Тема умерших детей у Сологуба, конечно, прекрасна.

(Джеймс Тиссо, "Сирота". Мне вообще женщина очень нравится, и ребенка из картины всегда убрать хотелось, но к этому тексту хорошо - пришла добрая Смерть:) Смерть как ворота в иной мир - конечно, благо, но зачем сразу смерть, зачем мучения... хотелось бы, чтобы всё это как-то проще было устроено)

"Ёлкич" - обалденный рассказ, один из лучших у Сологуба. И прекрасно передает его мировоззрение, во многом родное мне. Я сильно сократила, но но не обозначила, где.

"— Елкич-то, вот бедненький! Каково ему теперь! Елку срубили, — где он теперь жить будет? Пустят ли его на другую елку? И как он туда доберется?

Елкич в елке мирно жил,

Елкич елку сторожил.

Злой приехал мужичок,

Елку в город уволок.

И все ходит, и все ворчит: «Разве моя елка для вас выросла? она сама для себя выросла!»

Маленький, зелененький, шершавенький, с зелеными бровями и зелеными ресницами, он все ходит по комнатам, и ходит, и ворчит. Никто его не видит, кроме маленького Симочки.

Ворчит:

— Разве она для вас в лесу выросла? Разве вы сделали ее? Зачем вы ее зарубили?

Сима оправдывается:

— Милый елкич, да ведь нам зато как весело-то было! Ты подумай только, как свечки зажгли на елочке, вот-то весело стало! Разве ты этого не понимаешь? Ведь ты же сам видел, — свечки на елочке, и золотой дождь, и блестки, — так все и горит, и блестит, и переливается. Еще мне-то что, я ведь не первую елку справляю, — а вот самые маленькие, и еще вот швейцаровы дети, — ведь им это какой праздник! Что же ты сердишься так, милый елкич?

И с тоскою прислушивался к тому, что ему ответит елкич. И уже заранее знал, что елкич не поверит его словам, что нельзя никакими словами утешить елкича, у которого зарубили его родную елку.

— Она у меня одна была, — ворчит елкич.

И ноет, и скулит тоненьким голоском. И только Сима слышит его.

— Какую власть взяли! — ворчит елкич. — Взяли мою елку, привезли, веселитесь. Если вам нужно вокруг елки плясать, ехали бы в лес сами. В лесу хорошо. А то срубили, погубили.

Ноет, скулит.

Сима наконец приступил к своему старшему брату, студенту.

— Кира, елкич-то все тоскует. Он, елкич-то, все ходит, и на домашних сердито смотрит, и все скулит таким тоненьким голоском. Какой он бедный!

— Результат чтения фантастических произведений, — проворчал студент.

— Нет, Кира, ты скажи, вот он жалуется, что елка не для нас выросла, а вот ее для нас срубили. Как же это так? Ведь она, и в самом деле, — для себя? И каждый для себя. А то ведь этак каждого придут и возьмут, и сделают, что хотят.

Студент выслушал хмуро. Сказал:

— Елка — дерево. Ее можно срубить. А вот относительно нас с тобою, тут, действительно, дело обстоит неладно. Человек есть автономная личность, не правда ли?

Сима утвердительно кивнул головою. Кира продолжал:

— Ну, и вот, приходят агенты власти, и берут тебя, и ведут, куда ты не хочешь, и заставляют делать то, что несвойственно твоей натуре. Ты говоришь: я для себя вырос, тебе отвечают: нет, брат, шалишь, ты вырос церкви и отечеству всему на пользу, а раз на пользу, так мы тебя и используем. Так-то, брат, в общем хозяйстве все на пользу идет, ничто даром не пропадает.

— Это очень нехорошо, — убежденно сказал Сима.

— Хорошего, действительно, мало, — согласился студент, — но уж таков социальный строй. Служи другим, коли хочешь, чтобы тебе служили.

— Тогда я не хочу, — печально сказал Сима, — если надо заставлять и мучить, тогда я не хочу.

— Ну, брат, об этом нас с тобой не спросят, — сказал студент.

— Елкича жалко. Как он теперь будет?

Сима проснулся ночью. Услышал опять, как елкич ходит, скулит тоненьким голоском и ворчит. И домашние шепчутся с ним, стараются его утешить.

— Насмотрелся я, — ворчит елкич. — Мне здесь у вас не нравится. Хозяева у вас нехорошо живут.

— Нам нет никакого дела до хозяев, — отвечает домашний. — Мы сами по себе, они сами по себе, — мы им не мешаем, они на нас не обращают внимания. Только Сима за нами иногда смотрит, да это не беда, — он еще маленький, и он так и не вырастет, — он к нам уйдет. Он для нас почти что свой, — а до других нет дела.

— Нет, — ворчит елкич, — не нравится, да и не нравится мне у вас. Что хотите, а не нравится. Кровью тут у вас пахнет, а я этого запаха не люблю.

— А у вас в лесу разве ничем таким не пахнет? — с досадою и насмешкою спрашивает домашний.

(а хороший вопрос, кстати))

Но елкич не отвечает и ворчит себе свое:

— И не нравится, и не нравится. Рубят, бьют, а для чего, и сами не знают.

Сима приподнялся на локте и тихонько, чтобы не разбудить Димы, шепнул:

— Миленький елкич, почему же тебе у нас не нравится? Мы все — добрые.

Стало очень тихо. Домашние молчали и чутко ждали, что ответит елкич. Помолчал елкич. Сказал сердито:

— Иди завтра на улицу, — сам увидишь.

Утром мальчики, как всегда, пошли гулять с фрейлейн Эмилиею. Но неспокойно и страшно было на улицах. Шли толпы. Слышались злые слова. И вдруг раздались вдали резкие звуки рожка.

— Беги за братом, — быстро шептал елкич, — брось немку, беги за братом. Его сейчас убьют солдаты.

Опять в ясном и морозном воздухе весело и звонко зарокотали звуки рожка. Нестройный гам поднялся в ответ этим звукам. Вдруг все побежали. Перед Симою и студентом стало пусто и светло. Стройный ряд наклонившихся штыков вдруг дрогнул и задымился. Сима в страхе отвернулся. Страшный треск пронизал, казалось, все его тело. Земля заколебалась, поднялась, камни под снегом холодной мостовой прижались к Симочкину лицу. Короткий миг было очень больно. И потом стало легко и приятно. Раскинув на снегу маленькие, помертвелые руки, Сима шепнул:

— Елкич миленький…

И затих.

И ведь совсем не жалко, что мальчика убили. Напротив, как будто радуешься, что он не вырос, не нахлебался этой скуки жизни, а ушел к домашним духам, как они и говорили... И как тут прекрасно сказано про личность, общество, несвободу, насилие (которое бессмысленнее даже природного)...

Потом я обнаружила у Сологуба еще несколько рассказов об умерших детях - "К звездам" (черт возьми, как же я понимаю того мальчика!!), "Утешение" (и Митю я офигеть понимаю, ведь мало что изменилось по сути, ну, не били меня, и мать не такая грубая, и нищета с унижением не до такой степени, а все же... я вот прям с нетерпением ждала, читая, когда он из окошка-то выбросится наконец, ну для него это реально хэппи-энд, боюсь, что и для многих...)

Щастье материнства, кстати (его мать тоже жалко, разумеется):

"— Чего жалеть! — сказала мать, — всех бы вас туда, и слава Богу. Вот ты, что вырастешь? Пьяный мастеровщина будешь!

«А если бы Раечка выросла? — подумал Митя. — Была бы горничная, как Дарья, помадилась бы и косила бы хитрые глаза…»

"— Мама, а мама!

— Ну, чего тебе? — откликнулась мать.

— А Раечкина мать не помрет? — спросил Митя.

— Кака така мать?

— А вот, что девочка-то расшиблась.

— Ну? — отозвалась мать суровым и досадливым голосом.

— Так вот ее мать, говорю, не помрет?

— С чего ей помирать-то?

— А с горя по Раечке, — тихо сказал Митя, и слезы покатились из глаз, моча ему щеки и подушку.

— Спи, дурак, спи, когда лег, — с досадою сказала Аксинья. — Все бы с такого горя помирали, так и людей бы в Рассеи не осталось. (Может, к лучшему? Я вот иногда думаю - а так ли хорошо, что те же психзащиты помогают выживать? Может, лучше умирать, если не получается жить?)

— Так что ж такое? — отчаянным голосом спросил Митя, всхлипывая.

— А то, что спи, — без тебя тошно."

"— Что девочка, — сказала Дуня, — Бог прибрал, от греха спас, умерла смеючись да играючи. А матери где ж было углядеть, — человек рабочий!..

— Горбом-то немного достанешь, — подхватила старуха, — тоже, нянек не нанимаешься. Наших ребят Бог бережет. А взял, — Его святая воля. Что наша жизнь? Не живем, только маемся.

Митя закрыл глаза, — Раечка вспомнилась, — она прошла улыбаясь, протягивая к Мите белые руки. На ее лице сияло счастье. Она была бледная и в крови, — но ей не больно было; радостно пахли ладаном ее светлые кудри.

— Как во сне живем, — медленно говорила Дуня, глядя на близкое и бледное небо, — и ничего не знаем, что к чему. И о себе ничего не знаем, и есть ли мы, или нет. Ангелы сны видят страшные, — вот и вся жизнь наша."

(после порки) «Проклятые, проклятые! — повторял Митя про себя. — Никогда не буду с вами, ничего не сделаю по-вашему». - меня не били, в семье уж точно, но какая же МОЯ эмоция по отношению к миру вообще!!

И еще у него есть... Сборник "Земные дети" обалденный. И всегда, всегда радуешься за детей, что ушли из этого мира. Все же мое восприятие его очень близко к сологубовскому - тяжесть, серость, скука...

А взять "Баранчика" - тот еще хоррор. Но с истинным торжеством христианства в конце. Только не "тяжкою скорбию приобщаю людей к искуплению Моему", а "тяжкой скорбью приобщился Я к страданию людскому, и в том Моё искупление".

"Обруч" про другое, но как понятно, как современно - всем в жизни нужна радость, хоть какая-то... И до боли сжимается сердце, конечно.

"В плену" тоже отлично, хотя и не кончается смертью. Дети, старики, богатые, бедные - а мне всё, всё что описывает Сологуб, ужасно близко.

Или вот "Рождественский мальчик" - чудо, да не совсем, зачем чудо, если оно не для всех? "Если бы я все это дело знал, ни за что бы я не захотел быть человеком."

(Эдвард Роберт Хьюз, "Ночь и ее шлейф из звезд". Ага, несут бедное существо на землю и не говорят, что его ждет, и не спрашивают вообще(( но красиво)