из журнала "Мир искусства" 5

Снова Мережковский.

У Достоевского нет противоядия от толстовства, только предчувствие его в романах, в публицистике же – еще какой яд. Ложь переплетена с правдой. Крайности...

"Другими словами: чемъ пожертвовать — нашею культурною истиной народному религіозному благообразію, какъ это делали или желали сделать славянофилы; или наоборотъ—народнымъ благообразіемъ нашей культурной истине, какъ это сделали западники? Что-же делать намъ, несчастнымъ, ни западникамъ, ни славянофиламъ, которымъ и то, и другое одинаково[1] свято?—На этомъ распутіи, передъ этою задачею стояли оба они, Л. Толстой и Достоевский; каждый решилъ ее по своему, и въ различіи решеній этихъ сказалась вся ихъ безконечная религіозная противоположность."

А мне Аким симпатичнее, чем Каратаев.

Ну да, нет абсолютной истины и абсолютной лжи на земле.

"Достоевский понялъ,—кажется, онъ первый изъ людей понялъ или, по крайней мере, почувствовалъ съ такою силою,—что и въ религіи, какъ впрочемъ во всемъ человеческомъ, нетъ ни безусловной истины, ни безусловной лжи, а есть только более или менее сознательно условные, и чемъ более сознательные, темъ более совершенные знаки, знаменья, символы. Религіозное сознаніе Л. Толстого отрицаетъ символъ въ его самой первой и глубокой сущности, признаетъ религіозное, какъ нечто исключительно духовное, безкровное и безплотное, освобожденное отъ всехъ легендъ, обрядовъ, таинствъ, догматовъ. Сознаніе Достоевскаго, въ такой мере, какъ еще ни одно изъ являвшихся въ человечестве религіозныхъ сознаний — символично." „Мысль, изреченная, есть ложь".

(Гюстав Моро, "Ночь")

Символ необходим, т.к. человеческий язык условен, относителен и ограничен.

"Соединеніе знания съ любовью и есть наша новая религія, религія Достоевскаго."

Все же и рассуждения Зосимы об аде - демагогия, якобы гуманная, а на деле нифига.

"Великий Инквизиторъ восточной церкви, можетъ быть, назвалъ-бы „мистическое разсужденіе" старца Зосимы объ аде и адскомъ огне прямо „еретическимъ", неправославнымъ. Но для насъ, при теперешней степени нашего религіознаго сознанія, это — все еще старое вино, хотя и въ новомъ сосуде.—А вотъ и для насъ уже новое вино, которое не только Великий Инквизиторъ, но, можетъ быть, и самъ старецъ Зосима, можетъ быть, даже самъ Достоевскій, если-бы созналъ до конца то, что онъ здесь предчувствуетъ, назвалъ-бы ересью."

Да, Боже мой, да!!!!

(Правда о земле - ок, хотя символы так себе, не люблю культ матери в любых формах.) И нет, не понимал Достоевский значения исторического пути - если Толстой отрицал, то тот всё норовил не то назад свернуть, не то остановиться.

Неравны не социальные группы, а люди, но Мережковский смешивает социальное с личностным. Впрочем, прав насчет духовной аристократии, "священства по чину Мелхиседекову".

"Такъ именно, то есть, какъ величайший нигилизмъ, какъ „шигалевщину", какъ страшную анархическую силу, которая уравниваетъ горы и долы, „приводитъ все къ одному знаменателю", все слишкомъ глубокое и высокое—къ одной геометрически правильной плоскости, — такъ и только такъ поняли ученіе Христово Л. Толстой и Фридрихъ Нитче, одинъ—благословляя, другой — проклиная."

"ученіе Христово есть не только уравненіе старыхъ, недостаточно-глубокихъ долинъ, недостаточно-высокихъ горъ, но и открытіе новыхъ, глубочайшихъ долинъ, новыхъ, высочайшихъ горъ."

Да!

Необходимо утвердить личность и любовь, да не чисто духовную, а духовно-плотскую.

"Бедный рыцарь такъ и не понялъ главнаго въ любви своей: оттого-то „все безмолвный, все печальный, какъ безумецъ, умеръ онъ." Ему казалось, что онъ любитъ только духомъ, „чистымъ духомъ", отвлеченнымъ созерцаніемъ; но онъ любилъ и духомъ, и кровью, до крови: недаромъ-же кровью своею начерталъ онъ имя таинствеиной Возлюбленной; все-таки кровью хотелъ запечатлеть свой духовный союзъ съ Нею."

(Данте Габриэль Россетти)

А я про что)) Поэтому все эти скатывания в "духовную любовь" - для меня регресс. Это всё уже было, и это не то, неправда, не вся правда. Если я люблю человека, то мне его надо иметь рядом, видеть, слышать, трогать, вдыхать и выдыхать, брать и давать. Известное "бескорыстие" в любви - это просто кайф от самого процесса (отношений в целом, я сейчас не только про секс).

"...любили, „невесты неневестныя", Жениха своего, до мученической крови, до кровавыхъ язвъ на теле. Для насъ это самая темная, не „вмещенная" нами сторона христіанства. Для насъ какъ будто выдохлось все благоуханіе этой книги, благоуханіе мѵра, которое возлила великая грешница на ноги Господа, которымъ и Жены-Мироносицы въ сумеркахъ самаго таинственнаго утра пришли помазать Тело Его въ гробу."

(Данте Габриэль Россетти... идеально)

Да, «для нас и чистейшее миро любви уже нечисто», но где и когда была чистота? Уж конечно, не Марья Павловна из "Воскресения" в этом виновата. Но непонятно, где Мережковский видит у Достоевского «преображение пола». Вовсе нет – его святые от пола бегут, а кто не бежит, тот «насекомое». И Нелли только потому у него человек, что еще не женщина.

Важнее бессознательное соединение, чем сознательная противоположность. У обоих. Ну да.

"Собственность для христіанъ Достоевскаго действительно—такая„слабая паутина", что при одномъ прикосновеніи разрывается; а для христіанъ Л. Толстого—цепь, которую нельзя вырвать изъ сердца иначе, какъ съ кусками живого тела, живого „мяса"; ежели и отрекаются они отъ собственности, то съ такою болью и судорогой, что глядеть-то на нихъ противно: словно жилы изъ себя вытягиваютъ;—ужъ лучше-бы не отрекались, Богъ съ ними!"[2]

Воот, и с сексом то же самое.

„светлаго воздыханія", какъ-бы сумеречнаго света самаго таинственнаго утра, въ которое жены-мѵроносицы пришли ко Гробу, въ которое только и могло совершиться Воскресеніе,—никогда не испыталъ Л. Толстой. У него одно изъ двухъ: или языческая радость жизни и скорбь смерти; или христіанская скорбь жизни и радость смерти; у него — или страшный мракъ той черной „дыры", въ которую проваливается Иванъ Ильич, или еще более страшный, „белый светъ смерти", въ которомъ для князя Андрея все цвета волшебнаго фонаря жизни разлагаются, потухаютъ и все „ужасно просто, гадко".

Про зайца - блестяще просто.

"Тайна Л. Толстого отталкиваетъ, какъ то отвратительное нечеловеческое оно, которое стоитъ за дверью и ломится въ дверь; тайна „ухаетъ" на человека и насильно загоняетъ его, какъ зайца, на дорогу любви. Тайна Достоевскаго притягиваетъ, заманиваетъ на дорогу любви, соблазняетъ всеми соблазнами не только жизни и радости, но также смерти и ужаса. „Отреченіе и согласіе мне менее трудны, чемъ другимъ, потому что я ничего не хочу. Я желалъ-бы только не страдать", — разсуждаетъ окончательно затравленный заяцъ, Аміель.—
„Виноградари вообразили себе, разсуждаетъ не менее затравленный Нехлюдовъ въ конце „Воскресенія", что садъ, въ который они были посланы для работы на хозяина, былъ ихъ собственностью; что все, что было въ саду, сделано для нихъ, и что ихъ дело только въ томъ, чтобы наслаждаться в этом саду своею жнзпью.— А ведь это очевидно нелепо!''. Вотъ чувство раба, который не веритъ въ доброту господина своего, чувство работника, который не веритъ въ щедрость хозяина; вотъ уныніе согрешившаго Адама, изгнаннаго изъ рая[3], изъ „сада" и обреченнаго есть хлебъ свой въ поте лица своего, пока не вернется въ землю, изъ которой взятъ. Міръ не рай, не ,,Божий садъ", а место проклятья, изгнанья, место работы и рабства. Это конечно Ветхій Заветъ, это до-христіанское отношеніе виноградарей къ „Саду"; а вотъ и христіанское: „милые мои, — говоритъ умирающий отрокъ въ воспоминаніяхъ старца Зосимы,—прямо въ сад пойдемъ и станемъ гулять и резвиться, другъ друга любить, и восхвалять, и целовать, и жизнь нашу благословлять.—Птички Божіи, птички радостныя!.." Вотъ уже чувство свободнаго, а не раба, чувство Адама, возвращеннаго въ рай, веселіе Сына, поверившаго въ благость и щедрость Отца: міръ есть Божий садъ—значитъ, и мой садъ, потому что я сынъ Отца, и все Его—мое; господский или хозяйский садъ—чужой; но садъ Отца моего—моя „собственность", потому что мы любимъ другъ друга, и у насъ все общее. „Станемъ гулять въ саду и резвиться, и жизнь нашу благословлять" — разве это не значитъ: станемъ "наслаждаться в этом саду своею жизнью?''

(Джон Уильям Уотерхаус)

Но для „христіанина" Л. Толстого „это очевидно нелепо", то есть, для него „очевидно нелепа" самая сущность ученія Христова — не прежняя, рабская, а новая, свободная любовь къ Богу, сыновность людей Богу."

Прекрасно!

"Въ этихъ словахъ изъ Дневника Аміеля нетъ вовсе мысли, даже вопроса о томъ, есть-ли смерть не только „переходъ въ ничто"? можно-ли „смертью смерть попрать", не исчерпывается-ли смыслъ жизни и смерти чемъ-то независимымъ отъ противоположности жизни и смерти? ... Заячій страхъ, заячья покорность, отреченіе отъ жизни, проклятіе жизни, самое безнадежное изъ всехъ проклятий, тихое, смиренное, — ,,я ничего не хочу, я-бы желалъ только не страдать",—такъ доныне почти всегда и везде нонималось ученіе Христово; къ этому пониманію Л. Толстой въ сущности ничего не прибавилъ, только довелъ его до последней крайности.

Покорность Богу отъ страха, не отъ любви и доверія, не отъ „великаго дерзновенія", а отъ одного страха и недоверія. „Страхъ Божий" какъ начало христіанства? — „Любовь до того совершенства достигает в нас."—говоритъ ученикъ Иисуса, воздежавший на груди Его, —что мы имеем дерзновеніе.—В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийіся не совершен в любви''. Ежели то, что Л. Толстой называетъ „христіанскою любовью", действительно можно такъ называть, то ужъ, во всякомъ случае, любовь эта не имеетъ никакого „дерзновенія", не „изгоняетъ страха"; — нетъ, сама она вся — отъ страха, отъ „мученія страха", отъ последней степени этого мученія, которая есть даже не просто страхъ смерти и страданий, а "страх страха": мне такъ страшно, что лучше я не буду говорить и думать о томъ, какъ мне страшно.—„Дитя мое, отдай мне свое сердце".—„На, возьми,— да будетъ воля Твоя". — А втайне— мысль самая страшная: я знаю, что Ты господинъ жестокий,—жнешь, где не сеялъ, собираешь, где не разсыпалъ; если я тебе и не отдамъ моего сердца,— Ты все равно возьмешь его, возьмешь насильно: такъ на-же, возьми, „да будетъ воля Твоя".—Покоряться такъ—не значитъ-ли въ сущности „делать хорошее лицо при скверной игре"?"

Именно оно и есть)

„Пугалы смерти и страданий насильио загоняютъ человека, какъ зверя, какъ того кабана, котораго травитъ дядя Ерошка,—въ капканъ любви, въ законъ любви. Да, именно—законъ. Любовь—не евангельское „блаженство" и свобода, а все еще ветхозаветный законъ, любовь — вечное насиліе Бога надъ человекомъ, вечная травля человека Богомъ. Человекъ—„заяцъ", Богъ—охотникъ; человекъ — преступникъ, приговоренный къ смерти, казнь котораго отсрочена; Богъ—палачъ. Въ предсмертныхъ мученіяхъ, Иванъ Ильичъ „бился, какъ бьется в руках палача приговоренный к смерти, зная, что онъ не можетъ спастись. Онъ плакалъ о безпомощности своей, о своемъ ужасномъ одиночестве, о жестокости людей, о жестокости Бога''. Тайна смерти, тайна Бога и есть та „черная дыра", черный узкий мешокъ, куда „суетъ съ болью" умирающаго Ивана Ильича, „все дальше просовываетъ и не можетъ просунуть сила невидимая, непреодолимая'', нечто безъобразное и безобразное. Такой Богъ—даже не Он, а Оно. Въ предсмертномъ бреду князя Андрея ,,за дверью стоитъ оно.— Что-то ужасное, уже надавливая съ другой стороны, ломится въ дверь. Что-то нечеловеческое—смерть ломится въ дверь".

Такой Богъ лишаетъ человека всякаго человеческаго достоинства, низводитъ на степень животнаго, ставитъ въ самыя унизительныя положенія человеческую душу и тело.



(Джордж Фредерик Уоттс)
."

"Воскресеніе духа есть только умираніе тела, не начало чего-то новаго, сверхъ-животнаго, а только конецъ стараго, животнаго,— отрицаніе плоти—одно отрицаніе, безъ утвержденія того, что за плотью. Здесь происходящее въ душе такъ связано съ происходяшимъ въ теле, что одно невозможно безъ другого, одно исчезаетъ съ другимъ. Если-бы Брехуновъ не замерзъ, то просто не сумелъ бы вспомнить своихъ любовныхъ мыслей о Никите и, по всей вероятности, остался бы такимъ-же кремнемъ, какимъ былъ до замерзанія; теломъ-бы воскресъ, а духомъ снова умеръ-бы."

Это вот к тому, что человека надо мучить, чтобы он стал лучше - эта зараза на самых вершинах того, чему мы поклоняемся и считаем величайшими достижениями нашей культуры. Такие нам назначили вершины, да. После этого чего хотим-то? Счастья? Нельзя, разбалуемся, испортимся! Хотя бы не страдать - но и это многовато, это ведь лень и эгоизм!

"Дело въ томъ, что телесная слабость и сладость животной любви къ себе, притворившейся христіанскою любовью къ другимъ, есть одна изъ ступеней, по которымъ спускается умирающая плоть въ глубину неведомаго,—одна изъ ступеней, но не последняя; когда ступень эта пройдена, надо итти дальше."

*

Минский, "Философские разговоры", разговор третий.

"Великое-же замешательство, которое доныне царило и до конца дней будетъ, вероятно, царить въ религіозномъ сознаніи людей, объясняется темъ, что храмъ Богу, подобно вавилонскому столпу, строится многими рабочими,—чувствами, умозреніемъ, мистическимъ разумомъ,—изъ которыхъ каждый говорит на иномъ наречіи, но свой языкъ хочетъ навязать всемъ остальнымъ."

Воот)

"Только мэоническая природа божества является мне ручательствомъ, что найдена вечная мистическая идея, которая не истлеетъ и не превратится въ мусоръ. И только созерцаніе отрицательной святыни облегчаетъ мне бремя жизни. Когда я выхожу изъ храма Единаго, где я не долженъ былъ ни верить, ни просить, а въ полной уверенности поклонялся истине и любилъ, и возвращаюсь къ действительности, то испытываю нечто странное. Пройденный путь метафизическихъ разсуждений кажется мне ненужнымъ и скучнымъ, и я-бы хотелъ забыть о нихъ, какъ по окончаніи постройки удаляютъ скрывавшие ее леса. Чувственный-же міръ, наоборотъ, является мне въ новомъ, почти божественномъ свете. Предметный міръ имеетъ больше сродства съ божествомъ, нежели умозреніе. Каждый предметъ уже однимъ темъ, что онъ индивидуально ограниченъ и равенъ себе, является какимъ-то подобіемъ абсолютно Единаго."

Вот прекрасно человек выразил мое религиозное чувство!

(Джон Уильям Уотерхаус)

---

[1] Мне знакома сама эта необходимость "сидения на нескольких стульях". Это абсолютно необходимо, чтобы остаться собой и не предать не просто дорогих, но единосущных тебе истин. И "в мире много стульев".

[2] Вот в этом восклицании - нечто очень важное для меня и про меня. В противоположность мейнстриму (и не только современному, что характерно)) меня восхищает не превозмогание, не переступание через себя, не выдирание из себя жил и мяса - пожалуй, это даже и противно, именно противно. Меня восхищает, когда люди делают то, что хотят. Я люблю то, что дается легко. Что легко, то и свободно. А я обожаю именно свободу. Что ж, крайности сходятся в нашем мире (или так кажется) - кого-то обзовут "рабом любви", а кого-то и "рабом свободы". Таковы два моих якоря) Но такова и правда обо мне. Я-то запуталась не в свободе и даже не в любви. Если быть последовательной в том и другом - не в чем путаться, делай что хочешь и будь что будет) А вот мораль, нормы, традиции - они-то и мешают... жить.

[3] нельзя сказать, что безосновательное уныние, не так ли?)

Была на околофилософской дискуссии, почувствовала себя Белинским:

"подождите, господа, подождите, мы ведь еще не решили вопроса о Боге, тьфу, о свободе воли..." Ладно, совсем честно: "подождите, господа, я еще не всё сказала!")) (подумала я) На самом деле, в основном было легко, приятно, весело, один минус - "мне всё равно никогда не хватит времени высказаться"))

Я из тех, кто любит говорить, да (хотя и слушать очень даже умею, подруги не дадут соврать, да и многие собеседники тоже). Это не был "выход из зоны комфорта" - в сущности, это и есть моя зона комфорта, подобные сборища. С удивлением, да и приятностью, снова и снова обнаруживаю отсутствие у себя вот этой "социальной тревожности" - "страха публичных выступлений", "страха незнакомых людей"... в данном контексте (общая тема и действительно хорошая, по делу, модерация) у меня ничего такого нет - никого не знала, чувствовала себя как рыба в воде, еще шла потом к метро с одной девочкой и болтала. По всем параметрам у меня эти страхи должны быть - а их нет)) Это так кайфово, если честно)) Да, психологини моей не было, это и к лучшему) И когда много набирается человек (ну 15-20 на двухчасовую беседу - это прилично), у меня мысли двоякие: хорошо, что они все меня услышат, а вот если все вздумают говорить - это плохо, мне будет мало места. К счастью, судя по моему опыту, даже в малых группах по 5-7 человек все равно идет разделение на тех, кто больше говорит и тех, кто больше слушает, если нет формата "говорить по очереди", то всё довольно быстро встает на свои места, как во второй части беседы и было)

Да, за такое время по существу на такую тему поговорить невозможно. У меня такое чувство, что немножко начали, и всё.

Перечитала перед выходом кое-что у Бердяева и снова умилилась до слез: ну вот да, да, за это я его и люблю))

"В школьной философии проблема свободы обычно отождествлялась с "свободой воли". Свобода мыслилась как свобода выбора, как возможность повернуть направо или налево. Выбор между добром и злом предполагает, что человек поставлен перед нормой, различающей добро и зло. Свободой воли особенно дорожили с точки зрения уголовно-процессуального понимания человеческой жизни. Свобода воли необходима для ответственности и наказания. Для меня свобода всегда означала что-то совсем другое. Свобода есть моя независимость и определяемость моей личности изнутри, и свобода есть моя творческая сила, не выбор между поставленным передо мной добром и злом, а мое созидание добра и зла. Самое состояние выбора может давать человеку чувство угнетенности, нерешительности, даже несвободы. Освобождение наступает, когда выбор сделан и когда я иду творческим путем.[1] С свободой связана тема о человеке и творчестве. Я верил всю жизнь, что божественная жизнь, жизнь в Боге есть свобода, вольность, свободный полет, без-властие, ан-архия. Предельная тема тут не морально-психологическая, а метафизическая тема о Боге и свободе, о свободе и зле, о свободе и творческой новизне. Свобода несет с собой новизну. Противники свободы любят противопоставлять свободе истину, которую навязывают и заставляют признать. Но истины как навязанного мне предмета, как реальности, падающей на меня сверху, не существует. Истина есть также путь и жизнь. Истина есть духовное завоевание. Истина познается в свободе и через свободу. Навязанная мне истина, во имя которой требуют от меня отречения от свободы, совсем не есть истина, а есть чертов соблазн. Познание истины меня освободит. Но тут одна свобода в конце, другая свобода в начале. Я свободно познаю, ту истину, которая меня освобождает. Никакой авторитет в мире не может мне навязать эту истину. Меня нельзя насильственно освобождать[2]. Никакой навязанной мне ортодоксии, претендующей на истину помимо моего свободного искания и исследования, я никогда не признавал и не признаю. Я объявлял восстание против всякой ортодоксии, все равно марксистской или православной, когда, она имела дерзость ограничивать или истреблять мою свободу. Так всегда было, так всегда будет."

("Самопознание")

(Вот что всегда чувствую, когда его читаю. "Я свободен" называется)

Я с одной стороны верю в свободу гораздо шире "свободы воли", но с другой стороны весь этот современный дискурс про привилегии, конструкты и ресурс - при мне) Для меня противоречия никакого нет.

Видела я на этом сборище человека, который "точно знал", в отличие от нас-дураков, что такое "свобода", "воля" и даже "я". Также человека, который "работает над изобретением, которое изменит жизнь всего человечества", верит во всемогушество отдельной воли человека и приводит всем в пример Ника Вуйчича[3]. Наткнулась я там и на юриста - ну привет, первое нелюбимое но (увы) оконченное образование. Перекинулась словами с ними и не только)

Я верю в свободу человека - богоподобного творца по Бердяеву. А знаю я то, что для реализации этой свободы нужны условия и ресурс как внутренний, так и внешний. Если человек головой потолок пробил "несмотря ни на что" - значит, у него был огромный внутренний ресурс, а нередко и внешний, о котором многие предпочитают не знать. Но и внутренним награждены не все отнюдь[4]. Человеку недостаточно рассказать о свободе, ему нужны определенные условия и подпитка, каждому своя.

Если раньше "свободой воли" били по голове, чтобы ввести в стойло традиционной религии и морали, то сейчас - чтобы сделать человека полностью "ответственным за свою жизнь", что есть наглый обман, ибо человек не в вакууме живет, чтобы недостатки системы списывать на то, что индивиды видите ли недостаточно стараются, суть же всегда одна: привить человеку чувство вины на ровном месте и ответственность за то, что он не очень-то может изменить. Туда же "лень" и "слабоволие", ага. Мне, как человеку, выползающему из депрессии, за "у тебя есть руки-ноги" - хочется бить.

Кстати, у превозмоганий есть серьезная побочка: рядом с людьми, "которые смогли", очень неприятно находиться: им либо так хреново от самонасилия, что они хотят, чтоб хреново было и другим, либо им-то норм, но они склонны везение считать своей заслугой, обесценивать проблемы других, сочувствия от них тоже хрен дождешься.

Кстати, а что такое "воля"? На "силе воли", т.е. самонасилии, можно ехать долго, но побочки все равно настигнут, но и долго можно ехать не всем, ибо и внутренний ресурс у всех разный. Если же это просто сильное желание, то на нем ехать обычно легко и приятно, но не всем оно дается опять-таки. И еще - можно заставить себя что-то делать до поры, до времени, но заставить себя хотеть - невозможно. Очень хочется, чтобы "свобода воли" либо перестала означать самонасилие, либо вовсе исчезла из обихода, как психологи и предлагают. "Свобода вообще", творческая, при этом никуда не денется.

Там еще, разумеется, много было о том, что свобода воли - иллюзия, но необходимая для жизни, иначе как жить, но, как верно заметила одна девушка - иллюзия не в смысле "выдумка", а скорее в смысле "так мы видим мир, но на самом деле он не такой" (а какой, если кроме нас его все равно никто не видит ну или не может поделиться своими наблюдениями как минимум, из субъекта не выскочить, хотя иные пытаются и даже "знают, как оно", ага). И тут я, разумеется, ввернула, что субъективное есть объективное, а объективное - субъективно)

из переписки с Н.:

"- к тому же как можно вне субъекта мыслить и иметь свободу в мире

это тогда свобода чего

камней? вещей?

чисто субъективный феномен

- воот) для меня это главное: свобода чего? тут уже возникает "что такое "я" и есть ли оно". для меня есть, для кого-то, как ни странно, нет, но в жизни все более-менее живут так, как будто есть"

*

Что прогулки помогают от депрессии - наглое вранье. Зависимость как раз обратная: мне стало лучше и поэтому я хочу гулять. Если же перед прогулкой настроение не очень, то она едва ли это изменит, разве что хуже не станет

*

из переписки с Н.:

"я понимаю то, что ты говоришь про страдание, меня много лет вштыривало и вот только недавно надоело)) у Бердяева кстати дофига трагедии, а вот что он говорит просто и уверенно - меня именно это и вштыривало, и поддерживало, я будто свои мысли читала, которые сама думать и развивать не осмеливалась. ... просто у меня с ним какое-то изначальное совпадение. я говорю: хочу так-то! а он мне: так и молодец, и правильно, продолжай в том же духе!! это было целительно в том числе, во многих аспектах.

я просто верю, что мои рисунки на песке нужны хотя бы еще одному человеку в мире)) и мне, и Богу - как продолжение творения. я очень всё это понимаю про творчество! добро не всегда совпадает со свободой, конечно... но ужас начинается, когда "должна", да. мало свободы и места творчеству в отношениях с людьми - кажется, понимаю... если так подумать, мне тоже этой свободы маловато... когда твое не нужно - ну это ужасное чувство, вообще-то. оно мне знакомо тоже. в этом смысле "секс" и "эрос" между людьми случается ой как нечасто, вот чтоб по-настоящему... у меня с тобой опыт "прекрасного" тоже есть.

ну меня вполне устраивает "избирательная любовь", я понимаю, что всех любить не могу, ну вот честно. любовь по Бердяеву - избрание, кстати, ко "всем" можно испытывать разве что жалость (и в этом мы похожи, ага). мне кажется, у нас еще безбожно эрос с агапе путают, эрос всегда избирательный. в том, чтобы к человеку относиться как к человеку с той же каритас - да, есть творчество. Бердяев много писал о жалости, но это не мешало ему быть вспыльчивым и рвать связи - и это тоже мне понятно. ... ну в моем понимании в дружбе у меня присутствует творчество (что не значит, что она сплошная эйфория, не сплошная, но бывает). мне очень близка твоя "переползающая свобода", я примерно так и думаю...

Бердяев как раз один из немногих, кто жил с верой и без страха, в свободе. но он как-то не казнил себя за свары с людьми, не переживал, что якобы должен их всех любить... нет, нормально как-то это всё решил для себя... в конце концов, Христос тоже с людьми скандалил, но зла им не делал, чего и нам, по идее, в отношении "всех" должно быть достаточно...

проблема в том, что все эти "стяжающие любовь" любовью как-то не отличаются, а гораздо лучше фактически к людям относятся люди светские, "подземно-христианской" культуры... и это для меня тоже важная мысль: гуманизм как часть христианства и едва ли не важнейшая его часть"

*

Психологиня меня поддерживает: да, дресс-код - это отказ от части себя, не стоит на него соглашаться без крайней на то необходимости. Принять как факт: внешний вид для меня - офигеть важен. Отнимая у меня право выглядеть, как я хочу, у меня отжирают большой кусок ресурса. Это не только беспощадно, но и бессмысленно (она тоже не понимает, нафига).

И да, есть моя область ответственности, а есть не моя. Забыла только сказать про культурное измерение депрессии (ну про шкалу Бека я тут писала). Я безумно рада, что она из тех, кто социальный контекст учитывает и не злоупотребляет понятием "ответственность".

Реально, освобождение от самогрызения дофига ресурса освобождает и жить становится приятнее.

(Александр Кабанель)

*

Подумать и конкретизировать страхи! (насчет терапии два раза в неделю)

Будет не о чем говорить? Пауз боюсь? Она от меня устанет?

Что именно пойдет не так, чего я боюсь, если всё время почти забиваю своим монологом? Обратной связи, мнений, советов, оценок, которые мне не понравятся? Ноо это решаемо. А рассказывать можно будет еще больше, если так подумать.

Но есть наверняка что-то еще...

*

Второй день тревожусь, что отказала Л. в совместном просмотре ролика, потому что раньше обещала пообшаться с Н. И не очень понимаю - я Н. выбрала, потому что "раньше договорились" или потому, что ее побаиваюсь? Но не меньше я боюсь потерять расположение Л., так что по всем раскладам должна была выбрать ее, Н. бы поняла. Но ей я хотела рассказать о своих впечатлениях от философского сборища) А вот сам по себе тот ролик смотреть не хотела (правак осуждает поп-культуру, ну такое, сразу написала Л., с чем и почему не согласна).

И вот, говорю, потряхивает второй день - как там Л., не обижается ли, не потеряла ли я то,что "наработала" в отношениях... Ох черт, в эмоционально значимых отношениях моя тревожность зашкаливает. Как показали даже недавние сны подряд: сцены и публики я не боюсь, а вот потерять расположение значимого (любимого так или иначе человека) - прям сильно и очень.

---

[1] Вот это я всегда остро чувствовала: свобода не в выборе, не во взвешивании плюсов-минусов, это мука несвободы как раз. Свобода - это когда мне и не нужно выбирать, когда я знаю чего хочу и иду туда. Со всеми правильными, истинными выборами было так - хочу и иду, взвешивание не нужно и не интересно.

[2] Вот на этом месте я подскочила, вспомнив свои расхождения с радфемом, да с чем угодно ортодоксальным.

[3] "без рук, без ног, всё смог" - неожиданно зарифмовала я в разговоре с Н., к ее величайшему удовольствию)) надо ли уточнять, что феномен НВ возможен только в наше время, в благополучной стране да с отличными родителями? и это еще минимум условий, может даже не весь.

[4] знаю я одну мать троих детей с двумя работами, которая умудряется при этом и личную жизнь иметь, и она правда хорошая мать. ну ей внутреннего ресурса отсыпано немеряно, многие на ее месте повесились бы или хотя бы срывались на детях. это не про "силу воли" ну вот совсем.