blackmoon3712

Правда земли и правда стихии, правда страсти - это очень разное. (стихи Владимира Гиппиуса)

Снам немудрым сердцем внемля,

правду древнюю приемля,

песни верныя пою.—

Детской пламенея страстью,

я иду к земному счастью,

преходящее люблю!

Пред мятелью содрогаясь,

неге вешней отдаваясь,

верю в молодость свою,—

обольщеньям сладко внемлю,

всё люблю и всё приемлю,

пламенею—и пою!

(Эдвард Джон Пойнтер)

У берегов реки, широкой и холодной,

Под шумы северных, безлиственных ветвей,

Я, как бы зверь степной, бродил — всегда свободный,

Пугаясь сумрака, спасаясь от огней.

Я ждал от волн ладьи, утраченной далеко,

Бегущей как волна и белой как снега,

И с дольних берегов реки моей широкой

Порой я прозревал иные берега.

Я знал, волна сметет — в мгновенье злобы властной -

Меня, как некий сон, от берегов земли —

Под своды дальние, за тот туман безстрастный,

Где сонмы облаков равниной полегли.

Но перед тайной той давно смежил я око...

Люблю далекое, боюсь земныхъ теней —

У береговъ реки холодной, и широкой,

Под шумы северных, безлиственныхъ ветвей.

(Эдвард Мунк)

Странно напомнили Butterfly Temple... меня ведь там привлекает не "правда земли", по большей части чуждая и отвратительная, а "правда стихии", правда страсти, это разное. Жаль, что Розанов этого различия не понимал.

*

Мережковский близок...

Так жизнь ничтожеством страшна

И даже не борьбой, не мукой,

А только безконечной скукой

И тихим ужасом полна,

Что кажется,—я не живу,

И сердце перестало биться,

И это только наяву

Мне все одно и то же снится.

И если там, где буду я,

Господ меня, как здесь, накажет—

То будет смерть, как жизнь моя,

И смерть мне новаго не скажет.

(Одилон Редон)

Если бы душа полна была любовью,

Как Бог мой на кресте,—я умер бы, любя.

Но ближних не люблю, как не люблю себя,

И все-таки порой исходит сердце кровью.

О мой Отец, о мой Господь,

Жалею всех живых в их слабости и силе,

В блаженстве и скорбях, в рожденьи и могиле,

Жалею всякую страдающую плоть.

И кажется порой,—у всех одна душа.

Она зовет Тебя, зовет и умирает,

И бредит в шелесте ночного камыша,

В глазах больных детей, в огнях зарниц сияет.

Душа моя и Ты,—с Тобою мы одни.

И смертною тоской, и ужасом объятый,

Как некогда с креста Твой Первенец распятый,

Мир вопиет: Ламма! Ламма! Савахфани.

Душа моя и Ты , с Тобой одни мы оба,

Всегда лицом к лицу, о мой последний Враг.

К Тебе мой каждый вздох, к тебе мой каждый шаг

В мгновенном блеске дня и в вечной тайне гроба,

И в буйном ропоте Тебя за жизнь кляня,

Я все-же знаю—Ты и Я одно и то-же.

И вопию к Тебе, как Сын Твой: Боже, Боже,

За что оставил Ты меня.''

*

Сологуб - симпатичен:

Быть с людьми—какое бремя!

О, зачем же надо с ними жить!

Отчего нельзя все время

чары деять, тихо ворожить,

погружаться в созерцанье

облаков, и неба, и земли,

быть, как ясное молчанье

тихих звезд, мерцающих вдали.

(Гюстав Моро)

Своеволием рока

мы на разных путях бытия,—

я—печальное око,

ты—веселая резвость ручья;

я—томление злое,

ты—прохладная влага в полях,—

мы воистину двое,

мы на разных, далеких путях.

Но, в безмолвии ночи

к единению думы склоня,

ты сомкни свои очи,

позабудь наваждение дня,—

И в безстрастном молчании

ты постигнешь закон бытия:

все едино в созданьи,

где сознанью возникнуть, там Я.

*

но Гиппиус - гениальна! "Электричество" - гениально... его постоянно цитирует ДС, и ведь правильно делает!

Две нити вместе свиты,

Концы обнажены.

То „да" и „нет"—не слиты,

Не слиты—сплетены.

Их темное сплетенье

И тесно, н мертво.

Но ждет их воскресенье,

И ждут они—его.

Концов—концы коснутся,

Другие „да'' и „нет".

И „да", и „нет" проснутся,

Сплетенные—сольются...

И смерть их будет — Свет.

Глухота

Часы стучат невнятные,

Нет полной тишины.

Все горести понятныя,

Все радости—скучны.

Угроза одиночества,—

Свидания обет...

Не верю я в пророчества

Ни счастия, ни бед.

Не жду необычайнаго,

Все просто—и мертво.

Ни страшнаго, ни тайнаго

Нет в жизни ничего.

Везде—однообразие,

Мы—дети безъ Отца.

И близко безобразие

Последняго конца.

Но слабости смирения

Я душу не отдам.

Не надо искупления

Кощунственнымъ словамъ.

(Джон Уильям Уотерхаус)

вот за это всегда ее обожала: не Ницше в юбке, а гораздо даже круче него!!

*

Минский хорош!!

Есть храм. Все двери заперты,

Засовы все задвинуты.

И мы стоим на паперти,

Забыты и отринуты.

Мы слышим смутно пение,

Что издали доносится,

Не зная, в чем служение,

О чем в мольбах там просится.

Мы видим дым от ладана,

Что вьется сквозь отдушины.

Но тайна не разгадана,

Молитвы не подслушаны.

(Александр Кабанель)

Это про Третий Завет и тех, кто его предчувствует)

*

Мережковский - против культа страдания, за это обожаю и прощаю многое.

У Толстого не зря Бердяев «видел много правды», хотя бы и отрицательной. И я вижу. И отчасти можно понять «жестокую» отчужденность умирающего князя Андрея от мира живых. Что хорошего испытал он в этом мире? Войну? Смерть жены от родов? Или, может, пеленки Наташи, которые Мережковский не без основания считает «знаменем» мира? Да пошло оно всё к чертовой матери, если нет ничего иного, более настоящего, более истинного, и, уж извините, более прекрасного! Но вот что верно: его «любовь ко всем» - в сущности лишь нелюбовь к себе.

Толстой прав в апофатике, но неправ в страхе, неправ и в прагматизме... странно, как крайности сошлись. О да, насчет Троицы и морального правила он отвратительно неправ. А кстати, моральное правило и из троичного принципа вывести можно: антимонархизм, личность и общение, любовь и единение при отдельности каждого.

"Возражая совершенно ребяческими доводами на глубочайшее христианское учение о Триединстве Ипостасей (учение, следъ котораго можно заметить и въ другихъ религіяхъ, напримЬръ въ древнемъ браманизме и во всей европейской философии отъ Плотина до Гегеля) — кощунственно называя это ученіе „кощунственнымъ", заключаетъ онъ такъ: „этотъ страшный кощунственный догматъ ни для кого и ни для чего не может быть нужен —нравственнаго правила из него вывести невозможно никакого. (почему ж, я вывела, а у тебя просто фантазии не хватило)) Вотъ настоящий, хотя и скрытый ходъ мысли во всей богословской критике Л. Толстого: не потому изъ такого-то или такого-то догмата нельзя вывести нравственнаго правила, что догматъ этотъ ложенъ, а наоборотъ, онъ ложенъ потому, что изъ него нельзя вывести никакого правила."

„Всё, всех любитъ., — думаетъ князь Андрей, — значит никого не лю6ить, значитъ не жить этою земною жизнью". И чемъ больше,—прибавляетъ Л.Толстой уже отъ себя, — проникался онъ этимъ началом любви, темъ больше онъ отрекался отъ жизни, и темъ совершеннее уничтожалъ ту страшную преграду, которая, когда у насъ нетъ любви, стоитъ между жизнью и смертью".—„Всех любить—значитъ никого любить"—вотъ любовь для насъ, живыхъ, непонятная, и страшная, страшнее всякой ненависти. Намъ кажется, что это вовсе не любовь, а скорее отсутствие любви. И действительно, взглядъ князя Андрея на все живое становится „холодным, почти враждебным"

"И эта-то ужасающая насмешка мертваго надъ живыми, этотъ отталкивающий холодъ, это безконечное презрение и вражда ко всему живому, по мненію князя Андрея, по мненію Л. Толстого, и есть именно „та любовь, которую проповедывалъ Богъ на земле".

"Доныне казалось намъ, живымъ, что Христосъ пришелъ проповедывать ученіе Свое не мертвымъ, а живымъ, и что живые могутъ понять Его. Но вотъ оказывается, что это ошибка, что все живое для Христа „не нужно'' —между Христомъ и жизнью нетъ никакого соединенія;—„Мы не можемъ понимать другъ друга". Только умирающіе, почти мертвые могутъ Его понимать. Княземъ Андреемъ и Л. Толстымъ окончательно отвергнуто это слово: „Богъ не есть Богъ мертвыхъ, но живыхъ",—„у Бога все живы"; для князя Андрея и Л. Толстого Богъ есть Богъ только мертвыхъ,—у Бога все мертвы.„

(Эдвард Мунк)

"Конечно, такому Богу нельзя молиться; между такимъ Богомъ и людьми, по крайней мере, живыми людьми, не можетъ быть никакого притяжения, а можетъ быть только безконечная сила обоюднаго отталкивания. Ученіе Христа, которое въ действительности есть неимоверное приближение человеческаго къ божескому, становится у Л. Толстого ихъ неимовернымъ отдалениемъ, отчужденіемъ."

"Мы уже много разъ видели самое глубокое противоречие въ существе Л. Толстого, — противоречіе между умствующимъ христианиномъ, старцемъ Акимомъ и не думающимъ, не говорящимъ, но действующимъ язычникомъ, дядей Ерошкою, между стихийною, слепою, а потому имеющею въ себе только начало святости, но до конца, какъ святость, не сознанною любовью къ себе, и совершенно сознанною, но зато и совершенно отвлеченною любовью къ другимъ, которая въ сущности вовсе не есть живая любовь къ другимъ, а только умерщвляемая и не умертвимая любовь къ себе, желаемая и не достигаемая нелюбовъ к себе: „любить всехъ —значитъ никого не любить", то есть, не значитъ любить другихъ, какъ любишь себя, а именно только никого не любить, и себя не любить, какъ не любишь другихъ."

Именно-именно, в это всё всегда и вырождалось.

*

«Христос учил не делать глупости» - да ладно?! Бог-Хозяин, человек-работник, полураб – это действительно пошло. И «проигрыш», и страх – вроде свободны, но есть-то нечего – отлично подметил.

„Ты нашъ Отецъ, а мои твои дети"? Нет, это такъ было когда-то, а теперь иначе: теперь—„ты нашъ хозяинъ, а мы твои работники, твои наемники,—волю намъ дали, а есть намъ все-таки нечего, вотъ мы и работаемъ на Тебя, работаемъ пока: сегодня на Тебя, а завтра на другого". Тутъ уже—не „Отецъ нашъ, который на небе", а символический разговоръ яснополянскаго мужиченки съ бариномъ, Львомъ Николаевичемъ:,, Баринъ, дай жеребеночка.—Никакого жеребеночка у меня нетъ. — Нетъ есть! — Ну, ступай съ Богомъ. Я ничего этого не знаю."

"Ведь это именно такъ, ведь я не искажаю, а только обнажаю то, что сделалъ Л. Толстой; ведь не даромъ-же столь утонченные, столь пламенеющіе религіознымъ огнемъ, и вместе съ темъ столь родные, кровные, евангельскіе символы Отчей любви, Сыновней свободы подменилъ онъ своими собственными символами столь сравнительно холодныхъ, внешнихъ, грубыхъ отношений, какъ отношенія Хозяина и Работника; ведь совершился-же при этой, пусть даже нечаянной, подмене какой-то не восполнимый, но зато играющий въ руку нигилисту Л. Толстому, ущербъ святости.

Сынъ знаетъ Отца; рабъ не знаетъ Господина; работникъ отчасти знаетъ, отчасти не знаетъ Хозяина; онъ больше умствуетъ, хвастаетъ темъ, что знаетъ барина: „я знаю, что Ты человекъ жестокий, жнешь, где не сеялъ, собираешь, где не разсыпалъ, вотъ-же Тебе твой талантъ". Это разсчетъ хозяина и работника. Работник не можетъ „войти въ радость господина своего", а разве только въ прибыль хозяина.—„Мужиковъ надо держать вотъ какъ!" — говаривалъ, показывая свой крепкосжатый кулакъ Николай Ростовъ, тоже хозяинъ. И небесный Хозяинъ у Л. Толстого держитъ работниковъ своихъ „вотъ какъ": онъ загоняетъ ихъ, какъ зайцевъ, ухающими пугалами смерти и страданій „на дорогу любви". Какая-же однако любовь, какая свобода, ежели „пугалы".

„Я как-то думалъ,—признается Л. Толстой, — какъ больно, что люди живутъ не по Божьи, и вдругъ мне стало ясно, что какъ-бы человекъ ни жилъ, онъ всегда живетъ такъ, что законъ не будетъ нарушенъ, только проигрышъ остается за человекомъ. Онъ-же не исполнилъ, какъ человекъ — исполнилъ его, какъ животное, какъ, еще ниже, кусокъ разлагающейся плоти. Для меня это стало ясно и утешительно". (АААААА!!!) Страшная ясность, неимоверная утешительность. Ведь не можетъ Л. Толстой не сознавать, что отъ начала міра до возникновенія толстовской религіи никто или почти никто, даже самъ онъ, Левъ Николаевичъ, закона любви такъ, какъ онъ его понимаетъ, сознательно не исполнилъ. И следовательно почти все человечество за исключеніемъ семи, да и то, кажется, сомнительныхъ, потому что безсознательныхъ праведниковъ, не более, какъ ,,разлагающаяся плоть", смрадная падаль. И это-то находитъ онъ съ точки зренія той самой любви, которую проповедывалъ Богъ на земле, не только яснымъ, разумнымъ, справедливымъ, но и „утешительнымъ". — Господь не хочетъ погибели грешныхъ, но чтобы все спаслисъ. „Истинно, истинно говорю вамъ, ангелы на небесахъ радуются о единомъ кающемся грешнике более нежели о десяти праведникахъ". Такъ для Бога, такъ для Сына Божьяго. Но не такъ съ хозяйской, толстовской точки зренія. „Их надо держать вот как!" Почти все живое погибнетъ — туда ему и дорога. Работникъ входитъ въ прибыль хозяина своего — ведь „проигрышъ" все-таки за человекомъ, хозяйский разсчетъ не нарушенъ, — а объ остальном ему горя мало. Было-ли когда-либо вообще произнесено не более жестокое, а только более жесткое, грубое, холодное „нехристіанское" слово о христіанской любви."

"...любовь, свободная любовь изъ подъ палки, изъ подъ плети, изъ подъ ухающихъ пугалъ. „Дитя мое, отдай мне свое сердце", — ведь все равно, если не отдашь, проигрышъ за тобою, ты будешь кускомъ разлагающейся плоти. Понятно, что, слыша такой призывъ Отца, умирающий Аміель дрожитъ, какъ затравленный заяцъ; понятно, что Иванъ Ильичъ, пролезая въ узкий черный мешокъ, въ который толкаетъ его „неодолимая, невидимая сила", — „бьется, какъ жертва въ рукахъ палача", И ужъ если-бы, по крайней мере, откровенно и только — палачъ. А то наполовину палачъ, наполовину отецъ[1]. Я не знаю въ исторіи всехъ религій ничего ужаснее, ничего безобразнее, чемъ этотъ толстовский хозяинъ, палачъ небесный, притворившийся отцомъ небеснымъ, этотъ яснополянский помещичий Богъ съ не добрымъ, а только добродушнымъ лицомъ бурлака-философа Левина, Пьера, Нехлюдова, из-за котораго выглядываетъ ястребиное лицо кулака Брехунова. Ежели я не могу быть сыномъ Отца Небеснаго, то не хочу быть и „работникомъ" такого Хозяина,—пусть ужъ лучше я буду по прежнему рабомъ, дрожащею тварью, даже „кускомъ разлагающейся плоти" — это все-таки менее позорно и жестоко."

Жестко, грубо, холодно, "держать в кулаке"... Любовь из-под палки: не отдашь сердце, не отдашь себя – хуже будет. Наполовину отец, наполовину палач - но это не ново, тут Толстой ничего не выдумал даже)

"...такъ христіанство—не только без Бога Отца, но и безъ Сына Божьяго, христіанство безъ Христа. „Соль—добрая вещь, но если соль потеряетъ силу, чемъ исправить ее? Ни въ землю, ни въ навозъ не годится; вонъ выбрасываютъ ее". Кажется, толстовское „христіанство" и есть именно эта самая пресная изъ всехъ пресныхъ вещей, — эта соль, переставшая быть соленою, которая ни въ землю, ни въ навозъ не годится, и которую „вон выбрасывают".

Религіозное опошленіе, сведеніе всехъ слишкомъ опасныхъ безплодныхъ вершинъ и глубинъ къ одной практически-полезной сельско-хозяйственной плоскости продолжается."

(Александр Кабанель)

тут я скажу, примерно как Розанов: глянешь в глаза той же Федре, и не захочется никакого толстовства, в одном этом образе больше правды и даже истины, чем в многотомном "евангелии" Толстого. нет уж, не надо нам таких "благовестий"))

(Джеймс Тиссо, "Сирота". Мне вообще женщина очень нравится, и ребенка из картины всегда убрать хотелось, но к этому тексту хорошо - пришла добрая Смерть:) Смерть как ворота в иной мир - конечно, благо, но зачем сразу смерть, зачем мучения... хотелось бы, чтобы всё это как-то проще было устроено)

"Ёлкич" - обалденный рассказ, один из лучших у Сологуба. И прекрасно передает его мировоззрение, во многом родное мне. Я сильно сократила, но но не обозначила, где.

"— Елкич-то, вот бедненький! Каково ему теперь! Елку срубили, — где он теперь жить будет? Пустят ли его на другую елку? И как он туда доберется?

Елкич в елке мирно жил,

Елкич елку сторожил.

Злой приехал мужичок,

Елку в город уволок.

И все ходит, и все ворчит: «Разве моя елка для вас выросла? она сама для себя выросла!»

Маленький, зелененький, шершавенький, с зелеными бровями и зелеными ресницами, он все ходит по комнатам, и ходит, и ворчит. Никто его не видит, кроме маленького Симочки.

Ворчит:

— Разве она для вас в лесу выросла? Разве вы сделали ее? Зачем вы ее зарубили?

Сима оправдывается:

— Милый елкич, да ведь нам зато как весело-то было! Ты подумай только, как свечки зажгли на елочке, вот-то весело стало! Разве ты этого не понимаешь? Ведь ты же сам видел, — свечки на елочке, и золотой дождь, и блестки, — так все и горит, и блестит, и переливается. Еще мне-то что, я ведь не первую елку справляю, — а вот самые маленькие, и еще вот швейцаровы дети, — ведь им это какой праздник! Что же ты сердишься так, милый елкич?

И с тоскою прислушивался к тому, что ему ответит елкич. И уже заранее знал, что елкич не поверит его словам, что нельзя никакими словами утешить елкича, у которого зарубили его родную елку.

— Она у меня одна была, — ворчит елкич.

И ноет, и скулит тоненьким голоском. И только Сима слышит его.

— Какую власть взяли! — ворчит елкич. — Взяли мою елку, привезли, веселитесь. Если вам нужно вокруг елки плясать, ехали бы в лес сами. В лесу хорошо. А то срубили, погубили.

Ноет, скулит.

Сима наконец приступил к своему старшему брату, студенту.

— Кира, елкич-то все тоскует. Он, елкич-то, все ходит, и на домашних сердито смотрит, и все скулит таким тоненьким голоском. Какой он бедный!

— Результат чтения фантастических произведений, — проворчал студент.

— Нет, Кира, ты скажи, вот он жалуется, что елка не для нас выросла, а вот ее для нас срубили. Как же это так? Ведь она, и в самом деле, — для себя? И каждый для себя. А то ведь этак каждого придут и возьмут, и сделают, что хотят.

Студент выслушал хмуро. Сказал:

— Елка — дерево. Ее можно срубить. А вот относительно нас с тобою, тут, действительно, дело обстоит неладно. Человек есть автономная личность, не правда ли?

Сима утвердительно кивнул головою. Кира продолжал:

— Ну, и вот, приходят агенты власти, и берут тебя, и ведут, куда ты не хочешь, и заставляют делать то, что несвойственно твоей натуре. Ты говоришь: я для себя вырос, тебе отвечают: нет, брат, шалишь, ты вырос церкви и отечеству всему на пользу, а раз на пользу, так мы тебя и используем. Так-то, брат, в общем хозяйстве все на пользу идет, ничто даром не пропадает.

— Это очень нехорошо, — убежденно сказал Сима.

— Хорошего, действительно, мало, — согласился студент, — но уж таков социальный строй. Служи другим, коли хочешь, чтобы тебе служили.

— Тогда я не хочу, — печально сказал Сима, — если надо заставлять и мучить, тогда я не хочу.

— Ну, брат, об этом нас с тобой не спросят, — сказал студент.

— Елкича жалко. Как он теперь будет?

Сима проснулся ночью. Услышал опять, как елкич ходит, скулит тоненьким голоском и ворчит. И домашние шепчутся с ним, стараются его утешить.

— Насмотрелся я, — ворчит елкич. — Мне здесь у вас не нравится. Хозяева у вас нехорошо живут.

— Нам нет никакого дела до хозяев, — отвечает домашний. — Мы сами по себе, они сами по себе, — мы им не мешаем, они на нас не обращают внимания. Только Сима за нами иногда смотрит, да это не беда, — он еще маленький, и он так и не вырастет, — он к нам уйдет. Он для нас почти что свой, — а до других нет дела.

— Нет, — ворчит елкич, — не нравится, да и не нравится мне у вас. Что хотите, а не нравится. Кровью тут у вас пахнет, а я этого запаха не люблю.

— А у вас в лесу разве ничем таким не пахнет? — с досадою и насмешкою спрашивает домашний.

(а хороший вопрос, кстати))

Но елкич не отвечает и ворчит себе свое:

— И не нравится, и не нравится. Рубят, бьют, а для чего, и сами не знают.

Сима приподнялся на локте и тихонько, чтобы не разбудить Димы, шепнул:

— Миленький елкич, почему же тебе у нас не нравится? Мы все — добрые.

Стало очень тихо. Домашние молчали и чутко ждали, что ответит елкич. Помолчал елкич. Сказал сердито:

— Иди завтра на улицу, — сам увидишь.

Утром мальчики, как всегда, пошли гулять с фрейлейн Эмилиею. Но неспокойно и страшно было на улицах. Шли толпы. Слышались злые слова. И вдруг раздались вдали резкие звуки рожка.

— Беги за братом, — быстро шептал елкич, — брось немку, беги за братом. Его сейчас убьют солдаты.

Опять в ясном и морозном воздухе весело и звонко зарокотали звуки рожка. Нестройный гам поднялся в ответ этим звукам. Вдруг все побежали. Перед Симою и студентом стало пусто и светло. Стройный ряд наклонившихся штыков вдруг дрогнул и задымился. Сима в страхе отвернулся. Страшный треск пронизал, казалось, все его тело. Земля заколебалась, поднялась, камни под снегом холодной мостовой прижались к Симочкину лицу. Короткий миг было очень больно. И потом стало легко и приятно. Раскинув на снегу маленькие, помертвелые руки, Сима шепнул:

— Елкич миленький…

И затих.

И ведь совсем не жалко, что мальчика убили. Напротив, как будто радуешься, что он не вырос, не нахлебался этой скуки жизни, а ушел к домашним духам, как они и говорили... И как тут прекрасно сказано про личность, общество, несвободу, насилие (которое бессмысленнее даже природного)...

Потом я обнаружила у Сологуба еще несколько рассказов об умерших детях - "К звездам" (черт возьми, как же я понимаю того мальчика!!), "Утешение" (и Митю я офигеть понимаю, ведь мало что изменилось по сути, ну, не били меня, и мать не такая грубая, и нищета с унижением не до такой степени, а все же... я вот прям с нетерпением ждала, читая, когда он из окошка-то выбросится наконец, ну для него это реально хэппи-энд, боюсь, что и для многих...)

Щастье материнства, кстати (его мать тоже жалко, разумеется):

"— Чего жалеть! — сказала мать, — всех бы вас туда, и слава Богу. Вот ты, что вырастешь? Пьяный мастеровщина будешь!

«А если бы Раечка выросла? — подумал Митя. — Была бы горничная, как Дарья, помадилась бы и косила бы хитрые глаза…»

"— Мама, а мама!

— Ну, чего тебе? — откликнулась мать.

— А Раечкина мать не помрет? — спросил Митя.

— Кака така мать?

— А вот, что девочка-то расшиблась.

— Ну? — отозвалась мать суровым и досадливым голосом.

— Так вот ее мать, говорю, не помрет?

— С чего ей помирать-то?

— А с горя по Раечке, — тихо сказал Митя, и слезы покатились из глаз, моча ему щеки и подушку.

— Спи, дурак, спи, когда лег, — с досадою сказала Аксинья. — Все бы с такого горя помирали, так и людей бы в Рассеи не осталось. (Может, к лучшему? Я вот иногда думаю - а так ли хорошо, что те же психзащиты помогают выживать? Может, лучше умирать, если не получается жить?)

— Так что ж такое? — отчаянным голосом спросил Митя, всхлипывая.

— А то, что спи, — без тебя тошно."

"— Что девочка, — сказала Дуня, — Бог прибрал, от греха спас, умерла смеючись да играючи. А матери где ж было углядеть, — человек рабочий!..

— Горбом-то немного достанешь, — подхватила старуха, — тоже, нянек не нанимаешься. Наших ребят Бог бережет. А взял, — Его святая воля. Что наша жизнь? Не живем, только маемся.

Митя закрыл глаза, — Раечка вспомнилась, — она прошла улыбаясь, протягивая к Мите белые руки. На ее лице сияло счастье. Она была бледная и в крови, — но ей не больно было; радостно пахли ладаном ее светлые кудри.

— Как во сне живем, — медленно говорила Дуня, глядя на близкое и бледное небо, — и ничего не знаем, что к чему. И о себе ничего не знаем, и есть ли мы, или нет. Ангелы сны видят страшные, — вот и вся жизнь наша."

(после порки) «Проклятые, проклятые! — повторял Митя про себя. — Никогда не буду с вами, ничего не сделаю по-вашему». - меня не били, в семье уж точно, но какая же МОЯ эмоция по отношению к миру вообще!!

И еще у него есть... Сборник "Земные дети" обалденный. И всегда, всегда радуешься за детей, что ушли из этого мира. Все же мое восприятие его очень близко к сологубовскому - тяжесть, серость, скука...

А взять "Баранчика" - тот еще хоррор. Но с истинным торжеством христианства в конце. Только не "тяжкою скорбию приобщаю людей к искуплению Моему", а "тяжкой скорбью приобщился Я к страданию людскому, и в том Моё искупление".

"Обруч" про другое, но как понятно, как современно - всем в жизни нужна радость, хоть какая-то... И до боли сжимается сердце, конечно.

"В плену" тоже отлично, хотя и не кончается смертью. Дети, старики, богатые, бедные - а мне всё, всё что описывает Сологуб, ужасно близко.

Или вот "Рождественский мальчик" - чудо, да не совсем, зачем чудо, если оно не для всех? "Если бы я все это дело знал, ни за что бы я не захотел быть человеком."

(Эдвард Роберт Хьюз, "Ночь и ее шлейф из звезд". Ага, несут бедное существо на землю и не говорят, что его ждет, и не спрашивают вообще(( но красиво)

Мне надо гордиться тем, как я сепарировалась от мамы, и в каких условиях! Вот еще куда силы уходили, а главное - это было абсолютно неизбежно. А я еще пыталась нормально функционировать... неудивительно, что добилась немногого и дошла до ручки.

Тюленить - можно и нужно, на 200%! (всю жизнь лежать все равно не захочется). Наконец-то мне это не только разрешили, но и порекомендовали)

Вот почему мне так важно подтверждение ценности моих чувств - ее с детства не было. "Как оно есть", я знаю, мне важно именно признание моих ЧУВСТВ. А неправильных чувств не бывает.

Откуда и эмоциональная дыра (с детства?) Кстати, сегодня явно проговорили, а главное, я прочувствовала: дыру можно заполнять не только сильными, бурными чувствами, но и спокойными, ровными - они тоже могут ее наполнить. Вот как сегодня. Хорошо... Есть спокойствие никакое, а есть наполненное. Тишь, мир да благодать... Поэтому после терапии я рано ложусь и хорошо сплю) Не надо ничего ниоткуда добирать, всё уже дали)

(Джон Уильям Годвард)

Да, она мне дала, что мне нужно: слушала, задавала вопросы, дала очень точный отклик. Я это и раньше знала, несколько лет назад начала догадываться, а тут прямым текстом: нет, так не должно быть, что родитель не выдерживает чувства ребенка и тем более - наваливает на него свой эмоциональный груз. С 5-7 лет же! "Такое чувство, что в той ситуации взрослых вообще не было". Ну их и не было. А я девочка умная, всё понимала с первого раза. А ситуация была такая: я в первом классе ревела над прописями (это было едва ли не самое тяжелое и бессмысленное в младшей школе - требование "красивого" почерка, у меня на эту тему целый клубок ненависти и гнева, не понимаю, зачем так издеваться над детьми, почему нельзя просто научить писать?! а я всегда писала как курица лапой, и стыд за это мне привить так и не смогли, чем я горжусь) Так вот, реву я над этими чертовыми прописями, мама вроде старалась сначала то ли утешить, то ли помочь, но потом не выдержала, отошла к гладильной доске и сказала... не помню, что, но смысл был таким, что хватит, разбирайся сама. Ну я и разбиралась сама - никогда помощи не просила. Я болезненно воспринимаю отказы и боюсь их, так что терпеть не могу просить, до последнего обхожусь без этого. Причем маму-то я понимаю, у нее самой ресурса не было, но это одно, а другое - что мне всё равно от этого не легче. А вспомнить, как в пять лет я ее утешала после скандалов с отцом, как я была очередным яблоком раздора для них... причем оба меня любили, да, но как будто непроизвольно использовали друг против друга... ненавязчиво, не откровенно, просто это чувствовалось. То отец сунет мне денег из заначки, а мама плачет. Или все эти бесконечные споры, "в кого я", "чья порода". Я что, лошадь?! Впрочем, быть похожей на мать я никогда не хотела, на отца - ну классно в некоторых аспектах. Меня всегда прикалывало, что я на 1/16 цыганка)) Хотя мне после развода и старались внушить (опять же большей частью неосознанно, а с их, бабушки и мамы стороны - даже и объяснимо), что быть похожей на отца - плохо. Часто жалела, что недостаточно похожа на него внешне (красивый был мужчина, по экстерьеру - чистый цыган)), да и быть веселым раздолбаем по жизни - очень даже неплохо, в любом случае для тебя лично. Но в общем и целом я, конечно, подкидыш.

Господи, сколько же неопровержимых аргументов в пользу того, что этим людям нельзя было иметь детей, а мне надо было родиться в другой семье. Но семей, пригодных для проживания детей - вообще единицы.

***

"Тяжелые сны" Сологуба: некомпетентность, насилие, виктимблейминг, лицемерие, цинизм. Короче, бесконечный серый ужас. И моя любимая тема: главгерой не такой как все, в белом плаще и всё такое) но тут и героиня есть ему под стать! Чувствую, плохо всё закончится...

Но вот сцена, когда девушки пошли купаться, а мужчины подглядывают, а девушки знают об этом и им в кайф - пожалуй, даже и милая. Вспомнилось, как в школе нас пригнали на медосмотр (слава Богу, не гинекологической, это как-то мимо прошло), ну там рентген делали, еще что-то, и мне такие девочки говорят: а знаешь, парни за тобой подглядели и даже знают, какого цвета у тебя лифчик. На что я, казалось бы, затравленная девочка с пгм, пожала плечами и выдала: "Ну и что? Да на здоровье." В самом деле, ну даже и если - тело у меня красивое, белье было приличное, о чем переживать)) Дорогие одноклассники выпали в осадок и на эту тему больше не цепляли. Там ведь интерес не подглядеть, а зашеймить. Не получилось)

Я, признаться, люблю, когда на меня смотрят. Слова непотребные не люблю, а смотреть - пожалуйста, мне не жалко.

***

Приехала на сессию раньше, зашла в соседнюю столовую попить кофе и... напала жуткая тоска. Триггер неизвестен абсолютно, но верно сказала психологиня - "триггером может стать что угодно, хоть цвет занавесок". Да, но мне это было никак не отследить. Со скрипом появились метафоры "холодного утюга" на сердце и "лебёдки" - "как будто что-то из меня тянет, тянет... что-то". Сейчас работать вроде не с чем, тоска сама ушла по дороге домой. Вроде и Н. не о чем писать, но на заметку взять нужно[1]. Может, потому всё ушло, что выслушали меня сочувственно и с вниманием. "Ну вы же не собачка, чтобы только биологические потребности иметь... хотя, даже собачкам этого недостаточно." И что с ней я не боюсь идти до конца (говорить о суицидальных мыслях, "предел моей тоски упирается вот туда, в... небытие". ясень пень, лучше смерть, чем боль, хотя обычно мне не верится в то, что смерть = небытию. да и никто не хочет не быть, просто страдать совсем уж неохота).

Конкретизировать страх: "будет хуже" - что? Ну мысли вертятся вокруг отвратительной работы и возвращением к маме, конечно. На следующей сессии развила.

Что стало триггером? Еда, изжога, снова мысли о весе, а там и до сексуальности недалеко... хотя, в этом теле я вполне желанна. Получала новую банковскую карту перед сессией - о работе что ли вспомнила? Или тревога неопределенности перед терапией? Или неудовлетворенность в наличных отношениях, даже и в дружбе? Или тупость чуваков из соцсетей подтолкнула к мысли, как тонок слой нормальных людей и как легко ухнуть вниз, в этот ад кромешный? А я слишком хорошо знаю, о чем говорю. Шла к метро и озлобленно думала: сделать бы отдельное "государство для терапированных", а эти пусть хоть живьем друг друга жрут.

(Гюстав Моро, очевидно, Сфинкс...)

***

Цитата Жижека о том, что секс мол стал мастурбацией одного человека об другого... Во-первых, не стал, а до нас дошло, что так часто бывает, да и это не так плохо по сравнению с насилием. Во-вторых, очень точно. Секс - вроде как и не секс без чего-то неизреченного. Свобода, спонтанность, страсть... разве можно это выразить словами? Но, если признать это до конца, то придется перелопачивать всю систему человеческих отношений, особенно семейную.

(Александр Кабанель, "Федра", одна из любимых "салонных" картин...)

И это таки надо сделать. Почти невозможно хотеть одного и того же человека всю жизнь. Впрочем, долго - можно, в пределах 10 лет точно, порой даже при самых неблагоприятных условиях и так себе отношении... возможно, при человеческих условиях и отношениях можно и подольше, но вообще за голой длительностью гнаться нет смысла, в сексе важно только то, что здесь и сейчас.

Прогулялась до аптеки и по магазинам, иду такая по ноябрьской улице, слушаю свой Спаффи-сборничек, в данный момент "Токсик" Бритни Спирс, и - хорошо до степени "всё хорошо весьма", "чистому всё чисто" и "всякое дыхание славит Господа". Тихо, ровно, чисто, невесомо, так и до "полноты" недалеко. Хорошо без топора в груди. Но это не только отсутствие боли, это и нечто "положительное", "что-то есть", "что-то наполняет и преисполняет". Подумалось, что пришла к этому через "всё мне позволено", уж внутри себя - точно. Нет неправильных чувств, реакций, переживаний. "Грех" не в этом.

(Гюстав Моро, вероятно, св. Цецилия с сатиром)

***

Странный сон показал мне, что так-то хотеть возможно всё, что движется, по крайней мере своего вида, так что не стоит удивляться искушению Логина...

А ведь права Гиппиус (статья "Слезинка Передонова" - за одно название расцеловать хочется! да и смысл - раз уж мы христиане, давайте жалеть всех - для меня бесспорный), мне тоже порой было жалко Передонова. Да и Сологуб не столь уж безжалостен к нему. "Нашел, но не родил" - точно ли?.. Взять многократные упоминания тоски...

"Скоро пошел дождь, мелкий, быстрый, продолжительный. Все стало тихо, и только дождь болтал что-то навязчиво и скоро, захлебываясь, — невнятные, скучные, тоскливые речи.

Передонов чувствовал в природе отражения своей тоски, своего страха под личиною ее враждебности к нему, — той же внутренней и недоступной внешним определениям жизни во всей природе, жизни, которая одна только и создает истинные отношения, глубокие и несомненные, между человеком и природою, этой жизни он не чувствовал. Потому-то вся природа казалась ему проникнутою мелкими человеческими чувствами. Ослепленный обольщениями личности и отдельного бытия, он не понимал дионисических, стихийных восторгов, ликующих и вопиющих в природе. Он был слеп и жалок, как многие из нас."

Спорно. Очень спорно. Меня раздражает. У природы-то никаких чувств нет, ее ими наделяет человек, а уж "мелкими" или "величественными" - дело десятое, да и где критерий "величия"? Та же тоска может быть охренеть величественной. Да и потом, это что - солипсист Сологуб рассказывает об "обольщениях личного отдельного бытия"? Сдается мне, тут ну очень тонкая подколка природопоклонцев и, в сущности, сочувствие Передонову. Природа у Сологуба всегда отражает состояние человека, никогда не "объективна", никогда не "выше отдельного бытия". За это, в том числе, и люблю.

*

"На новой квартире тотчас же отслужили молебен. Необходимо было, по расчетам Передонова, показать, что он — человек верующий. Во время молебна запах ладана, кружа ему голову, вызвал в нем смутное настроение, похожее на молитвенное.

Одно странное обстоятельство смутило его. Откуда-то прибежала маленькая тварь неопределенных очертаний — маленькая, серая, юркая недотыкомка. Она посмеивалась и дрожала и вертелась вокруг Передонова. Когда же он протягивал к ней руку, она быстро ускользала, убегала за дверь или под шкап, а через минуту появлялась снова, и дрожала, и дразнилась — серая, безликая, юркая.

Наконец, уж когда кончался молебен, Передонов догадался и зачурался шопотом. Недотыкомка зашипела тихо-тихо, сжалась в малый комок и укатилась за дверь. Передонов вздохнул облегченно.

«Да, хорошо, если она совсем укатилась. А может быть, она живет в этой квартире, где-нибудь под полом, и опять станет приходить и дразнить».

Тоскливо и холодно стало Передонову, «И к чему вся эта нечисть на свете?» — подумал он."

*

"Недотыкомка бегала под стульями и по углам и повизгивала. Она была грязная, вонючая, противная, страшная. Уже ясно было, что она враждебна Передонову и прикатилась именно для него, а что раньше никогда и нигде не было ее. Сделали ее — и наговорили. И вот живет она, ему на страх и на погибель, волшебная, многовидная, следит за ним, обманывает, смеется: то по полу катается, то прикинется тряпкою, лентою, веткою, флагом, тучкою, собачкою, столбом пыли на улице, и везде ползет и бежит за Передоновым, — измаяла, истомила его зыбкою своею пляскою. Хоть бы кто-нибудь избавил, словом каким или ударом наотмашь. Да нет здесь друзей, никто не придет спасать, надо самому исхитриться, пока не погубила его ехидная."

(а вот эта недотыкомка мне нравится - забавная, я бы сказала - терапевтичная. типа - полюби свою внутреннюю недотыкомку, она тоже по-своему милая))

*

И даже Передонов, что удивительно, не всегда чушь говорит.

"— Шагать-то сколько надо, — сердито сказал Передонов.

— Это полезно, Ардальон Борисыч, промоциониться, — убеждал Володин, — поработаешь, погуляешь, покушаешь — здоров будешь.

— Ну, да, — возражал Передонов, — ты думаешь, через двести или через триста лет люди будут работать?

— А то как же? Не поработаешь, так и хлебца не покушаешь. Хлебец за денежки дают, а денежки заработать надо.

— Я и не хочу хлеба.

— И булочки, и пирожков не будет, — хихикая, говорил Володин, — и водочки не на что купить будет, и наливочки сделать будет не из чего.

— Нет, люди сами работать не будут, — сказал Передонов, — на все машины будут: повертел ручкой, как аристон, и готово… Да и вертеть долго скучно.

Володин призадумался, склонил голову, выпятил губы и сказал задумчиво:

— Да, это очень хорошо будет. Только нас тогда уже не будет.

Передонов посмотрел на него злобно и проворчал:

— Это тебя не будет, а я доживу.

— Дай вам бог, — весело сказал Володин, — двести лет прожить да триста на карачках проползать."

Тут вроде злая насмешка над высокими чаяниями социалистов. (Автора ли?) Но Передонов-то по сути прав. Обязанность работать под страхом голодной смерти - в сущности, рабство. И абсолютно нормально желать освобождения. Как говорил Горький, "ежели по работе человека судить, так тогда лошадь - лучше всякого человека". Но ценность человека, сорри, не в кпд. Мне вот сейчас без работы - очень хорошо, давно так не было. Может, даже никогда - так тихо и спокойно.

*

И как метко сказала Н.: "никто не помогает нам стричь кота..."

"Передонов угрюмо тянул кота за веревку, ничем не смущаясь. Привел-таки, — и сказал парикмахеру:

— Хозяин, кота побрей, да поглаже.

Мальчишки толпились у дверей снаружи, хохотали, кривлялись. Парикмахер обиделся, покраснел. Он сказал слегка дрожащим голосом:

— Извините, господин, мы этакими делами не занимаемся! И даже не приходилось видеть бритых котов. Это, должно быть, самая последняя мода, до нас еще не дошла.

Передонов слушал его в тупом недоумении. Он крикнул:

— Скажи — не умею, шарлатан.

И ушел, таща неистово мяукавшего кота. Дорогою он думал тоскливо, что везде, всегда, все над ним только смеются, никто не хочет ему помочь. Тоска теснила его грудь."

Хоть Передонов и садист, но подстричь кота в жару - на самом деле, хорошая идея. Но как раз в хорошем деле никто ему не поможет, ибо "необычно", "не принято", "не слышали о таком" и "мы этого не понимаем, будь как мы, без этих твоих штук". "Никто не помогает нам стричь кота" - то есть никто не хочет помочь нам так, как НАМ (а не "обществу") это нужно, как МЫ это понимаем.

Живо напоминает еще отвратительную псевдопсихологическую притчу: человек есть ножом, соответственно, ранится и жалуется на это. Тер: "ешьте ложкой". Вот так просто, ага. Да блин!!! Может, у него фобия на ложки? Может, он ими травмирован и терпеть их не может? Господи, в то время как можно осторожно подвести к мысли, что можно есть палочками, вилками, руками, есть суп, есть тупым ножом... Собственно, нормальный психотерапевт и должен "возиться" с клиентом, подходы искать, особенности учитывать. А про ложку тебе любой дурак скажет.

"У меня бессонница" - "Просто поспи". "У меня рпп" - "Просто ешь нормально". "Хм, да у вас травма" - "Знаю, дальше что?!" - "Просто живите нормально".

В идеале, конечно, вообще к людям должно быть бережное отношение и индивидуальный подход. Особенно в близких отношениях.

Хотите подстричь кота? А зачем? Думаете, ему будет это полезно? А для вас это важно? Ладно, сейчас что-нибудь придумаем...