Диего Родригес де Сильва Веласкес 1

Не мой художник, сразу скажу. Но я теперь понимаю, почему он гениальный) Вот просто чувствую, смотря на хорошие репродукции в альбомах (в интернете найти хорошие сложно, тут будут так себе) - потрясающая материальность изображенного, но при этом - не натурализм, да и едва ли реализм, это именно стиль Веласкеса, он такой один) Свободный, смелый, но и лаконичный, но и небрежно-легкий. Свет в его картинах - потрясающий. Нет ощущения, что он льстит портретируемым, но в большинстве случаев он как-то умудряется их одухотворить. "Живописец истины", но прославили его импрессионисты - в какой-то степени это их предшественник (если посмотреть на то, как он пишет костюм, например: вблизи - мазня, издалека - четкость и детализация потрясающие. или какие-то полосы на лице и ткани - это вблизи полосы, а на должном расстоянии вполне себе живые световые рефлексы). Да, конечно, всё, что я тут понаписала - это, как по мне, не о гениальности все же, а о высочайшем мастерстве, что нифига не одно и то же. Хорошо, если говорить о гениальности, то скажу просто - от многих его картин веет вечностью, на них хочется смотреть и смотреть, они притягивают и затягивают... Ну не все, конечно, не все.

Портрет девочки -



ну просто красиво.

"Севильский водонос"



Этот бодегон (единственный любимый у меня) заказал архиепископ Севильи - такие штуки не в трактирах вешали, а именно заказывали респектабельные господа: в "низких" сюжетах воплощались "высокие" аллегории, вот тут про дар и три возраста, например. Прекрасная композиция, монументальная фигура продавца воды, художник умудряется дать нам почувствовать не только фактуру, но и тяжесть предметов. Особенно мне нравится, что взгляды персонажей не пересекаются. Бытовая сценка написана так, что от нее веет вечностью...

"Христос в доме Марфы и Марии" -



тут надо иметь в виду, что картину мы видим в зеркале, служанка же смотрит прямо на нее. Собственно - полторы тысячи лет прошла, а женщина всё еще в кухне и с тоской смотрит на Марию, которой хватило смелости отбросить свои "женские обязанности" и просто посидеть, послушать Христа! Считается, что картина иллюстрирует изречение св. Терезы Авильской: "Даже когда ты работаешь в кухне, знай, что Господь проходит и среди кухонных горшков, чтобы помогать твоей душе и твоему телу." Это как будто говорит служанке пожилая женщина. И ведь фраза, с одной стороны, правильная, такая по-хорошему протестантская, о том, что Господу угодны и обыкновенные мирские занятия, так тоже можно Ему служить. И правда - угодны и можно, но - есть и теневая сторона у этой фразы, ведь эдак можно всю жизнь просидеть в кухне (на поле, в офисе, дома с детьми), когда у тебя совсем другое призвание, тоже пусть мирское, но - другое. Эдак можно и закрепостить всех на "шестках", и прощай прогресс, здравствуй рабовладение.

Еще из серии "картина в картине" - "Ужин в Эммаусе".



Вот не знаю, тут-то что хотел сказать автор. Служанка, а вероятно, что и рабыня из мавров. На кухне легкий кавардак, а что это белое? Салфетка скомканная, платок или записка? (о, пока я разглядывала кухню Веласкеса, на моей кухне подгорела картошка, которая, кстати, варилась. ну ничего, будет печеная) Будем считать, что это такой символ ожидания освобождения женщин, рабов, людей с другим цветом кожи и далее. Ведь Эммаус именно про это - встретить Христа, не узнавая Его.

Христос в Эммаусе -



вот это прекрасно, прекрасно... и с напором на реалистичность - рука апостола и нож на столе словно прорываются за плоскость картины... Изображено самое-самое начало узнавания, до второго ученика еще не дошло. Что характерно, потом Иисус стал невидим для них (исчез)... блин, мне вот этот сюжет все больше и больше напоминает о христианстве в современности - мы со Христом общаемся, даже трапезу нередко делим, но не узнаём Его - пока.

Поклонение волхвов -



этот сюжет символизировал преклонение старого языческого мира перед новым христианским, а сами волхвы - олицетворение частей света - Европы, Азии и Африки. Ну и тут у нас закат и простые одежды путешественников (в отличие от восточных феерий современников художника). Всё как будто серьезнее и глубже, но вовсе не это меня зацепило. Зацепила вот какая деталь - очень туго спеленутый и подозрительно прямо и смирно сидящий (стоящий? непонятно) младенец. Ну вот примерно такое и проделала историческая церковь со Христом: в живом виде - "зачем Ты пришел мешать нам?", нет, так дело не пойдет. Я уверена, что у художника это ненарочно вышло. Но это совершенно неважно)))

Иоанн Креститель -



юный, но такой задолбавшийся, на лице так и написано "отстаньте от меня уже" - не знаю, почему, в альбоме особенно видно. И овечка какая-то странная, если присмотреться, у нее будто не голова, а голый череп, овечка-нежить... Тут, скорее всего, никакого авторского месседжа нет, просто жутко получилось.

Распятия

Возможно, это написано для личных покоев короля.



Прекрасное... ну нереалистичное, да, но реальность редко бывает прекрасной)) Мне лично всегда нравится восхищаться красотой Христа на полотнах европейских художников...

Аббатиса Херонима де ла Фуенте - ну тут, это...



оно конечно, в 65 лет поплыть на Филиппины, чтобы основать там первый монастырь - это как минимум смелость, достойная уважения, но взгляяяд... но крест держит так, будто огреть тебя им хочет... ну а что, нередко именно таким лицом христианство к людям и поворачивалось, я не удивляюсь вообще, уже не удивляюсь)

Об оскорбительных пережитках.

/2008, 2016-17 доп./

До сих пор за безнравственность клеймятся именно женщины, а не мужчины. Допустим, есть женщины известного сорта. Ой чушь несу. Если у женщины много мужчин, и это добровольно – это ее дело, не буду осуждать. Если не добровольно, то это преступление, не ее. И всё. И мне абсолютно непонятно, почему их осуждают («вот, ее же весь район, весь район… знает»), а о мужчине никогда не скажут с осуждением: «а он был у такой-то» или «весь район к себе переводил». Напротив, им даже можно этим гордиться, и они гордятся!! ПОЧЕМУ? Гендерная иерархия, ясен пень. Женщина – вещь, сосуд, которым, по определенным правилам, имеет право пользоваться мужчина, что непонятного-то.

Нравственность должна быть равной, одна на всех. Особенно неприятно, когда женщин осуждают женщины. Слишком хорошо известны анекдоты о женской и мужской солидарности, вернее, о присутствии ее у мужчин и отсутствии – у женщин. И этому есть причины, ну исторически -  классовая солидарность есть добродетель господ, рабы разобщены, иначе они и не были бы рабами. Поэтому феминистки много говорят о внутренней мизогинии, и правильно делают. Впрочем, это не суть, солидарность должна быть общечеловеческой. Это и показал флешмоб «я не боюсь сказать», который поделил противников и сочувствующих не на мужчин и женщин, а на людей и нелюдей. Получается, хм, что у нас, как в гаремах, идет борьба за мужчин, поэтому закон «человек человеку волк» действует и в женской среде. Поэтому закон этот нельзя назвать «мужским». Пол – вообще расплывчатое понятие.

Молодец, еще до Симоны заметила - и про борьбу, и про относительность представлений о поле) Честно говоря, дивлюсь я этой борьбе за мужчин - сейчас (как правило) мужчина не нужен для выживания, а нередко еще и мешает... И, прошу прощения, но женщины, рвущиеся замуж - это для меня как бычки, радостно бегущие на бойню (учитывая российские реалии, так-то я к браку нормально отношусь, когда он не самоцель, а естественно образуется из хороших, здоровых отношений).  

Женская солидарность, когда она есть, в основном отрицательная и довольно забавная (как часто и всякая групповая солидарность): «все мужики – козлы». Даа? А кто виноват? Разве не женщины любят козлов, ухаживают за ними, прислуживают им, угождают, борются за них и в конечном итоге выращивают точно таких же козлов? Да, нельзя в этом винить только их, но и снять вину полностью уже не получится – мы все-таки уже не совсем товар. Да, женщины так воспитаны, но и мужчины так воспитаны, и что? Круг надо рвать.

(Но я недавно поняла вот какую вещь: нельзя поровну делить ответственность между привилегированными и угнетенными, эдак опять болтовня в пользу привилегированных получится, вот как у меня выше, и виктимблейминг до кучи. Да, женщинам пора прекратить поддерживать систему патриархата своими судьбами и телами, но для этого что надо? Как минимум - возможность, а о возможности надо прежде всего узнать, то есть это проблема воспитания и просвещения. Далее, возможностью надо воспользоваться, а это уже проблема ресурсов, и тут нужна поддержка государства и общества. А у нас еще конь не валялся, у нас идет активный процесс вставания... да не с колен, а обратно на четвереньки. Одна декриминализация побоев чего стоит. Плоды уже пожинаем, а как же.)

Короче, пора перейти от борьбы полов (подобной классовой) к взаимопониманию и взаимопроникновению, т.е. к андрогинности. Долой гендер, короче)

(Конечно, так-то для меня, в пределе - феминизм смыкается с персонализмом, в ином виде он мне нафиг не сдался. Чего же лучше, если женщины будут ценить прежде всего свою личность и жить так, как они хотят? Ну и остальные люди тоже, конечно.)

Это был очередной пост, демонстрирующий эволюцию моих взглядов) Мне нравится ее направление)

Интересно у Хейзинги, в контексте моих идей - о связи церковного и эротического. 1

Не менее важно для меня, чем сами факты касания этих сфер - отношение к этому автора. Оно вполне ожидаемое  - скучное, традиционное, повседневное, в зубах навязшее и задолбавшее. Автор, как и многие люди 20 века - сам не религиозен, о религии послушно судит по церковному мейнстриму. Согласно этому мейнстриму, эротическое не может быть священным, а телесное - в особенности. (Я вот даже подчеркну эти места). Понятно, что проблема не в авторе, а в мейнстриме. Автор прекрасно знает, что эротическое было священным в язычестве, но увы, в основном в контексте размножения и без всякой рефлексии о насилии. И автор вполне послушно и традиционно ведется на все эти мейнстримы. Как многие и многие.

"Имелась, однако, другая область, особенно любимая для воплощения эротического: сфера церковного. Выражение сексуального в терминах церковного культа практиковалось в Средние века с особенной легкостью... церковно-эротические аллегории развиваются в самостоятельную литературную форму. Это поэтический круг чувствительного Шарля Орлеанского, который несчастную любовь облекает в формы монашеской аскезы, литургии и мученичества... Святотатственная[1] тенденция, однако, наполовину смягчается проникновенностью чувства влюбленности:

Вот десять заповедей, Боже правый

Утех любовных...

Так происходит снижение десяти заповедей. Или же обета, данного на Евангелии[2]:

Призвавши, руки повелела дать,

На книгу возложить и обещать,

Что долг свой буду свято я блюсти

В делах любви...

 

Поэт говорит об умершем влюбленном:

 

Надеюсь я, сподобится он рая

Влюбленных, где, высоко восседая,

Как мученик пребудет и святой.

Не выглядит ли это так, словно эротическое вновь, хотя и каким-то извращенным способом, вынуждено искать со священным контакт, который давно уже был утрачен?

(вот это реально здравая мысль, да)

Для того чтобы стать культурой, эротика любой ценой должна была обрести стиль, форму, которой она чувствовала бы себя связанной, свое особое выражение, которое могло бы дать ей прикрытие.

(ну вообще-то, ээ, форма - не прикрытие и не связанность, а воплощение.)

Но даже там, где она пренебрегала такой формой и от скабрезной аллегории опускалась вплоть до прямого и откровенного показа отношений между полами, она, сама того не желая, не переставала быть стилизованной. Весь этот жанр, который из-за свойственной ему грубости с легкостью почитается эротическим натурализмом; жанр, изображающий мужчин всегда неустанными, а женщин -- изнывающими от желания; жанр этот, так же, как преисполненная благородства куртуазная любовь, есть романтический вымысел. Чем, как не романтикой, является малодушное[3] отвержение всех природных и социальных сложностей любви, набрасывание на все эгоистическое, лживое или трагическое в отношениях между полами покрова прекрасной иллюзии не знающего помех наслаждения? В этом тоже проявляется грандиозное устремление культуры: влечение к прекрасной жизни, потребность видеть жизнь более прекрасной, чем это возможно в действительности, -- и тем самым насильно придавать любви формы фантастического желания...

Действительность во все времена была хуже и грубее, чем она виделась в свете утонченного литературного идеала любви, -- но она же была и чище, и нравственней, чем пыталась ее представить грубая эротика, которую обычно называют натуралистической.

(а последнее с чего автор взял?)

Одним из важнейших поворотов средневекового духа явилось появление любовного идеала с негативной окраской.

 (увы)

Разумеется, aнтичность тоже воспевала томления и страдания из-за любви; но разве не видели тогда в томлении всего лишь отсрочку и залог верного завершения?  А в печальных финалах античных любовных историй самым напряженным моментом было не препятствие желанию, но жестокое разделение уже соединившихся любовников внезапно вторгшейся смертью -- как в повествованиях о Кефале и Прокриде или о Пираме и Фисбе. Переживание печали связывалось не с эротической неудовлетворенностью, а со злосчастной судьбой.

(и это было хорошо. с другой стороны, в некотором смысле, средневековый дух зрел в корень - там, в любви,  реально трагедия, и даже уже нифига не злой судьбы, а самого устройства человека...)

И только в куртуазной любви трубадуров именно неудовлетворенность выдвигается на первое место. Возникает эротическая форма мышления с избыточным этическим содержанием, при том что связь с естественной любовью к женщине нисколько не нарушается. Именно из чувственной любви проистекало благородное служение даме, не притязающее на осуществление своих желаний. Любовь стала полем, на котором можно было взращивать всевозможные эстетические и нравственные совершенства. Благородный влюбленный -- согласно этой теории куртуазной любви -- вследствие своей страсти становится чистым и добродетельным. Элемент духовности приобретает все большее значение в лирике; в конечном счете следствие любви -- состояние священного знания и благочестия, la vita nuova.

(насчет трубадуров не совсем верно - они нередко и притязали на взаимность, и получали ее. и "осуществление желаний" в том числе, и это прекрасно) об этом у меня есть более подробные записи с цитатами из их стихов, кстати)

Vita nuova нашла вечную гармонию одухотворенной страсти.

(где там оно?? там лишь намек, лишь томление и желание, но нет даже разрешения себе искать именно этого.)

...

Итак, сексуальному мотиву здесь (в "Романе о Розе") вполне сознательно отводится центральное место; все это предстает в виде столь искусной мистерии и облекается такой святостью, что больший вызов жизненному идеалу Церкви кажется невозможным.

В своей совершенно языческой направленности Roman de la rose может рассматриваться как шаг к Ренессансу. Но по внешней форме он, по видимости, полностью относится к Средневековью

Теоретически любовь в Романе о розе все еще оставалась преисполненной куртуазности и благородства. Сад радостей бытия доступен лишь избранным и только через посредство любви. Кто хочет войти в него, должен быть свободен от ненависти, неверности, неотесанности, алчности, скупости, зависти, дряхлости и лицемерия. Положительные же добродетели, которые должны быть противопоставлены всему этому, подчеркивают, что идеал становится теперь чисто аристократическим и более не является этическим идеалом, как это было в куртуазной любви. Эти добродетели -- беззаботность, умение наслаждаться, веселый нрав, любовь, красота, богатство, щедрость, вольный дух, куртуазность. Это уже не качества, облагораживающие личность светом, который излучает возлюбленная, но добродетели как средства для ее покорения. И душою произведения больше не является (пусть даже притворное) почитание женщины, но, по крайней мере у второго поэта, Жана Клопинеля, -- жестокое презрение к ее слабостям; презрение, источник которого -- сам чувственный характер этой любви.

(да ладно?! вот прям в этом причина?! а что ж у трубадуров не так было?! что ж за такое болезненное отношение к чувственности даже у авторов 20 века, что ж она им всё портит-то)) а не смешно, на самом деле, это травма коллективная, из которой выдираться и выдираться еще.)

Подход, отличавшийся большей глубиной и серьезностью, породил слова, с которыми несколькими годами позже осмеливается вступить в спор Кристина Пизанская. Эта отважная защитница прав женщин и женской чести вкладывает в уста бога любви поэтическое послание, заключающее в себе жалобу женщин на обманы и обиды со стороны мужчин. Она с негодованием отвергла учение Романа о розе. Кое-кто встал на ее сторону, однако творение Жана де Мена всегда имело множество страстных почитателей и защитников...

Это грандиозное произведение, соединявшее в себе чувственность, язвительный цинизм и элегантную символику, будило в умах сенсуальный мистицизм, который должен был казаться серьезному теологу пучиной греховности. Что только не осмеливался утверждать противник Жерсона Пьер Коль! Лишь Fol amoureux в состоянии судить о смысле этой ужасной страсти: тот, кто ее не изведал, воспринимает ее как бы в тусклом зеркале и гадательно. Таким образом, Коль пользуется для описания земной любви священными словами апостольского Послания к Коринфянам, говоря о ней так, как мистик о переживаемых им экстазах! Он отваживается объявить, что Соломонова Песнь Песней была сочинена во славу дочери фараона.

(ну в любом случае понятно, о какой она любви)

А все, кто поносят Roman de la rose, склоняются перед Ваалом. Природа не желает, чтобы один мужчина довольствовался одной женщиной, и Гений Природы -- вот кто является Богом.

(это ять здесь причем? можно подумать, женщина моногамна по природе, ну-ну)

Пьер Коль не боится исказить слова Евангелия от Луки (2, 23), доказывая, что некогда женские гениталии (роза в романе) были святыней.

(ну некогда и правда были)

И, вполне уверовав во все эти богохульства[4], он призывает защитников романа быть в том свидетелями и грозит Жерсону, что тот сам может стать жертвой безумной любви, как то уже случалось с иными богословами до него."

(и оба говорят не по делу. но - спор довольно веселый и смелый. плохо то, что это спор почти одних только мужчин.)

Хейзинга, "Осень Средневековья"

 

---

[1] ну, вообще-то, святотатство - это кража церковного имущества. тогда уж кощунство - ну это уже к переводчику претензия.

[2] проблема клятвы на Евангелии в другом совсем  - оно, как бы это сказать, вообще запрещает клясться))

[3] Ну почему сразу малодушное? Что, и помечтать нельзя иногда?

[4] Нет, не могу, постоянно об это спотыкаюсь - для Хейзинги-то это почему богохульства? тяжко с неверующими, собственного религиозного опыта не имеющими, но тыкающими тебя в мейнстирм, якобы он и есть истинное христианство...

Интересно у Хейзинги, в контексте моих идей - о связи церковного и эротического. 2

А вот еще очень интересное средневековое произведение:

"...даже там, где действительная любовь описывается столь правдиво, сколь это возможно, это описание всегда остается в сфере представлений, обусловленных определенными идеалами, с их техническим арсеналом ходячих представлений о любви; остается стилизацией в плане чисто литературного эпизода[1]. Таково весьма пространное повествование о поэтичной любви между престарелым поэтом Гийомом де Машо и Марианной XIV столетия, Le livre du Voir-Dit (т.е. Подлинная история). Поэту, скорее всего, было лет шестьдесят, когда одна знатная молодая особа из Шампани, Перонелла д'Армантьер, будучи лет восемнадцати от роду, послала ему в 1362 г. свой первый рондель, в котором предлагала свое сердце лично ей незнакомому прославленному поэту и просила его вступить с нею в любовную переписку. Послание воспламеняет бедного больного поэта, ослепшего на один глаз и страдающего подагрой. Он отвечает на ее рондель, начинается обмен посланиями и стихами. Перонелла гордится своей литературной связью, с самого начала она не делает из этого никакой тайны. Она хочет, чтобы он всю их любовь, как она протекала в действительности, описал в своей книге, включив туда все их стихи и письма. Он с радостью берется за это: "во славу и в похвалу Вам свершу я то, что останется на добрую память... И Вы, сладчайшее мое сердце, <...> укоряете себя, что начали мы столь поздно? <...> Клянусь Богом, я тоже <...>; но вот верное средство: устроим нашу жизнь столь хорошо, насколь только возможно, в месте и времени, и наверстаем потерянное, дабы и через сотню лет о любви нашей говорили хорошо и с почтением, ведь имейся в ней что дурное, Вы утаили бы ее и от самого Господа, если б сумели".

(по-моему, это прекрасно:) то есть буквально, без иронии. немного смущает только разница в возрасте влюбленных, ну, чего только не бывает на свете... девушка совершеннолетняя даже по нашим понятиям, всё добровольно, да может, и мужчина неплохо сохранился.)

Из рассказа Гийома де Машо, уснащенного письмами и стихами, мы узнаем о вещах, которые тогда вполне уживались с почтительною любовью. В ответ на свою просьбу он получает ее живописный портрет, которому поклоняется, как земному божеству. Перебирая все свои недостатки, в страхе ожидает он предстоящей им встречи, и счастье его безгранично, когда оказывается, что его внешность нисколько не пугает его юную возлюбленную.

(вот хорошо тоже, когда мужчина об этом думает и беспокоится)) ну мы ведь не слепые, правда.)

Под сенью вишни она засыпает -- или притворяется, что засыпает, -- у него на коленях. Она одаряет его все большими милостями. Паломничество в Сен-Дени и ярмарка в Ланди дают им возможность провести несколько дней вместе. В полдень паломники чувствуют смертельную усталость из-за жары  и окружающих их со всех сторон скопищ народу. В переполненном городе они находят пристанище у одного горожанина, который предоставляет им комнату с двумя постелями. В затененной для полуденного отдыха спальне на одну из постелей ложится свояченица Перонеллы, на другую -- она сама со своей камеристкой. Между собою и ею велит она лечь нерешительному поэту, который, из страха причинить ей хоть малейшее беспокойство, неподвижен, как мертвый; проснувшись, она велит ему поцеловать себя. К концу путешествия, видя, что он охвачен печалью, она позволяет ему прийти к ней ее разбудить перед тем, как расстаться. И хотя рассказ поэта и здесь пестрит словами "честь" и "onneste" "честный", из его достаточно непринужденного повествования следует, что вряд ли осталось что-либо такое, в чем она могла бы еще ему отказать. Она вручает поэту свое сокровище, золотой ключ своей чести, дабы он тщательно хранил его, однако это может быть понято как его долг охранять от хулы ее доброе имя в глазах людей.

Вкусить счастья еще раз поэту было не суждено, и из-за недостатка дальнейших приключений вторую половину своей книги он заполняет бесконечными экскурсами в мифологию. В конце концов Перонелла сообщает ему, что их связь должна прекратиться, -- видимо, из-за предстоящего ей замужества. Но поэт решает навсегда сохранить любовь к ней и свято почитать ее, а после их смерти душа его умолит Господа и в небесной славе оставить за ней имя Всепрекраснейшая.

(прекрасно!)

И по части обычаев, и по части чувств книга Le Voir-Dit является для нас источником более щедрым, чем большинство произведений любовной литературы того времени. Прежде всего обращает на себя внимание чрезвычайная свобода, которой могла располагать юная девушка, не опасаясь вызвать недовольство со стороны окружающих. Затем -- наивная беспечность, с которой все, вплоть до интимнейших сцен, происходит в присутствии посторонних, будь то свояченица, камеристка или секретарь...

Еще примечательнее соединение любовных и религиозных обязанностей... Избрание паломничества для встречи друг с другом тоже не содержит в себе ничего необычного. Паломничества были весьма в ходу для осуществления любовных приключений. При этом паломничество совершалось с полной серьезностью, "весьма благочестиво".

(с одной стороны - это классическое двоемыслие (с точки зрения Хейзинги уж точно). но с другой, вот правда - тут здоровая, незыблемая, вечная основа: раз любовь священна, она не может противоречить религии)

Ранее они встречаются во время мессы, и он сидит позади нее:

При "Agnus Dei" возглашенном

Она, клянусь святым Криспеном,

Дала мне мир в отъединенном

Столпами храмовом притворе,

Сей нежностью умерив горе

Души, что словно бы в неволе

Была, ее не видев боле.

"Мир" -- это плакетка, которую передавали друг другу, и каждый целовал ее, вместо того чтобы в знак мира целоваться друг с другом. Здесь, разумеется, поэт хочет сказать, что Перонелла дала ему поцеловать себя в губы.

(у меня мог бы быть прекрасный поцелуй в храме, но не был) а было бы, в некотором смысле, идеально)

Он ожидает ее в саду, читая молитвы по бревиарию. Начиная новену (девятидневное богослужение с чтением определенных молитв), он, входя в церковь, дает обет в каждый из девяти дней сочинять по стихотворению для своей любимой, что не мешает ему говорить о величайшем благочестии, с которым он молится.

(и не должно мешать)

Не следует при этом думать о легкомысленности или фривольности; Гийом де Машо -- высокий и серьезный поэт. Здесь мы видим ту самую, для нас почти непостижимую, непосредственность, с которой в период, предшествующий Тридентскому собору, религия вплеталась в повседневную жизнь."

Хейзинга, "Осень Средневековья"

---

[1] Литературность любви не мешает, напротив))

Интересно у Хейзинги, в контексте моих идей - о связи церковного и эротического. 3

И вот еще произведение, но это скорее "поржать-поплакать" - "Книга шевалье де ла Тур Ландри для воспитания дочерей его":

"Не кажитесь слишком доступными. Юношей был он как-то взят своим отцом в некий замок, чтобы в связи с близящимся обручением познакомиться со своей будущею невестой. Девушка встретила его чрезвычайно приветливо. Желая разузнать, что она собой представляет, он болтает с нею о всякой всячине. Они заговаривают о пленниках, что предоставляет молодому рыцарю повод для изысканного комплимента: "Мадемуазель, было бы много лучше попасть пленником в Ваши руки, нежели в чьи иные, и думаю, быть в плену у Вас не столь тяжко, как если бы меня взяли в плен англичане. -- И она отвечала мне, что всего лишь недавно довелось ей увидеть того, кого пожелала бы она иметь своим пленником. И тогда спросил я, не сулит ли она ему жестокой темницы, и сказала она, вовсе нет, но что содержала бы она его столь же нежно, сколь и собственное свое тело, -- на что я сказал, что поистине счастлив был бы очутиться в столь нежном и благородном узилище. -- Ну что мне сказать Вам? Язычок у нее был весьма остер, и казалось, из ее же слов, что знала она немало, да и взгляд у нее был весьма живой и лукавый". Прощаясь, она попросила его, дважды или трижды повторив свою просьбу, приехать вскорости снова, словно она давно уже его знала. "И когда расстались мы, сеньор мой отец спросил меня: "Как показалась тебе та, которую ты только что видел? Скажи свое мнение". Но ее слишком энергичное поощрение отбило у него всякую охоту к знакомству более близкому. "Монсеньор, кажется мне, хороша она и красива, но не желал бы я быть с нею ближе, нежели есть, о чем и прошу Вас". Об обручении больше не было речи, и шевалье, видимо, нашел основания впоследствии не сожалеть об этом.

(ААААААААААА!!!

Вот ужас-то, когда девушка проявляет к юноше интерес... видимо, насиловать интереснее и благочестивее.)

В первую очередь он (шевалье де ла Тур Ландри) думает об удачном замужестве для своих дочерей. Но замужество и любовь имеют между собой мало общего. Он приводит пространный "debat" между собой и своей женой о дозволенности любви, "близости по любви". Он полагает, что в некоторых случаях девушка может любить без ущерба для своей чести, например "в уповании брака". Жена ему возражает. Девушке лучше бы не влюбляться вовсе, даже в своего жениха. Ибо это препятствует истинному благочестию.

(АААААААААААА!!!)

"Ибо слыхала я, многие, бывшие влюбленными в юности, говорили, что в церкви помыслы их и меланхолия заставляли помышлять их много более о нежных мыслях и наслаждениях любви, нежели о божественной службе; и любовные искусы по природе своей таковы, что, когда служба до вершины доходит и даже когда священник на алтарь возлагает Господа, тем более ничтожные мысли овладевают ими" Машо и Перонелла согласились бы с этими пристальными душевными наблюдениями.

(автор, ты совсем, да?

автор демонстрирует всё тот же, в сущности, средневеково-ханжеский подход к любви, которая никоим образом не может быть священной якобы. а впрочем, я же об этом говорила.)

Но впрочем, какое различие в подходе поэта -- и рыцаря! И опять-таки снова: как сочетать с подобной строгостью то, что отец в назидание своим дочерям неустанно преподносит истории, скабрезное содержание которых сделало бы их вполне уместными в Cent nouvelles nouvelles?

(ну а так и сочетать - где скабрезность и где любовь. это влюбляться нельзя, а "познавать жизнь" - можно)) видимо, по их логике, это благочестию не препятствует.)

Именно то обстоятельство, что связь между прекрасными формами придворного любовного идеала и реальностью помолвки и брака была столь незначительна, и приводило к тому, что элементы игры, светской беседы, литературной забавы во всем имевшем отношение к утонченной любовной жизни могли разворачиваться вполне беспрепятственно. Для идеала любви, прекрасного вымысла о верности, жертвенности не было места в трезвых материальных соображениях, касавшихся брака, в особенности брака аристократического. Этот идеал можно было переживать лишь в образах волшебной, одухотворенной игры."

***

"Прекрасная мечта о рыцарском мужестве и все другие формы, где любовные отношения стремились превратиться в культуру, должны были быть отвергнуты как неистинные и фальшивые. Ни восторженный идеал благородной и чистой рыцарской верности, ни безжалостно-утонченное сладострастие Романа о розе, ни нежная, уютная фантазия пасторали не могли устоять перед натиском действительной жизни. Этот натиск ощущался повсюду. С позиций духовной жизни провозглашается проклятие всему, что, будучи вызвано любовью, есть грех, коим развращается мир. Заглядывая в сияющую чашу Романа о розе, на дне ее моралист видит горький осадок. "Откуда, -- восклицает Жерсон, -- незаконнорожденные, откуда детоубийства, изгнания плода, ненависть, отравляющая взаимную жизнь супругов?"

(ой, неужели вот прям оттуда?)) сначала запрещаете любить, потом удивляетесь, что ненавидят?!)

Со стороны женщин слышится еще одно обвинение. Все эти общепринятые формы выражения любви -- дело мужчин. Даже там, где любовь облекается в идеализированные формы, вся эротическая культура остается исключительно сферой эгоизма мужчин. Что это за постоянно повторяющиеся обидные высказывания по поводу брака и женских слабостей -- непостоянства и легкомысленности, как не защитный покров мужского себялюбия? На все эти упреки я отвечу только одно, говорит Кристина Пизанская: не женщинами писаны были все эти книги.

(очень важное замечание!)

Действительно, ни в эротической литературе, ни в благочестивых книгах Средневековья не отыскать сколько-нибудь заметных следов подлинного участия к женщине, к ее слабости и тем горестям и опасностям, которые сулит ей любовь. Сострадание формализовалось в фиктивный рыцарский идеал освобождения девы, где отмечались, собственно говоря, лишь чувственная прелесть и удовлетворение мужского тщеславия. После того как автор "Пятнадцати радостей брака" подытоживает в своей лениво-изящной сатире все женские слабости, он предлагает описать также несправедливости, выпадающие и на долю женщин; этого он, однако, не делает. В поисках того, как бывали выражены настроения нежности, женственности, следует обратиться к самой Кристине Пизанской. Вот начало одного из ее стихотворений:

 

Супружество таит услады,

От них вкусила я сама...

 

Но как слабо противостоит голос единственной женщины хору издевок, где пошлости и распущенности подпевает нравоучительность. Ибо лишь весьма малое расстояние отделяет свойственное проповеди презрение к женщине -- от грубого отрицания идеальной любви прозаичной чувственностью и мнимым глубокомыслием застольных острот."

Хейзинга, "Осень Средневековья"
***

но вот еще очень дельное замечание:

"Отвращение к человеку, ибо он "образован из нечистого семени, зачат в зуде телесном", -- самый жалкий элемент средневековой этики. Это может быть объяснено чувственностью, обратившейся в свою собственную противоположность; кроме того, здесь наверняка проявляется та примитивная форма реализма, которая заставляет дикарей испытывать страх перед магической субстанцией и тайными силами, скрытыми в экскрементах и во всем том, что имеет касательство к зачатию и рождению. Прямая и не слишком отдаленная связь прослеживается между магическим страхом, с которым первобытные народы избегают женщин в периоды, связанные с женскими отправлениями, и аскетическим женоненавистничеством и поношением женщин, что так портит христианскую литературу со времен Тертуллиана и Иеронима."

тут Хейзинга вполне свободно говорит со своей точки зрения: знаете, ребята, я всё могу понять, но вот тут у вас явный перебор. плохо то, что он замечает именно только "перебор", а в целом насчет женщин и эроса мыслит вполне архаично, не видя целого комплекса стереотипов и не рефлекcируя над ними. но это у многих такая проблема, и даже до сих пор.  

кажется, декабрь

Недавно прочитала возмущенный пост одной девушки - мол, заявляются периодически бывшие и вспоминают исключительно секс, не встречи, подарки и всякие совместные переживания, а только секс. Ну... с одной стороны, я ее понимаю и подозреваю, что секс там был не очень для нее... и зацикленность на голом сексе - антисексуальна. Но с другой стороны - да я тоже вспоминаю в первую очередь и чаще всего секс или что-то околосексуальное (тут у меня широкий диапазон получается, от прикосновений до разговоров и переписки, но всё равно)! Не говорю об этом, но вспоминаю же) и мечтаю чаще всего о сексе)) да в основном о сексе. Слишком много надо условий, чтобы он действительно был хорошим, эх... Получить физическое удовлетворение - штука нехитрая, что с собой, что с партнером. Но мне этого всегда мало.

***

Я вообще не заботливая, но мотивация похвалой может слегка сдвинуть даже это)) В первый раз я купила подруге в больницу всё строго по списку. Во второй раз добавила по своему вкусу две ореховые смеси и саше, чтобы хоть как-то спасаться от больничного воздуха) меня похвалили еще больше, я довольна)

***

А вот с партнером такое ощущение... примерно как с мамой: если накосячила - непременно выговор, но если что-то хорошее сделала - как будто это само собой разумеется. Он-то с этим не согласится, с его точки зрения всё иначе - и выговоры далеко не всегда, а только когда достану, и хвалит он меня... и это правда.

Но мне вот мало похвалы, восхищения и прочих эмоциональных плюшек, очень мало. Потому-то меня и раздражают все разговоры о мотивации, потому что позитивной у меня никогда не было, всё негативная, в основном - "с голоду подохнешь". Ну сейчас, когда не подыхаю, естественно сложить лапки-то. Желаний нет, увы.

***

Еще мне тяжело, когда хоть что-то во мне не принимают. Я громко разговариваю, особенно если о том, что меня волнует (а волнуюсь часто, иначе зачем говорить)) К счастью, подруги это принимают, две из них сами довольно громкие, при выступлениях это вообще очень помогает - меня без труда слышит вся аудитория)) А вот любимый человек морщится и вообще от громкого голоса у него болит голова. И я всё понимаю и понижаю тон. НО мне это тяжело. Дело ведь не в том, чтобы он мне уступил и мучился, ясен пень. Дело в том, чтобы ему нравились мои особенности, не мешали жить, а помогали. Но у нас этого не будет, несовпадения слишком очевидны. И вот "мелочь" вроде, голос понизить, а для меня существенно, мне это сложно. А ему сложно меня терпеть. Тут либо один будет мучиться, либо другой. Очередной пример, почему "компромисс" и "принятие человека" иногда не спасают - тут нестыковка, хоть тресни.

***

Я ведь еще стала на группу терапевтическую ходить, и уже много всего произошло, но записи придется хорошенько обработать, чтобы не нарушать конфиденциальности. Вероятно, я этим займусь.