданія? Не виновата-ли и вечная жертва паука, „тихая Соня", которая „все отдаетъ", „не плачетъ, не стонетъ" и осуществляетъ эту идею страданія до преступнаго мученичества."

(Александр Кабанель, "Дочь Иеффая")

В связи с этим вспоминается проблематика "Баффи": и вот эта идея "пострадать за преступление", которая никогда мне не нравилась (и ведь как интересно: в праведном порыве "пострадать" Баффи буквально переступает через того, кто ее любит), и яркое, красивое, полное жизненных сил "зло" по сравнению с бледным, тихим, погасшим "добром", и вот это моё неоднократное - "душа" как будто отупляет"... Ёшкин кот, 100 лет прошло, проблемы - ровно те же.

*

"Очевидно, въ нашей христианской цивилизаціи съ „краеугольными камнями—пещерой (уединеніемъ) и гробомъ"—есть какая-то внутренняя ошибка. И очень справедливо замѣчаетъ Розановъ въ одномъ изъ своихъ мѣтко-вспыхивающихъ афоризмовъ, которые иногда выясняютъ дѣло лучше обширныхъ статей: „церковныя пѣснопѣнія, всѣ безъ исключенія, суть какъ-бы гласы ликовъ изъ ракъ мощей, или какъ-бы это поютъ лики изъ кіотовъ церковныхъ; просто—это поетъ не живой человѣкъ!"...

Д. Шестаковъ.

(я вам больше скажу - иные условно мертвые поют получше этих ваших условно живых))

*

"Земная святость" - важное понятие.

Дух и плоть Толстого - крайности, отрицание, вечное "нет", невозможность соединения из-за отрицания личности. Ницше и Толстой, в сущности, не понимали христианства. Люди не потеряли веру - просто они поняли свое неверие. Поверхностная вера исчезла со страхом и невежеством, а глубинная не всем дана. Минский прав - только сейчас вера может быть бескорыстной. И к прежней пути нет. У него много верных мыслей, много симпатичного и в отношении к жизни.

*

Мережковский, "Л. Толстой и Достоевский"

Новое рабство страшнее старого? Нет. Только при новом личность смогла возмутиться, осознать, что она вообще есть - раньше она дремала. Ее просто не было, вот и не "болело".

Как же Байрон и Лермонтов могли поверить в величие Наполеона? Да так - они люди своего времени и не лишены его предрассудков. Удивительно было бы, если бы не поверили. Мережковский видит в Наполеоне то, чего в нем нет. Он обольщен монархической идеей.

*

Минский прав в том, что путь добра не один. Но их и не два, их много. Да, необходимо объединить обе правды - условно "толстовскую" и условно "ницшеанскую". И насчет новизны прав.

"Бросьте раз навсегда заботу о новизне или устарелости отыскиваемой истины. Вполне новыя мысли высказываются только обитателями желтых домов. Кто-же действительно ищет истину, тот рад узнавать, что его предупредили другие, чем чаще предупреждали, тем лучше, ибо в этом совпадании—залогъ соизмеримости его истины с человеческим сознаніем.[4]

Что-же касается истины мэонической, то вы видите, что она заключается не в измышлении новых, противных природ чувств, а в приведеніи в гармонію тех, которыя нам врождены. Познать и воплотить свое познание, привести двойственность нравственнаго идеала к единому источнику, то есть к Единому, к Богу и объединить оба идеала в своей деятельности, вот наша цель."

*

Рцы абсолютно верно разносит спиритуализм. "Две скорби". Постройте разумное человеческое жилище - и к вам заглянет солнце. Как он прав...

О том, что идеал не может быть нормой:

"Теперь вообразите недоразуменіе, въ силу коего получаетъ распространеніе убежденіе, что все солдаты должны быть не менъше какъ Ганнибалъ, Суворовъ еt сеtеrа. Получится такая чудовищная путаница понятий, что въ конце концовъ какой - нибудь скромный капитанъ наверное возомнитъ себя Юлиемъ Цезаремъ. Да по какому праву? С чего вы это взяли? Где доказательства? Где ваши победы? Где знаменія, силы, чудеса? Глухіе слышатъ? Слепые прозреваютъ? Немые благовествуютъ? Мертвые воскресаютъ? Ничего подобнаго! Затерянъ, извращенъ въ своемъ смысле путь Маріи, и забытъ, униженъ, презренъ путь Марфы... Аскетизмъ безъ плода, и бракъ, семья—вне религіознаго освященія существеннаго и жизненнаго въ ней..."

"Именно этотъ преувеличенный спиритуализмъ отвергаетъ таинства, чудеса, гнушается материи, стыдится плотскаго, лукавитъ и двоедушничаетъ въ проблемахъ пола и брака, и въ итоге — что? ВѢра безвѢрная, вера безсильная, сухое книжное резонерство, куцая, мещанская мораль! Где знаменія, где силы, где чудеса? А вне этой почвы не мнимой, но реальной, осязаемой благодати, не мнимой, но реальной для всякаго очевидной свободы Христовой—смеемъ-ли мы даже заикаться о христианстве?"

"Сила пара, электричество, чудеса техники, все нелишенное блеска развитіе нашей цивилизации Спаситель какъ-бы провиделъ тогда „въ мгновении времени"... Онъ не осуждаетъ ея, не кладетъ на нее запрета; Онъ равнодушенъ къ ней, она для Него посторонняя, она вне орбиты Его подвига... Работайте, ищите, достигайте, какъ-бы говоритъ Онъ, и вы все-таки будете несчастны, и все-таки все чудеса техники, все завоеванія науки, все победы цивилизации не устранятъ коренныхъ золъ бытия человеческаго: болезни, смерти, нужды матеріальной и алканія духовнаго... Навеки вы все таки обречены оставаться рабами слепыхъ стихий, несовершенныхъ законовъ, социальныхъ неустройствъ, собственныхъ страстей...

(Рене Магритт, "Условия человеческого существование" - это-то и ужасно, что всё по линейке, что есть какие-то там неспоримые законы природы - несвобода, одним словом)

Я открываю лотенцию иного бытія; это — абсолютная свобода.

Что-же это такое? Какъ можемъ мы представить себе абсолютную свободу въ условіяхъ земного существованія? Если-бы кто сказалъ: „Не нужно кораблей, потому что можно ходить пешкомъ по воде; не нужно медицинских факультетовъ, потому что можно испивать смертное и не умирать, наступать на скорпіона и не быть пораженнымъ имъ, не нужно министерства финансовъ, ни податей, ни дидрахмъ, потому что „истинно говорю вамъ: есть некоторые изъ стоящихъ здесь, которые не вкусятъ смерти, какъ уже увидятъ Царствіе Божіе, пришедшее в снле"'. Если-бы кто сталъ проповедывать упраздненіе законовъ злой и безсмысленной необходимости уже здесь, на земле, то конечно такого чудака, при встрече, стали-бы съ опаскою обходить... А между темъ, какъ понять слова, что Царствие Божіе пришло уже въ силе? Какъ потенция, разумеется? Однако-же, какъ потенція реализуемая?.. Позволительно было-бы тогда предположить, что нетъ ничего абсолютнаго и незыблемаго въ нашихъ ходячихъ представленіяхъ... То, что мы считаемъ сверхъестественнымъ, чудеснымъ, это есть самое обычное, нормальное, и потенция всего этого уже открыта, дана,—бери и получай!

Совершенно естественно и нормально вечно жить или, умерши, воскреснуть.

Нормально никогда не болеть или, заболевъ, тотчасъ получить исцеление. Нормально не знать нужды или, узнавъ ее, тотчасъ насытиться умножающимъ благословениемъ пяти хлебовъ..."

Вот и я думаю, что так-то нормально, это и есть нормальное) Поэтому мне многое из повседневного и необходимого скучно...[5]

(Эдвард Роберт Хьюз)

С другой стороны, раз ни один христианин подобной силы не демонстрировал (все эти исцеления с чудесами - как хотите, мелко, если бы кто-то реально не умирал вовсе, например...), а даже напротив, большинство их ударилось в истязания и самоистязания - то весьма логично не просто одобрять посильный человеческий материальный прогресс, но и видеть в нем Промысел и нечто более богоугодное, чем эти ваши "карасики" (к "Братьям Карамазовым" отсылка, если че), вот прям глубинно богоугодное, которое про "накорми ближнего, вылечи больного, не пытай людей".

"...преувеличенный спиритуализм и односторонний аскетизм лишаютъ действительности и силы пришедшее 1901 годъ тому назадъ и пребывающее доселе на сей грешной земле Царствіе Божіе, если путь въ великой христіанской потенции безнадежно закрытъ эксцессами спиритуализма и кособокостью аскетизма—то ясно, кажется, что нужно начатъ съ исправленія кособокаго и сокращенія преувеличеннаго...

Смешно жаловаться на солнце за то, что оно не хочетъ заглянуть въ нору крота! Нужно построить разумное человеческое жилище[6], и тогда солнце подаритъ насъ своею ласкою, своимъ светомъ, своимъ тепломъ, своею радостью... И конечно приличествуетъ нам примениться къ неизменному положению солнца на зените, а не ему капризно применяться къ нашей глупости или нашей лени... Мне кажется, это ясно!"

Роман многослоен, это прежде всего, явно - о несвободе подцензурного творца.

Кураев: творец может стать заложником своего творения. Я: а может, творец в творческом порыве может угадать правду, истинную суть вещей? Почему нет? То, что образ Иешуа в общем и целом - не образ Христа, вовсе не опровергает моей трактовки. Ведь у Булгакова были сложные отношения с религией + советская цензура. То есть именно так я вижу замысел - творец может не только угадать правду ("угаданного тобой"), но и узреть ее. Неважно, насколько Иешуа похож на Христа, в нашем понимании, совсем не важно. А Кураев скучный.

И кстати, уж очень странный сатана - пакостничает только тем, кто это заслужил. Да вполне возможно, что вовсе не сатана Воланд, даже не бес. Мне нравится трактовка о. Я. Кротова - вот уж поистине умно и не скучно! Творчески и человечно. "Я часть той силы..." и т.п. - вот не вдохновляет, нет. "Левая рука Господа" - хотя для меня это и неприемлемо. В средневековом смысле - да, ну нафиг. А если в смысле, скажем, ипостаси? У Бога не только милость, но и суд. И сатана тут ни причем вообще. Не мои мысли, а жаль...

Но находки Кураева в любом случае интересны, со многими склонна согласиться. Это какие?! С какими?! Но у него вообще тенденция - весьма некрасиво замалчивать женский вопрос и беспощадно поливать грязью женщин, не соответствующих традиционным идеалам. Да шовинизм это обыкновенный!

Не согласна с некоторыми высказываниями, в частности, о Фриде. Кураев безобразно замалчивает вопросы типа "а где же отец ребенка?". Вернее, а где же насильник? Почему насилие над женщиной не наказывается, а за шалость с дырочкой в стене примерочной, о которой сами дамы "все до одной знали", попадают в ад? Более чем вероятно, что у самого Булгакова каша в голове. Но и не надо воспринимать весь этот кавардак как истину, это - вопросы к читателю. Опять же неважно, чем это было для автора - вопросами или истиной, у нас своя голова на плечах. Но все же хочется считать его умным человеком, а кавардак - иронией. Вот Данте был предельно серьезен, и это убивает. Булгаков, слава Богу, нет. И разговор Маргариты с Фридой - не пошлый: "но пусть выпьет бедняк и забудет о горе своем." Маргарита оказывает возможное в этой ситуации милосердие - странно за это осуждать. Хотя, для них не странно, уж я-то знаю... Ясно, что убить своего ребенка женщина может или в отчаянии, или в неадеквате, и тут явно всё вместе.

Увлекшись разбором полетов, Кураев многое проглядел. В истории Пилата - тему прощения, мук совести, сожаления о содеянном. Хотя, это вовсе и не прощение, а забвение и игнор,[1] но все же темы важные. В Маргарите - тему жертвенной любви. Как это-то можно проглядеть, ума не приложу. Неканоничная любовь - не любовь, ага. Христу это расскажите. С другой стороны - задолбали уже приписывать жертвенность исключительно женским персонажам. По сути дела, с таким чудовищным перекосом - это мизогинная пропаганда в чистом виде.[2] Маргарита вовсе не эгоистка. Не, это чудесно. Одни красиво рисуют исключительно женскую жертвенность "паприроде", другие еще умудряются так извернуться, чтобы и этих женщин обвинить в эгоизме! Слов нет. То, что заставило ее просить за Фриду, а не за личное счастье - называется жалость и совесть. Это настолько очевидно... как, ну как это можно ТАК перевернуть? Так вот он какой, эгоизм - отказаться от личного счастья ради милосердия к незнакомому человеку... ладно, уговорили, не буду эгоисткой)) Слушайте, отцы, ну тогда святые ваши по сравнению с Маргаритой - эгоисты еще те, потому что она принесла жертву ради спокойной совести, всего-навсего, а они - ради вечного личного блаженства. Вообще несоизмеримо.

Ну Кураев тот еще иезуит, и даже хуже. Разумеется, сейчас я бы не стала его читать. А после таких передергиваний только эта картинка в голове и возникает:

Любовь в романе есть, пусть не столь светлая, как хотелось бы - "безблагодатная", теневая, но все же есть. Кураев отрицает ту любовь по причине ее "незаконности", а вот я, в последнее время - совсем по другой. Любовь Маргариты не подлежит сомнению, но любит ли ее Мастер? Вообще не видно. Снова безответная любовь, то есть не очень-то и любовь, по-моему. А вот казалось бы, куда уж благодатней - Маргарита "кладет душу свою". Но увы, нет в этой любви радости... а для меня это и есть признак безблагодатности...

И вообще, кто может судить, что Булгаков оставил бы из своих старых вариантов, и что - в новом? Уже никто. Одно дело - шабаш с порнографическим уклоном, другое - конечный вариант, напоминающий, простите, что-то типа восхождения на Голгофу. Маргарите было неприятно и даже больно, но она терпела - из-за любви. А про Наташу Ростову и не упоминайте при мне! Она еще менее заслуживает звания "русской Мадонны". Пусть Маргарита "скалит зубы", зато не превращается в самку.

Еще один предположительный пласт романа: кризис представлений о Боге. Возможно, человек предполагает, что Бог не даст ни любви, ни творчества, а потребует лишь смирения... Хуже того - потребует отречься от всего, угрожая адом. А я-то в корне не согласна. А человек думает - значит, то и другое может дать только противник Бога. Хотя и не может, но а что думать бедному запуганному человеку?.. Хотя это и грубейшая, но и популярнейшая, путаница - кто об этом знает?..

У Кураева совсем нет осознания исторической вины церкви и власти перед человеком, их ответственности за Октябрь. И не было вовсе никогда никакой святой Руси, хватит сказки-то рассказывать.

Упреки Маргарите в неверности мужу уже оскомину набили, и даже говорить об этом не стоит. Кураев говорит о милосердии превыше справедливости - и тут же у него законничество. Говорит о свободе - и тут же о власти Бога, наказаниях и прочей чепухе. Нет! О "несоразмерности" наказаний не пристало говорить тому, кто верит в вечный ад. Это наказания Воланда у него "несоразмерны проступкам". Ну зато в аду всё по справедливости, слава те Господи. Нет, рассуждая о Маргарите, Кураев явно врет и подтасовывает. Опять же, неясно, что значит "ведьма" для Кураева. По факту, Маргарита лишь стала более жизнерадостной, решительной и агрессивной, и плохого в этом ничего нет. А у Булгакова "ведьма" - это нечто игровое.

Подтасовывает он, и рассуждая о "покое". Куда же еще деваться человеку с незаконной любовью и неформатным творчеством, от которых он не желает отречься, скажите на милость? Есть еще варианты? Если традиционные представления о добре, зле, грехе сильны, то - нет. А Булгаков - явно не религиозный реформатор, да и не философ. Художественное чутье вещее - это да, это проскальзывает, пусть даже и помимо его замысла.

Хотя, Мастер и правда слаб, а роман - сумеречен. И что? Творцу и не надо быть сильным, сильным полагается быть его женщине, ну или тому бедняге, который взвалит на себя ее роль в любви) увы, бедняг-то не видно...

Странный там "свет" (хотя и не слишком традиционно представленный... может, некий смысл в этом есть...), еще более странный Воланд. Свет традиционен (внешне, и то если не приглядываться и не задумываться - что ж Матфей такой злющий-то из "света"?), а вот тьма - нет. В том-то и дело...

И как же можно замолчать тему, которая так и лезет на глаза - тему несвободы творца? Мастеру досталось бы в любом случае, от любой цензуры. А ведь мудрее всего пропустить в печать и почти не заметить такой роман. Сказать: да, красиво, поэтично, есть интересные места, но в целом - мысль слабовата)

Еще идейка: может, в глазах Булгакова советская действительность страшнее и опасней, чем сам дьявол (он сам говорил - пишу роман о дьяволе, но то ли имел в виду? да и не так важно, что он имел в виду, бывают интерпретации сильнее замысла). Что характерно - появление Воланда заставляет многих вспомнить о Боге.

А что? Разве не "критики" сломали Мастера? Слабым людям вполне бывает достаточно такого вот, чтобы сломаться. Булгаков и сам испытал травлю. Да и не слабым, просто обычным нормальным людям. А чтобы выстоять, надо быть очень сильным. А что? Все шалости Воланда и его шайки - смехотворны по сравнению с Великим Инквизитором советской действительности. Воланд и его свита обличают именно советские пороки. Странно, но именно Воланд доказывает атеистам, что "Он жил". Другое дело, что получился вовсе не Христос. Ну так и Булгаков не был ортодоксальным христианином. Все же его Иешуа, несмотря на всю свою бледность и слабость, говорит иногда действительно Его слова - о Царстве Истины без власти, ибо во власти не будет надобности. И - снова столкновение с официальной идеологией Кесаря - Пилат вопит: "не было и не будет" и т.д и т.п...[3]

Это и правда странно: сатана свидетельствует о Боге. Вот до чего докатились, товарищи. На это надо обратить внимание.

Еще Иешуа - ходячее недоумение о Христе. Христос никогда нигде не утверждал, что "все люди - добрые". Что могут стать добрыми - это дело другое. А людей недобрых, в особенности обладающих властью и богатством, Он обличал так, что мало не казалось.

Мне очень импонирует такая позиция Кураева: толкуя нехристианское (светское, иную религию), мы должны "не против нас" делать "за нас". Респект. НО. Он порой увлекается и делает не совсем честно. В этой же книге о романе. Выходит, что Булгаков хотел написать чисто христианский (в понимании Кураева, разумеется) роман - это с его-то мировоззрением. Булгаков ненавидел совок, это правда, но и с религией в ладу не был. Да, прав где-то "завиральный журналист" (кстати, Кураев просто отмахивается от этого журналиста, не доказывая свою позицию текстами Булгакова, да и вообще очень некрасивые выпады против него делает - неубедительно, чисто на эмоциях) про черновики и окончательный вариант. Уж слишком всё однозначно, возникает чувство искусственной подгонки. В таком месиве это сделать легко. Так что хочу сказать...

Не надо насильно притягивать за уши на христианскую сторону. Надо взглянуть глубже и быть честным (вернее, сперва - честным, а потом осмелиться на глубину) и признать уже, что Булгаков, равно как Байрон и Ницше, были такими, какими были. И слова их - вот. НО. Надо осмелиться заглянуть в глубину, распутать причины всего этого, на самого Бога взглянуть из себя, своими глазами, не чужими - и вот тогда в Булгакове, Байроне, Ницше настоящих откопаешь действительно то, что "за нас". Самым смелым человеком на этом пути был Бердяев. Я последую за ним. Вот пожалуйста: "Мы должны разделить религиозную муку Ницше". Не испугаться, не отвернуться, а понять и разделить. А рядить в белые или черные одежды никого не надо. И кстати, если Кураев ушел "от Бердяева в церковь", он ничего в нем не понял. Главного не понял.

Наверное, толкование романа Кураевым имеет некую ценность, но не факт, что оно верное. Совсем не факт, что Булгаков бы согласился с ним. Впрочем, это не важно. Вот явные подтасовки и откровенная пристрастность - это важно. Пусть даже толкование и правдоподобно, но - порой творец сам не понимает, что сотворил[4]. Мастер, затравленный "критиками" - разве не он сам? Разве он не мечтал убежать от совкового быта в такую красивую, эстетскую, пусть и безблагодатную вечность (без "вертикали", молодец, что заметил, но я бы сказала - без вектора, без динамики, покой он и есть покой...) Так, вероятно, Булгакову это казалось в самый раз. В конце концов, о вертикали (перспективе, векторе) и возрастании в Свете заговорили уж очень недавно - до этого и там обыденное сознание предполагадо сплошную статику. Вполне вероятно, что для него Мастер - именно в раю ("Паоло и Франческа в раю, потому что вместе"),

(Джордж Фредерик Уоттс, Боже, прекрасно, идеально, одна из любимых картин на эту тему, а может, и самая любимая...)

а "Свет" для него - ненужен и непонятен, это слишком традиционный "Свет", чуждый ему, он проводит довольно смелую идею о том, что творцу дадут именно то, что ему нужно, да что творцу - каждому дадут то, что ему нужно, даже Пилату... и обитатели ада развлекаются так, как привыкли, и их могут простить. Ну, автор на это надеется. Ну, я надеюсь - какая разница, раз он мне дал повод так думать. Хотя, никто не обращает внимание, что сам Левий Матвей тоже "Света" недостоин, в самом что ни на есть традиционном смысле. Он ведь убийца, он жесток, и он реально "ничего не понял" в учении Иешуа, как верно сказал Пилат. Так что толкование о. Я. Кротова не только умно и оригинально, но и обоснованно. Может, Булгакову по душе задорные женщины, которые "скалят зубы" - это ж не Толстой, смешно и сравнивать. А кстати, у Толстого его "мадонна" что? Оставим даже концовку, ну ее. Она даже девицей на охоте визжала, как зверек. Тоже неканоничненько получается. Забыть изволили? Может, его настоящая Маргарита - как раз та, из окончательного варианта, что идет среди толпу подонков в шипами в теле, роняя капли крови...

Вся штука в том, что такое неоднозначное произведение нельзя оценить однозначно.

Кстати, насчет некоторых сцен у Булгакова Кураев явно преувеличивает - по сути они вовсе не глубоки. Вот у Достоевского - там да...

"Человек! Еще ты болен,
Но восстанешь исцелен!
Знай: твой долгий грех замолен,
Давний грех твой искуплен.

Есть лишь Бог — и ты: вас двое.
Создан ты один Творцом.
Все небесное, земное —
Ты пред Божиим лицом.

Ведай в сердце благодарном:
Бог не хочет, чтоб навек
Пребывал в смиренье тварном
Богозданный человек.

Отчий Сын Единородный,
Утверди могилой связь,
И в Твою мой дух свободный
Облечется Ипостась."

(Вячеслав Иванов, сборник "Человек")

"В эти дни художник начал странную картину. Под выступом нависших скал, во влажной тени, среди зреющих трав, в тиши бездыханного полдня, полного большею тайною, чем самая глухая полночь, бог, венчанный гроздьями, длинноволосый, женоподобный, с бледным и томным лицом, с пятнистою шкурою лани на чреслах, с тирсом в руке, сидел, закинув ногу на ногу, и как будто прислушивался, наклонив голову, весь -- любопытство, весь -- ожидание, с неизъяснимою улыбкою указывая пальцем туда, откуда доносился звук, -- может быть, песня менад, или гул отдаленного грома, или голос великого Пана, оглушающий крик, от которого все живое бежит в сверхъестественном ужасе.

В трагедии Вакх, самый юный из богов Олимпа, сын Громовержца и Семелы, является людям в образе женоподобного, обольстительно прекрасного отрока, пришельца из Индии. Царь Фив, Пентей, велит схватить его, дабы предать казни за то, что под видом новой вакхической мудрости проповедует он людям варварские таинства, безумие кровавых и сладострастных жертв.

"О, чужеземец, -- говорит с насмешкою Пентей неузнанному богу,-- ты прекрасен и обладаешь всем, что нужно для соблазна женщин: твои длинные волосы падают по щекам твоим, полные негою; ты прячешься от солнца, как девушка, и сохраняешь в тени белизну лица твоего, дабы пленять Афродиту".

Хор Вакханок, наперекор нечестивому царю, прославляет Вакха -- "самого страшного и милосердного из богов, дающего смертным в опьянении радость совершенную".

На тех же листах, рядом со стихами Еврипида, сделаны были рукой Джованни Бельтраффио выписки из Священного Писания. Из Песни Песней: "Пейте и опьянимся, возлюбленные". Из Евангелия:

"Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в царствии Божием.

Я семь истинная виноградная лоза, а Отец Мой -- виноградарь.

Кровь Моя истинно есть питие. Пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную. Кто жаждет, иди ко Мне и пей".

Тоже обожаю эту картину...

"Оставив неоконченным Вакха, Леонардо начал другую картину, еще более странную -- Иоанна Предтечу.

Глубина картины напоминала мрак той Пещеры, возбуждавшей страх и любопытство, о которой некогда рассказывал он моне Лизе Джоконде. Но мрак этот, казавшийся сперва непроницаемым, -- по мере того, как взор погружался в него, делался прозрачным, так что самые черные тени, сохраняя всю свою тайну, сливались с самым белым светом, скользили и таяли в нем, как дым, звуки дальней музыки. И за тенью, за светом являлось то, что не свет и не тень, а как бы "светлая тень" или темный свет", по выражению Леонардо.



И, подобно чуду, действительнее всего, что есть, подобно призраку, но живее самой жизни, выступало из этого светлого мрака лицо и голое тело женоподобного отрока, обольстительно Прекрасного, напоминавшего слова Пентея... Но, если это был Вакх, то почему же вместо небриды, пятнистой шкуры лани, чресла его облекала одежда верблюжьего волоса? Почему, вместо тирса вакхических оргии, держал он в руке своей крест из тростника пустыни, прообраз Креста на Голгофе, и, склоняя голову, точно прислушиваясь, весь -- ожидание, весь -- любопытство, указывал одной рукой на Крест, с не то печальной, не то насмешливой улыбкой, другой -- на себя, как будто говорил: "Идет за мной сильнейший меня, у Которого я недостоин, наклонившись, развязать ремень обуви Его".

О даа...

***

В своей трилогии "Христос и Антихрист" Дмитрий Сергеевич передает "проклятый вопрос" по эстафете от греков к итальянцам и от итальянцев, внезапно, русским.

(вот, кстати, идеальная иллюстрация "вопроса" - гениальное произведение неизвестного (да как так-то?!) византийца 6-7 века. это не единственное изображение асимметричного лика Христова, но ТАКОЕ - точно единственное)

И хотя последний роман, "Петр и Алексей" - наименее цепляющий, и хотя на деле вопрос этот решали русские именно при жизни самого автора, а уж никак не при Петре... всё равно прекрасен в конце "Леонардо да Винчи" образ иконописца Евтихия, того самого потенциального русского европейца, которого как будто благословляет Леонардо и передает свою "тайну", не как "тайное учение", но именно как "примите Духа"... Господи, как это прекрасно!

Как это мне близко: «Силы и разумения испрашивал он (Евтихий) у Бога, дабы, не заблудившись от веры… но и не отвергая без разбору всего чужеданного… очистить пшеницу от плевел, доброе от злого, найти «истинный путь» и «образ любомудрия». И сколь ни казалось ему это дело трудным, даже страшным, тайный голос говорил, что оно свято и что Господь не оставит его Своею помощью.»

Вот про таких наших читать гордо. А про Копыл всяких – стыдно. Ведь это же сплошное "АААААА!!":

"В Европии... люди живут величавые, гордые, обманчивые и храбрые во бранях, к похотям же телесным и ко всяким сластям слабые; все творят по своей воле; к учению искательны, к мудростям и всяким наукам тщательны; от благочестия же заблудились и, по наущению дьявольскому в различные ереси рассеялись, так что ныне во всей вселенной одна лишь русская земля в благочестии стоит неподвижно и, хотя к наукам словесным не очень прилежит, в высокоумных мудроплетениях софистических не изощряется, зато здравую веру содержит неблазненно. Люди же в ней сановиты, брадаты и платьем пристойным одеяны; Божий церкви святым именем украшаются; и подобной той земле и благолепнее во всей Европии не обретается".

Ничего не напоминает?))

Но Федька, надо сказать, тоже молодец:

"где таковое указание нашли, будто бы единым обличием, смугло и темновидно святых иконы писать подобает? Весь ли род человеческий в однообличие создан? Все ли святые скорбны и тощи бывали? Кто не посмеется такому юродству, будто бы темноту более света чтить достоит? Мрак и очадение на единого дьявола возложил Господь, а сынам Своим, не только праведным, но и грешным, обещал светоподание: "яко снег, убелю вас и яко ярину, очищу"... И у пророка сказано: "Господь воцарился, в лепоту облекся".

- По преданию святых отцов, -- начал было снова Илья Потапыч с важностью,-- что у Бога свято, то и лепо...

- А что лепо, то и свято,- подхватил Федька, -- о, дядюшка, все едино.

-- Нет, не едино,-- рассердился, наконец, старик.-- Есть лепота и от дьявола!"

...

"Отложил в сторону "Подлинник" и взял другую книгу, старую Псалтырь, писанную в Угличе в 1485 году. По ней учился он грамоте и тогда уже любовался простодушными заставными картинками, объяснявшими псалмы.

Случилось так, что, с самого отъезда из Москвы, книга эта не попадалась ему на глаза. Теперь, после множества виденных им во дворцах и музеях Венеции, Рима, Флоренции, древних изваяний, эти с младенчества знакомые образы получили для него внезапный новый смысл: он понял, что голубой человек с наклоненной чашей, из которой льется вода -- к стиху Псалтыри: "как желает олень на источники водные, так желает душа моя к тебе, Боже",-есть бог речной; женщина, лежащая на земле среди злаков,-- Церера, богиня земли; юноша в царском венце на колеснице, запряженной красными конями,-Аполлон; бородатый старик на зеленом чудовище с голою женщиною -- к псалму: "благословите источники моря и реки", -- Нептун с Нереидою.

Каким чудом, после каких скитаний и превращений, изгнанные боги Олимпа, через древнего русского мастера, из еще более древнего византийского подлинника, дошли до города Углича?

Обезображенные рукою художника-варвара, казались они неуклюжими, робкими, словно стыдящимися наготы своей, среди суровых пророков и схимников -- полузамерзшими, как будто голые тела их окоченели от холода гиперборейской ночи. А между тем, кое-где, в изгибе локтя, в повороте шеи, в округлости бедра, мерцал последний отблеск вечной прелести.

(Пюви де Шаванн, "Священная роща". Да, не средневековая рукопись, но тут тоже чувствуется эта неловкость, как будто античные боги и духи оказались в том же моем любимом Павловском парке и чувствуют себя... слегка непривычно) но даже парк порой кажется храмом, особенно если рядом правильный человек) когда мы гуляли там с Н., было полнейшее ощущение храма, особенно на 12 дорожках...



рисунок мой, еще со школьных времен, это с 12 дорожек муза комедии Талия, я хотела нарисовать всех, но пока только она))

И страх, и удивление чувствовал Евтихий, узнавая в этих с детства привычных и любезных, казавшихся ему святыми, картинках Углицкой Псалтыри соблазнительную эллинскую нечисть.

"Так ли, полно? Все ли лгано, все ли проклято? Как же в старых русских церквах, рядом со святыми угодниками, изображены языческие мудрецы, поэты и сибиллы, которые отчасти пророчествовали о Рождестве Христовом и, хотя неверные, сказано в "Подлиннике", но чистого ради жития, коснулися Духа Святого". Великая отрада чуялась Евтихию в этом слове о почти христианской святости языческих пророков.

Он встал и взял с полки дощечку с начатым рисунком, небольшую икону собственной работы -- "Всякое дыхание да хвалит Господа"...

В небесах на престоле -- Вседержитель; у ног Его, в семи небесных сферах -- солнце, луна, звезды, с надписью: "хвалите Господа, небеса небес, хвалите, солнце и луна, хвалите, все звезды и свет"; ниже - летящие птицы; "дух бурен", град, снег, деревья, горы, огонь, выходящий из земли; различные звери, гады; бездна в виде пещеры, -- с надписью: "хвалите, все деревья плодоносные и все кедры, все звери и все холмы, хвалите Господа". По обеим сторонам -- лики ангелов, преподобные, цари, судьи, толпы человеческие: "хвалите Его, все ангелы, хвалите, сыны Израилевы, все племена и народы земные". Принявшись за работу и не умея иначе выразить чувство, которое переполняло душу его, Евтихий прибавил уже от себя к этим обычным ликам - псоглавого мученика Христофора и бога-зверя Кентавра.

(Гюстав Моро мой любимый. Не хочу сюда ставить икону, хотя найти такой тип легко, но они все такие неживые...)

Он знал, что нарушает предание "Подлинника"; но сомнения и соблазна не было в душе его: ему казалось, это рука невидимая водит рукой его. Вместе с небом и преисподнею, огнем и духом дурным, холмами и деревьями, зверями и гадами, людьми и силами бесплотными, псоглавым Христофором и во Христа обращенным Кентавром, душа его пела единую песнь: "Всякое дыхание да хвалит Господа".

***

Андрогинность Иоанна Крестителя, как и многих персонажей Леонардо – бесспорна. И это хорошо!

" -- Может быть, Андрогин? -- заметил поэт, и когда король, не отличавшийся ученостью, спросил, что значит это слово, Сен-Желе напомнил ему древнюю басню Платона о двуполых существах, муже-женщинах, более совершенных и прекрасных, чем люди, -- детях Солнца и Земли, соединивших оба начала, мужское и женское, столь сильных и гордых, что, подобно Титанам, задумали они воевать на богов и низвергнуть их с Олимпа. Зевс, усмиряя, но не желая истребить до конца мятежников, дабы не лишиться молитв и жертвоприношений, рассек их пополам своею молнией, "как поселянки, сказано у Платона, режут ниткою или волосом яйца для соления впрок". С той поры обе половины, мужчины и женщины, тоскуя, стремятся друг к другу, с желанием неутолимым, которое есть любовь, напоминающая людям первобытное равенство полов.

-- Может быть, -- заключил поэт,-- мэтр Леонар, в этом создании мечты своей, пытался воскресить то, чего уже нет в природе: хотел соединить разъединенные богами начала, мужское и женское.

-- Разреши, учитель, наши сомнения,-- обратился он к Леонардо, -- кто это, Вакх или Андрогин?

-- Ни тот, ни другой, ваше величество,-- молвил Леонардо, краснея, как виноватый. -- Это Иоанн Предтеча.

-- Предтеча? Не может быть! Что ты говоришь, помилуй?..

Но, вглядевшись пристально, заметил в темной глубине картины тонкий тростниковый крест и в недоумении покачал головой.

Эта смесь священного и греховного казалась ему кощунственной и в то же время нравилась."

Примитивно. Ясное дело, что там даже не упоминаются мои причины. Самое противное и ошибочное, конечно, то, что внешняя и внутренняя Церковь отождествляются, но это – коренная ложь. Ложь и детская глупость и то, что чем больше народа собралось, тем больше там Бога. Ничего подобного, в душе одного может быть больше Бога, чем у тысяч и тысяч.[1] Дух не поддается математике.

Фрэнк Кадоган Купер, "Франциск Ассизский и небесная музыка"

Еще очень большая ложь – механическое понимание благодати. Я от этого чуть волосы на себе не рву. Так и написано – даже если вам не нравятся священники, вы же не к ним ходите, а к Богу, ибо только через них, какими бы они ни были, передается благодать. (Я так понимаю, концепция церкви как общины авторам незнакома в принципе… и такое только и продают в храмах, да. И кстати. Если кто-то сильно «православный» наезжает «а что это вы осуждаете», надо отвечать симметрично – «а что это вы меня осуждаете, вам же нельзя, грешно», и давить его, давить. Бить их же оружием. Зеркалить нещадно.) Тут отрицается не то, что мистическая Церковь, а даже церковь как общество верующих.

Вот этого не может быть. Дух веет где хочет.

Эдвард Берн-Джонс, "Книга цветов", "Зеркало Венеры"

Дух действует в свободе, красоте, любви, добре и ни на ком Он не пребывает постоянно, да еще и вне зависимости от его личного духовного состояния, и механически Он не передается. Магизм, чистый магизм! Это же получается подчинение Духа Святого священникам, это ведь натуральное кощунство! Без нас, Он, видите ли, не действует! Удивительно – признают Бога Господином, Монархом, Пантократором – и тут же верят, что Он им подчиняется и не может действовать без их санкции! Плюс безответственность священников. Какими бы мы ни были грешниками, все равно благодать только у нас и через нас. Еще интересно – признается незримое отлучение от церкви. Если священник незримо отлучен, как же с Таинствами? Наверное, это зависит от восприятия прихожан, а не от него самого. Или священник не может быть незримо отлучен, а прихожанин – запросто?:) Как удобно.

Дух действует именно в личности и через личность, а не через чин. Через глубину человека, а не снаружи.

Привели глупейший пример, образец бесстыдного смешения духа и материи. Роза благоухает и в руке доброго, и в руке злого, так же и благодать. Давайте разбираться. Аромат розы – материя, нравственная составляющая человека – дух. Эээ, вот сейчас не совсем так думаю… В падшем мире материя часто не подчинена духу, поэтому неудивительно, что роза благоухает и в руке злого. Но очевидно, что материя действует на материю, а дух – на дух. Это в любом случае. Это пример нечестный, это путаница понятий просто. Честно – это если роза окажется в дурно пахнущих руках, тогда она, естественно, не будет благоухать (материя перебила материю). И никакой благодати не может быть внешне через грешника, человек – это вам не бездушный проводник, Бог действует изнутри. Тут вполне закономерно дух действует на дух, зло отталкивает благодать.

Данте Габриэль Россетти, "Дева святого Грааля"

Хмм… Конечно, возможно, что благодать имеет иную природу, чем наша нравственность… но в традиционной схеме то получается попросту оправдание порочных иереев, и всё. Оправдание и железная защита их привилегий, пожизненная. Сейчас я уверена, что нет у священников какой-то специальной и обязательной благодати, магизм это всё. Дух действует свободно, индивидуально, непредсказуемо. Священникам, конечно, нравится думать, что они особенные, и это ж власть какая, приятно. Но это самая обыкновенная гордыня, граничащая с кощунством, не более того. В принципе, каждый христианин может совершать Таинства, а еще есть Таинства невидимые.

Я же, как уже писала, вылезаю за рамки даже евангельского христианства, я уповаю на Третий Завет и в каком-то смысле его творю. Я примерно как пророк ветхозаветный - уже не в Торе, но еще не в Евангелии, но кое-что предвижу и уготовляю, хотя бы и "у себя в голове" - это лучше, чем ничего. К счастью, таких людей немало, каждый делает что-то своё.

Но даже если и есть Дух Святой в человеке, невозможно механически его передать. В конце концов, только от меня зависит принятие или непринятие Духа. Бывает, конечно, что Бог действует и в грешниках (речь Федора Карамазова, Свидригайлов) – но этим и доказывается, что Он – свободен и постоянно прорывается в мир через человека, а не статически пребывает на людях определенного чина. Свободен Бог и свободен человек. (Про «мертвую благодать» - глупее ничего и придумать нельзя. А про что это? Не помню. Может, раскольников каких ругали?..)