И снова Дмитрий Сергеич мой любимый)"Мир есть Божий сад – значит, и мой сад". Ерошка, конечно, чувствует Бога «нутром и чревом», но у него нет Слова-Логоса. Именно поэтому - говорит "почти" то же самое, что Зосима.
"— „Слишкомъ понимаю, Иванъ: нутромъ и чревомъ хочется любить,— прекрасно ты это сказалъ, и радъ я ужасно за то, что тебе такъ жить хочется, воскликнулъ Алеша.—Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить. — ,,Жизнь полюбить больше, чемъ смыслъ ея? — „Непременно такъ, полюбить прежде логики, и тогда только я и смыслъ пойму. Вотъ, что мне давно уже мерещится. Половина твоего дела сделана, Иван, и приобретена: ты жить любишь. Теперь надо постараться тебе о второй твоей половнне, и ты спасен''.
Соединение язычества и христианства, духа и плоти.
"итакъ „язычество"—не какъ противоположная христіанству, или отрицаемая имъ, „другая половина" міра, а какъ необходимая половина самого христіанства; ученіе Христа, не какъ величайшсе разъединеніе, а соединеніе этихъ двухъ половинъ, двухъ полюсовъ, двухъ полов міра; казавшееся „христіанствомъ" и доныне кажущееся „анти-христіанствомъ"— не два, а одно; небо вверху и небо внизу, дневное и ночное—не два, а одно.
Мы поверили Л. Толстому и Нитче—всему тысячелетнему аскетическому христіанству, поверили, что любить Бога, какъ Христосъ велелъ, значитъ „не жить этою земною жизнью вовсе", отречься отъ земли, возненавидеть землю."
поверили, а зря))
Исступленную любовь к земле Зосима считает даром Божьим. Новый завет с землей. Нельзя любить землю и небо по отдельности, только вместе. Ницше и Толстой как крайности, происходящие из одной точки.
"еще небывалая „верность земле", новая любовь къ земле, новое „целованіе земли". Оказывается, что не только можно любить небо и землю вместе, но что иначе и нельзя ихъ любить, какъ вместе, нельзя ихъ любить раздельно, по ученію Христа. Пока мы любимъ небо или землю не до конца, не до последняго предела неба и земли, намъ кажется, какъ Л. Толстому и Нитче, что одна любовь отрицаетъ другую. Надо полюбить землю до конца, до последняго края земли—до неба, надо полюбить небо до конца, до последняго края неба—до земли, и тогда мы поймемъ, что это не две, а одна любовь, что небо сходитъ на землю, обнимаетъ, какъ любящий обнимаетъ любимую (две половины, два пола міра), и земля отдается небу, открывается небу: ,,тайна земная, по выраженію Достоевскаго, соприкасается съ тайною
Звездною";—въ этомъ-то „соприкосновеніи", соединеніи и заключается сущность, если не историческаго христіанства, то самаго ученія Христова."
либо новейшего, Третьего завета!
(Гюстав Моро, разумеется, "Рождение Венеры"...)
"А между темъ, чтобы это понять, не надо было изследовать глубинъ ихъ религіознаго созерцанія: достаточно лишь несколько пристальнее вглядеться въ эти две человеческія жизни: великий язычникъ, дядя Ерошка, исполнилъ въ своей жизни именно то, о чемъ только мечталъ и что проповедывалъ Нитче, но что для него самого оказалось неисполнимымъ; своимъ мученическимъ житіемъ, потому что настоящей человеческой жизни у Нитче вовсе не было, своимъ медленнымъ „распятіемъ" совершилъ онъ именно то, чего такъ тщетно требовалъ отъ себя Л. Толстой. Каждый изъ нихъ действіями своими какъ будто нарочно всю жизнь опровергалъ свое собственное ученіе и проноведывалъ учение другого: Л. Толстой — язычество Нитче, Нитче — христіанство Л. Толстого."
Именно)
"Онъ говорилъ, что надо жить такъ, какъ будто ,,все позволено"; но въ действительности онъ себе ничего не позволилъ. Толстой говорилъ, что все запрещено, и однако все себе позволилъ."
Поэтому возможно только человечное христианство, особенно сейчас. Мережковский религиозные потенции Достоевского почувствовал верно.
Теперь - об "Идиоте".
Не оттого ли "исступленная стыдливость", что ожидания от секса повыше среднего?
"Такъ вотъ въ чемъ „вина" его, если только это можно назвать виною: онъ лишь стремится къ плоти и крови, къ воплощенію, но не достигаетъ ихъ; все-таки остается среди живыхъ людей „отвлеченнымъ духомъ". Въ значительной мере это вина и всего вообще односторонняго аскетическаго христіанства. Оно говоритъ: да будутъ святы Плоть и Кровь,—но не делаетъ ихъ святыми. И князь Мышкинъ ничего не делаетъ, не потому, что не хочетъ, а потому, что не можетъ, не умеетъ ничего сделать."
"Онъ разнуздываетъ злейшія страсти своимъ безстрастіемъ; онъ хочетъ всехъ спасти и губитъ всехъ своей невыносимою и непонятною для живыхъ людей безплотною, безкровною любовью."
Вот снова: всех любить = никого не любить. Как же мне близка эта тема... и в моем восклицании "живое, как хотите, убито!" по поводу сериальчика, и в моем требовании к близким "будьте на моей стороне", "всех понять" - значит предать меня, перед всеми расшаркиваться - значит не уделить должного внимания мне.
"Да, они—сообщники, они оба убийцы, Рогожинъ — деломъ, князь Мышкинъ—„неделаньемъ". И действительно, мы видимъ, какъ они „вместе идутъ", вместе сходятъ съ ума, заражаютъ другъ друга однимъ и темъ-же безуміемъ;—какъ эти соединенные близнецы, этотъ преступный ,,святой" и невинный убійца, этотъ безкровный и окровавленный, этотъ отступивший передъ кровыо девственникъ и переступивший черезъ кровь сладострастникъ—шагъ за шагомъ—спускаются вместе по одной и той-же дороге въ одну и ту-же бездну—въ „древний родимый хаосъ".
Верно о князе Мышкине – бесплотность исторического христианства… Я тоже примерно так думала: новый дух в умерщвленной и не воскресшей плоти.
"да и что такое сама эта ,,злоба", какъ не обратная, искаженная форма до последней степени ожесточившейся и отчаявшейся любви к себе, опять-таки того-же личнаго, прометеевскаго, титаническаго начала, то-есть, чего-то пока не святого..."
гениально!!
Теперь - о "Бесах".
"Двѣ нити вмѣстѣ свиты.
Ихъ темное сплетенье
И тѣсно, и мертво.
Это именно и происходитъ въ Ставрогнне: въ немъ ,,да" и „нетъ", начало кажущагося Христа и начало кажущагося Антихриста только ,,сплетены", а
не „слиты" и никогда не сольются; эти две полярныя силы его безсознательнаго существа въ немъ безконечно растутъ, напрягаются, но не доходятъ до своихъ ,,концовъ обнаженныхъ" въ сознаніи, и потому не могутъ сосредоточиться и разразиться;—не соеднняясь, только смешиваются, такъ что высшая сила, не родивъ огня и света, вырождается въ низшую, разсеянную, стынущую и темную теплоту, въ тленіе смерти. Концы двухъ безсознательныхъ стихий, ,,христіанской" н „языческой", въ немъ только вечно сближаются, но никогда не соприкоснутся, потому что опять-таки концы эти не обнажены, не открыты его сознаніемъ: что-то облекаетъ и разделяетъ ихъ, какая-то, можетъ быть, очень тонкая, слабая, но непроницаемая, глухая среда, середина, говоря языкомъ научнымъ, „нейтрализующая" обе полярныя силы, задерживающая, какъ самая тонкая стеклянная стенка задерживаетъ электричество и, разделяя концы проволокъ, не даетъ зажечься соединяющей нскре. Что-же это за середнна?"
Середина эта, думается мне - концепт принципиального различия сакрального и профанного. Таким образом, профанное развивается, но остается "вне божественного", а сакральное и вовсе тонет в откровенной дичи и первобытности. Видеть священное в повседневном - вот вполне себе выход. Да и тот же самый секс по факту выбивается из профанного постоянно, сколько вокруг него до сих пор наверчено...
Да ведь Христос и народ-богоносец – вообще разное.
А травить разными ядами – дело нехитрое. Мережковский прямо называет аскетизм и умерщвление плоти как последний идеал - отравой.
Почему возможно пребывать в двух крайностях одновременно? Да потому что обе они неполные и ущербные, обе – не истины. В том-то и дело, что Христос и Антихрист тут – иллюзорные. Смешение патологий, условно - садизма и мазохизма.
Середина? Точно?
"Онъ-то, этотъ „гаденькій бесенокъ", и былъ въ душе Ставрогина задерживающею, какъ тончайшее стекло задерживаетъ электричество, невидимою и непроницаемою средою между двумя полярнымп силами, между Богочеловекомъ и Человекобогомъ — тою серединою, которая не дала вспыхнуть соединяющей искре — „неимоверному виденію".
Впрочем верно, что "концы" не дает соединить именно серединное, пошлое, "смешанное-смешное", "бесенок с насморком". Идея святой плоти как раз и упирается в "как это святое, ха-ха". Меня это лично каждый раз ранит. Непроходимая, но ведь практически всеобщая тупость... И еще раз скажу: может, для тех времен имел смысл аскетизм, когда страсти были прямо зверскими, нечеловеческими. Сейчас уже не так.
Не мстить - не так уж сложно, вовсе не всегда себя обязательно мучить, чтобы не мстить.
Опять любовь-ненависть... надоело. Как страсть, так обязательно ненависть. Но ведь это и понятно, иногда слишком понятно(
(Леонор Фини)
Зачем же отрицать святыню? Не иначе, как из-за сомнений в ее святости, возможно, даже из обиды.
Вот кстати, Мережковский сам ходит вокруг да около, вроде и чувствует, а осознать и сказать не может. Он может даже верно и как бы случайно определить две крайности, а вот до синтеза не доберется никак.
„Совпаденіе красоты, одинаковость наслажденія" находитъ онъ въ обоихъ полюсахъ. Это совпаденіе кажется ему соблазномъ и кощунствомъ, убийственнымъ для религіи. Но если-бы онъ не отступалъ, если-бы довелъ поиски сознанія своего до конца—принялъ последнее бремя и муку этого страшнаго совпаденія, — то увиделъ бы, что оно ему кажется соблазнительнымъ и кощунственнымъ потому, что и здесь все еще не конецъ, а только начало или середина конца, что и здесь все еще не живое соединеніе, а только мертвое механическое сближеніе, смешеніе двухъ полярныхъ силъ:
То „да" и „нѣтъ" не слиты,
Не слиты—сплетѳны.
Ни того, ни другого пути не прошелъ онъ до конпа; если-бы онъ это сделалъ, то увиделъ-бы, что два пути въ конце соединяются, что Богочеловекъ и Человекобогъ—одно и то-же."
Это до какого же конца надо было идти? Шли, да не открывалось. Надо было вбок копать.
Хм, а читается сейчас не так, как тогда - признак великой книги!
„Русский народъ весь въ православіи, больше у него нетъ ничего, да и не надо, потому-что православие всё",—убеждаетъ онъ себя. — Полно, — всё-ли?"
Да и есть ли православие, в каком месте оно там было, я прошу прощения)))
Освященное и целомудренное сладострастие - край ризы, в которую облекается Бог.
(Данте Габриэль Россетти)
"соединяющий мостъ между двумя безднами: этотъ мостъ есть тайна Плоти и Крови, тайна освященнаго и оцеломудреннаго сладострастія — красота."
Вот почему люди стремятся увидеть красоту в сексе, хоть ты что))
Долюбить... как знакомо... как же буквально ВСЁ ЭТО знакомо:
,,Господи, прими меня во всемъ моемъ беззаконіи, но не суди меня. Пролусти мимо без суда Твоего.—Не суди, потому что я самъ осудилъ себя, не суди, потому что люблю Тебя, Господи! Мерзокъ самъ, а люблю Тебя: во адъ пошлешь, и тамъ любить буду, и оттуда буду кричать, что люблю Тебя во веки вековъ.—Но дай и мне долюбить—здесь, теперъ долюбитъ, всего пять часовъ до горячаго луча Твоего.— Ибо люблю и не могу не любить. Сам видишь меня всего."
Это моя молитва из глубины самых "неправедных" эротических переживаний, всегда так было - Сам видишь, что не могу иначе, я Тебе не лгу, и даже подозреваю, что не может быть такого, чтобы Ты меня осудил, потому что Ты меня такой создал и во всём этом Ты тоже есть...
"Вотъ новая, русская и всемірная, уже почти наша молитва—неужели не христіанская?—во всякомъ случае, не аскетически, не буддийски, не толстовски христіанская, не умерщвляющая, а действительно устремленная къ первому „горячему лучу" нашего солнца — Воскресшей Плоти: ,,Любимъ Тебя, Отецъ нашъ, Который на небе, но дай намъ долюбить и землю Твою,—да будетъ и на земле, какъ на небе, воля Твоя".
Воот)
Но тут же страсть смешивается с садизмом. Лиза, ну конечно, Лиза, диалог с Алешей... Божечки, ну и сублимация у вас, в наше время она возможна как-то более ээ здорОво))
"Но опять-таки не сознаніемъ своимъ, а разве только чутьемъ сердца сумелъ-бы онъ отделить этотъ детски - невинный и мерзостный „ананасный компотъ" отъ любви Ивана къ плотской жизни, къ голубому небу и клейкимъ листочкамъ, отъ сладострастной карамазовской „любви чревомъ", которую Алеша считаетъ одной изъ двухъ „половинъ" Ивана, одинаково необходимыхъ для его спасенія.
"тамъ, где нетъ возможнаго паденія, неть и возможнаго полета—нетъ религіи. Ну, а пока намъ все-таки жутко; мы чувствуемъ изъ этого столь неожиданнаго и столь реальнаго разговора, какъ пробуждается въ обоихъ „ангелахъ" „насекомое", которое и въ ихъ крови бури родитъ. Буря будетъ, должна быть, нельзя иначе: для нея-то и посылаетъ старецъ Зосима Алешу въ „міръ"; если-бы не было бури, то не было-бы и молніи, которая соединитъ небо и землю."
Но буря будет и молния соединит небо и землю. Жажда жизни - не подлая, а священная. Оргийность как раз выводит из "земли".
Ха. То, в чем обвиняет Достоевский католическую церковь, свойственно и православной. Еще как "исправили дело Твое". И Христос им не нужен. И нового ничего у них быть не может.
"Безграничная свобода внутренняго мистическаго откровенія; признаніе того, что полнота Христовой истины и благодати не исчерпана и никогда не можетъ быть исчерпана никакими внешними историческими формами, догматами и преданіями церкви, что неизсякающий источникъ истины и благодати есть самъ Христосъ, не только пришедший, но и грядущій въ обетованномъ Дух Утешител („Не оставлю вас сирыми, пошлю Вам Духа Своего") и отсюда возможность безконечнаго внутренняго движенія, развитія, творчества, хотя-бы помимо всехъ внешнихъ историческихъ формъ, помимо всехъ догматовъ и преданий церкви — вотъ въ чемъ заключается сущность этого противоположнаго „противоположному",то есть, опять-таки, казалось-бы, истиннаго, православнаго Христа, по мненію Ивана, Великаго Имквизитора, и самого Достоевскаго."
Ну и где это в православии?)
"Вместо твердаго, древняго закона, свободнымъ сердцемъ долженъ былъ человекъ решать впредь самъ, что добро и что зло, имея въ руководстве лишь Твой образъ предъ собою; — но неужели Ты не подумалъ, что онъ отвергнетъ-же, наконецъ, и оспоритъ даже и Твой образъ, и Твою правду, если его угнетутъ такимъ страшнымъ бременемъ, какъ свобода выбора? Они воскликнутъ, наконецъ, что правда не въ Тебе, ибо невозможно было оставить ихъ въ смятеніи и мученіи более, чемъ сделалъ Ты."
А ведь не так всё было. Люди в принципе не поняли, что Евангелие - про свободу, кто-то сам хотел управлять, кто-то заистерил "а как же порядок", кто-то хотел воли только для себя и своих... но серьезно, кто тогда понимал Евангелие так, как в "Легенде"?
"Мы ведь слишкомъ хорошо знаемъ, что „свобода Христова", какъ понимаетъ ее Великий Инквизиторъ, то есть, какъ нечто противоположное всякому внешнему принудительному закону, догмату и преданію церкви, — что такая „свобода" оказалась одинаково не только не принятой, но и вовсе не понятой, какъ въ Западной такъ и въ Восточной церкви, какъ въ папскомъ Риме, такъ и въ Византіи, во всемъ историческом православіи отъ Константинополя до Москвы. И тамъ, и здесь одинаково, въ известный моментъ историческаго развитія обеихъ церквей, и даже въ очень ранний, еще ло ихъ разделенія, источникъ внутренняго религіознаго откровенія и творчества навсегда былъ задержанъ, запечатленъ печатью внешней неподвижной догматики, одинаковою решительностью: „все передано Тобою наместнику или наместникамъ Твоимъ, главе или главамъ церкви (а это в конце концов одно и то же) и все, стало быть, теперь у нихъ, а Ты хоть и не приходи вовсе, не мешай. Ты и права не имеешь никакого..."
Именно. Неужели Мережковский первым на это указал? "на третий день Зоркий Глаз заметил, что одной стены нет..."
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
