blackmoon3712 | Entries tagged with н. минский

Снова Мережковский.

У Достоевского нет противоядия от толстовства, только предчувствие его в романах, в публицистике же – еще какой яд. Ложь переплетена с правдой. Крайности...

"Другими словами: чемъ пожертвовать — нашею культурною истиной народному религіозному благообразію, какъ это делали или желали сделать славянофилы; или наоборотъ—народнымъ благообразіемъ нашей культурной истине, какъ это сделали западники? Что-же делать намъ, несчастнымъ, ни западникамъ, ни славянофиламъ, которымъ и то, и другое одинаково[1] свято?—На этомъ распутіи, передъ этою задачею стояли оба они, Л. Толстой и Достоевский; каждый решилъ ее по своему, и въ различіи решеній этихъ сказалась вся ихъ безконечная религіозная противоположность."

А мне Аким симпатичнее, чем Каратаев.

Ну да, нет абсолютной истины и абсолютной лжи на земле.

"Достоевский понялъ,—кажется, онъ первый изъ людей понялъ или, по крайней мере, почувствовалъ съ такою силою,—что и въ религіи, какъ впрочемъ во всемъ человеческомъ, нетъ ни безусловной истины, ни безусловной лжи, а есть только более или менее сознательно условные, и чемъ более сознательные, темъ более совершенные знаки, знаменья, символы. Религіозное сознаніе Л. Толстого отрицаетъ символъ въ его самой первой и глубокой сущности, признаетъ религіозное, какъ нечто исключительно духовное, безкровное и безплотное, освобожденное отъ всехъ легендъ, обрядовъ, таинствъ, догматовъ. Сознаніе Достоевскаго, въ такой мере, какъ еще ни одно изъ являвшихся въ человечестве религіозныхъ сознаний — символично." „Мысль, изреченная, есть ложь".

(Гюстав Моро, "Ночь")

Символ необходим, т.к. человеческий язык условен, относителен и ограничен.

"Соединеніе знания съ любовью и есть наша новая религія, религія Достоевскаго."

Все же и рассуждения Зосимы об аде - демагогия, якобы гуманная, а на деле нифига.

"Великий Инквизиторъ восточной церкви, можетъ быть, назвалъ-бы „мистическое разсужденіе" старца Зосимы объ аде и адскомъ огне прямо „еретическимъ", неправославнымъ. Но для насъ, при теперешней степени нашего религіознаго сознанія, это — все еще старое вино, хотя и въ новомъ сосуде.—А вотъ и для насъ уже новое вино, которое не только Великий Инквизиторъ, но, можетъ быть, и самъ старецъ Зосима, можетъ быть, даже самъ Достоевскій, если-бы созналъ до конца то, что онъ здесь предчувствуетъ, назвалъ-бы ересью."

Да, Боже мой, да!!!!

(Правда о земле - ок, хотя символы так себе, не люблю культ матери в любых формах.) И нет, не понимал Достоевский значения исторического пути - если Толстой отрицал, то тот всё норовил не то назад свернуть, не то остановиться.

Неравны не социальные группы, а люди, но Мережковский смешивает социальное с личностным. Впрочем, прав насчет духовной аристократии, "священства по чину Мелхиседекову".

"Такъ именно, то есть, какъ величайший нигилизмъ, какъ „шигалевщину", какъ страшную анархическую силу, которая уравниваетъ горы и долы, „приводитъ все къ одному знаменателю", все слишкомъ глубокое и высокое—къ одной геометрически правильной плоскости, — такъ и только такъ поняли ученіе Христово Л. Толстой и Фридрихъ Нитче, одинъ—благословляя, другой — проклиная."

"ученіе Христово есть не только уравненіе старыхъ, недостаточно-глубокихъ долинъ, недостаточно-высокихъ горъ, но и открытіе новыхъ, глубочайшихъ долинъ, новыхъ, высочайшихъ горъ."

Да!

Необходимо утвердить личность и любовь, да не чисто духовную, а духовно-плотскую.

"Бедный рыцарь такъ и не понялъ главнаго въ любви своей: оттого-то „все безмолвный, все печальный, какъ безумецъ, умеръ онъ." Ему казалось, что онъ любитъ только духомъ, „чистымъ духомъ", отвлеченнымъ созерцаніемъ; но онъ любилъ и духомъ, и кровью, до крови: недаромъ-же кровью своею начерталъ онъ имя таинствеиной Возлюбленной; все-таки кровью хотелъ запечатлеть свой духовный союзъ съ Нею."

(Данте Габриэль Россетти)

А я про что)) Поэтому все эти скатывания в "духовную любовь" - для меня регресс. Это всё уже было, и это не то, неправда, не вся правда. Если я люблю человека, то мне его надо иметь рядом, видеть, слышать, трогать, вдыхать и выдыхать, брать и давать. Известное "бескорыстие" в любви - это просто кайф от самого процесса (отношений в целом, я сейчас не только про секс).

"...любили, „невесты неневестныя", Жениха своего, до мученической крови, до кровавыхъ язвъ на теле. Для насъ это самая темная, не „вмещенная" нами сторона христіанства. Для насъ какъ будто выдохлось все благоуханіе этой книги, благоуханіе мѵра, которое возлила великая грешница на ноги Господа, которымъ и Жены-Мироносицы въ сумеркахъ самаго таинственнаго утра пришли помазать Тело Его въ гробу."

(Данте Габриэль Россетти... идеально)

Да, «для нас и чистейшее миро любви уже нечисто», но где и когда была чистота? Уж конечно, не Марья Павловна из "Воскресения" в этом виновата. Но непонятно, где Мережковский видит у Достоевского «преображение пола». Вовсе нет – его святые от пола бегут, а кто не бежит, тот «насекомое». И Нелли только потому у него человек, что еще не женщина.

Важнее бессознательное соединение, чем сознательная противоположность. У обоих. Ну да.

"Собственность для христіанъ Достоевскаго действительно—такая„слабая паутина", что при одномъ прикосновеніи разрывается; а для христіанъ Л. Толстого—цепь, которую нельзя вырвать изъ сердца иначе, какъ съ кусками живого тела, живого „мяса"; ежели и отрекаются они отъ собственности, то съ такою болью и судорогой, что глядеть-то на нихъ противно: словно жилы изъ себя вытягиваютъ;—ужъ лучше-бы не отрекались, Богъ съ ними!"[2]

Воот, и с сексом то же самое.

„светлаго воздыханія", какъ-бы сумеречнаго света самаго таинственнаго утра, въ которое жены-мѵроносицы пришли ко Гробу, въ которое только и могло совершиться Воскресеніе,—никогда не испыталъ Л. Толстой. У него одно изъ двухъ: или языческая радость жизни и скорбь смерти; или христіанская скорбь жизни и радость смерти; у него — или страшный мракъ той черной „дыры", въ которую проваливается Иванъ Ильич, или еще более страшный, „белый светъ смерти", въ которомъ для князя Андрея все цвета волшебнаго фонаря жизни разлагаются, потухаютъ и все „ужасно просто, гадко".

Про зайца - блестяще просто.

"Тайна Л. Толстого отталкиваетъ, какъ то отвратительное нечеловеческое оно, которое стоитъ за дверью и ломится въ дверь; тайна „ухаетъ" на человека и насильно загоняетъ его, какъ зайца, на дорогу любви. Тайна Достоевскаго притягиваетъ, заманиваетъ на дорогу любви, соблазняетъ всеми соблазнами не только жизни и радости, но также смерти и ужаса. „Отреченіе и согласіе мне менее трудны, чемъ другимъ, потому что я ничего не хочу. Я желалъ-бы только не страдать", — разсуждаетъ окончательно затравленный заяцъ, Аміель.—
„Виноградари вообразили себе, разсуждаетъ не менее затравленный Нехлюдовъ въ конце „Воскресенія", что садъ, въ который они были посланы для работы на хозяина, былъ ихъ собственностью; что все, что было въ саду, сделано для нихъ, и что ихъ дело только въ томъ, чтобы наслаждаться в этом саду своею жнзпью.— А ведь это очевидно нелепо!''. Вотъ чувство раба, который не веритъ въ доброту господина своего, чувство работника, который не веритъ въ щедрость хозяина; вотъ уныніе согрешившаго Адама, изгнаннаго изъ рая[3], изъ „сада" и обреченнаго есть хлебъ свой въ поте лица своего, пока не вернется въ землю, изъ которой взятъ. Міръ не рай, не ,,Божий садъ", а место проклятья, изгнанья, место работы и рабства. Это конечно Ветхій Заветъ, это до-христіанское отношеніе виноградарей къ „Саду"; а вотъ и христіанское: „милые мои, — говоритъ умирающий отрокъ въ воспоминаніяхъ старца Зосимы,—прямо въ сад пойдемъ и станемъ гулять и резвиться, другъ друга любить, и восхвалять, и целовать, и жизнь нашу благословлять.—Птички Божіи, птички радостныя!.." Вотъ уже чувство свободнаго, а не раба, чувство Адама, возвращеннаго въ рай, веселіе Сына, поверившаго въ благость и щедрость Отца: міръ есть Божий садъ—значитъ, и мой садъ, потому что я сынъ Отца, и все Его—мое; господский или хозяйский садъ—чужой; но садъ Отца моего—моя „собственность", потому что мы любимъ другъ друга, и у насъ все общее. „Станемъ гулять въ саду и резвиться, и жизнь нашу благословлять" — разве это не значитъ: станемъ "наслаждаться в этом саду своею жизнью?''

(Джон Уильям Уотерхаус)

Но для „христіанина" Л. Толстого „это очевидно нелепо", то есть, для него „очевидно нелепа" самая сущность ученія Христова — не прежняя, рабская, а новая, свободная любовь къ Богу, сыновность людей Богу."

Прекрасно!

"Въ этихъ словахъ изъ Дневника Аміеля нетъ вовсе мысли, даже вопроса о томъ, есть-ли смерть не только „переходъ въ ничто"? можно-ли „смертью смерть попрать", не исчерпывается-ли смыслъ жизни и смерти чемъ-то независимымъ отъ противоположности жизни и смерти? ... Заячій страхъ, заячья покорность, отреченіе отъ жизни, проклятіе жизни, самое безнадежное изъ всехъ проклятий, тихое, смиренное, — ,,я ничего не хочу, я-бы желалъ только не страдать",—такъ доныне почти всегда и везде нонималось ученіе Христово; къ этому пониманію Л. Толстой въ сущности ничего не прибавилъ, только довелъ его до последней крайности.

Покорность Богу отъ страха, не отъ любви и доверія, не отъ „великаго дерзновенія", а отъ одного страха и недоверія. „Страхъ Божий" какъ начало христіанства? — „Любовь до того совершенства достигает в нас."—говоритъ ученикъ Иисуса, воздежавший на груди Его, —что мы имеем дерзновеніе.—В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийіся не совершен в любви''. Ежели то, что Л. Толстой называетъ „христіанскою любовью", действительно можно такъ называть, то ужъ, во всякомъ случае, любовь эта не имеетъ никакого „дерзновенія", не „изгоняетъ страха"; — нетъ, сама она вся — отъ страха, отъ „мученія страха", отъ последней степени этого мученія, которая есть даже не просто страхъ смерти и страданий, а "страх страха": мне такъ страшно, что лучше я не буду говорить и думать о томъ, какъ мне страшно.—„Дитя мое, отдай мне свое сердце".—„На, возьми,— да будетъ воля Твоя". — А втайне— мысль самая страшная: я знаю, что Ты господинъ жестокий,—жнешь, где не сеялъ, собираешь, где не разсыпалъ; если я тебе и не отдамъ моего сердца,— Ты все равно возьмешь его, возьмешь насильно: такъ на-же, возьми, „да будетъ воля Твоя".—Покоряться такъ—не значитъ-ли въ сущности „делать хорошее лицо при скверной игре"?"

Именно оно и есть)

„Пугалы смерти и страданий насильио загоняютъ человека, какъ зверя, какъ того кабана, котораго травитъ дядя Ерошка,—въ капканъ любви, въ законъ любви. Да, именно—законъ. Любовь—не евангельское „блаженство" и свобода, а все еще ветхозаветный законъ, любовь — вечное насиліе Бога надъ человекомъ, вечная травля человека Богомъ. Человекъ—„заяцъ", Богъ—охотникъ; человекъ — преступникъ, приговоренный къ смерти, казнь котораго отсрочена; Богъ—палачъ. Въ предсмертныхъ мученіяхъ, Иванъ Ильичъ „бился, какъ бьется в руках палача приговоренный к смерти, зная, что онъ не можетъ спастись. Онъ плакалъ о безпомощности своей, о своемъ ужасномъ одиночестве, о жестокости людей, о жестокости Бога''. Тайна смерти, тайна Бога и есть та „черная дыра", черный узкий мешокъ, куда „суетъ съ болью" умирающаго Ивана Ильича, „все дальше просовываетъ и не можетъ просунуть сила невидимая, непреодолимая'', нечто безъобразное и безобразное. Такой Богъ—даже не Он, а Оно. Въ предсмертномъ бреду князя Андрея ,,за дверью стоитъ оно.— Что-то ужасное, уже надавливая съ другой стороны, ломится въ дверь. Что-то нечеловеческое—смерть ломится въ дверь".

Такой Богъ лишаетъ человека всякаго человеческаго достоинства, низводитъ на степень животнаго, ставитъ въ самыя унизительныя положенія человеческую душу и тело.

(Джордж Фредерик Уоттс)
."

"Воскресеніе духа есть только умираніе тела, не начало чего-то новаго, сверхъ-животнаго, а только конецъ стараго, животнаго,— отрицаніе плоти—одно отрицаніе, безъ утвержденія того, что за плотью. Здесь происходящее въ душе такъ связано съ происходяшимъ въ теле, что одно невозможно безъ другого, одно исчезаетъ съ другимъ. Если-бы Брехуновъ не замерзъ, то просто не сумелъ бы вспомнить своихъ любовныхъ мыслей о Никите и, по всей вероятности, остался бы такимъ-же кремнемъ, какимъ былъ до замерзанія; теломъ-бы воскресъ, а духомъ снова умеръ-бы."

Это вот к тому, что человека надо мучить, чтобы он стал лучше - эта зараза на самых вершинах того, чему мы поклоняемся и считаем величайшими достижениями нашей культуры. Такие нам назначили вершины, да. После этого чего хотим-то? Счастья? Нельзя, разбалуемся, испортимся! Хотя бы не страдать - но и это многовато, это ведь лень и эгоизм!

"Дело въ томъ, что телесная слабость и сладость животной любви къ себе, притворившейся христіанскою любовью къ другимъ, есть одна изъ ступеней, по которымъ спускается умирающая плоть въ глубину неведомаго,—одна изъ ступеней, но не последняя; когда ступень эта пройдена, надо итти дальше."

Минский, "Философские разговоры", разговор третий.

"Великое-же замешательство, которое доныне царило и до конца дней будетъ, вероятно, царить въ религіозномъ сознаніи людей, объясняется темъ, что храмъ Богу, подобно вавилонскому столпу, строится многими рабочими,—чувствами, умозреніемъ, мистическимъ разумомъ,—изъ которыхъ каждый говорит на иномъ наречіи, но свой языкъ хочетъ навязать всемъ остальнымъ."

Воот)

"Только мэоническая природа божества является мне ручательствомъ, что найдена вечная мистическая идея, которая не истлеетъ и не превратится въ мусоръ. И только созерцаніе отрицательной святыни облегчаетъ мне бремя жизни. Когда я выхожу изъ храма Единаго, где я не долженъ былъ ни верить, ни просить, а въ полной уверенности поклонялся истине и любилъ, и возвращаюсь къ действительности, то испытываю нечто странное. Пройденный путь метафизическихъ разсуждений кажется мне ненужнымъ и скучнымъ, и я-бы хотелъ забыть о нихъ, какъ по окончаніи постройки удаляютъ скрывавшие ее леса. Чувственный-же міръ, наоборотъ, является мне въ новомъ, почти божественномъ свете. Предметный міръ имеетъ больше сродства съ божествомъ, нежели умозреніе. Каждый предметъ уже однимъ темъ, что онъ индивидуально ограниченъ и равенъ себе, является какимъ-то подобіемъ абсолютно Единаго."

Вот прекрасно человек выразил мое религиозное чувство!

(Джон Уильям Уотерхаус)

[1] Мне знакома сама эта необходимость "сидения на нескольких стульях". Это абсолютно необходимо, чтобы остаться собой и не предать не просто дорогих, но единосущных тебе истин. И "в мире много стульев".

[2] Вот в этом восклицании - нечто очень важное для меня и про меня. В противоположность мейнстриму (и не только современному, что характерно)) меня восхищает не превозмогание, не переступание через себя, не выдирание из себя жил и мяса - пожалуй, это даже и противно, именно противно. Меня восхищает, когда люди делают то, что хотят. Я люблю то, что дается легко. Что легко, то и свободно. А я обожаю именно свободу. Что ж, крайности сходятся в нашем мире (или так кажется) - кого-то обзовут "рабом любви", а кого-то и "рабом свободы". Таковы два моих якоря) Но такова и правда обо мне. Я-то запуталась не в свободе и даже не в любви. Если быть последовательной в том и другом - не в чем путаться, делай что хочешь и будь что будет) А вот мораль, нормы, традиции - они-то и мешают... жить.

[3] нельзя сказать, что безосновательное уныние, не так ли?)

Мережковский, "Л. Толстой и Достоевский"

„Нет, всегда вели избранные! И тотчасъ после этихъ мужей середина, действительно, это правда, формулировала на идеяхъ высшихъ людей свой серединенький кодексъ. Но приходилъ опять великий или оригинальный человекъ и всегда потрясалъ кодексъ. Да вы, кажется, принимаете государство за нечто абсолютное. Поверьте, что мы не только абсолютнаго, но более или менее даже законченнаго государства еще не видали. Все эмбрионы".

Кто это говоритъ? Не анархистъ-ли Раскольниковъ? Въ томъ-то и дело, что не Раскольниковъ, а сам Достоевский. И когда-же? Въ предсмертномъ дневнике своемъ, въ то самое время, когда онъ достигъ, по уверению Страхова, высшаго христианскаго просветленія,— „выраженіемъ лица и речи походилъ на кроткаго и яснаго отшельника",— можетъ быть, на святого старца Зосиму."

„Кто изъ насъ, — воскликнулъ однажды (въ 1865 году, въ „Объявленіи о подписке на журналъ Эпоха) Достоевский со смятеніемъ, близкимъ къ ужасу,— кто изъ насъ по совести знаетъ теперь, что зло и что добро''?

И вотъ опять „бывали такія минуты", когда ему казалось, что онъ это узналъ, узналъ окончательно, отделилъ добро отъ зла непереступно. „Подставить ланиту, любить (другихъ) больше (чемъ) себя—не потому, что полезно, а потому, что нравится, до жгучаго чувства, до страсти. „Христосъ ошибался"!—доказано. Это жгучее чувство говорит: лучше я останусь съ ошибкой, со Христомъ, чемъ съ вами",— пишетъ онъ все въ томъ-же предсмертномъ дневнике-исповеди и заключаетъ: „нравственно только то, что совпадаетъ съ нашимъ чувствомъ красоты и съ идеаломъ, въ которомъ мы ее воплощаемъ".

В том и загвоздка, в этом самом "нравится"! Если человеку нравится - я всё пойму! Ну а если не нравится? Тогда что делать?

Святость и преступление Достоевского - уже спорны, неоднозначны. Он почти понимает, что есть ложная святость и ложное преступление. И не виноваты ли, действительно, Соня с Порфирием перед Родионом? А что, если оба полюса - ложны? Достоевский гениален в своих сомнениях, а не в утверждениях. Кто по совести знает, что есть добро и что есть зло?

(Густав Климт, а вот это вполне себе и Юдифь, да)

«Пусть каждый будет верен себе, и тем все будете верны Ему, каждый в особой доле своей» - Эрлих о сборнике "Северные цветы". Одна из лучших критических статей.

"И всѣ ишутъ Бога и къ Богу идутъ. Эти — строятъ домъ и черезъ единеніе хотятъ къ Богу притти. Те ищутъ одинокости, чтобы въ одинокости сказался имъ Богъ. Иные возстать хотятъ, чтобы, хоть врагомъ Бога, да найти Его. Но не черезъ единеніе къ Богу, черезъ Бога къ единенію придете вы, — и возстать на Бога не можете, не служа Ему, и возставая — служите Ему. Пусть каждый будетъ веренъ себе, и тѣмъ будете всѣ вѣрны Ему, каждый въ особой долѣ своей.

Свѣтъ во тьмѣ свѣтитъ, и тьма не обниметъ его. Когда придемъ всѣ къ свѣту, солнце разомъ всѣхъ озаритъ, и всякій найдетъ свѣтъ свой и тепло свое въ побѣдныхъ лучахъ его. И близко время, но пока—идите дорогой своей, дорогой одинокости и единенія, пребывайте подъ кровлей своей или собирайтесь подъ кровлей иной, иль бѣгите всякой кровли,— лишь идите къ вашему свѣту, и будетъ онъ—общій свѣтъ. Только не кляните чуждыхъ братьевъ своихъ: и въ нихъ есть жажда святого духа, особенная жажда своя."

Вот мой символ веры, если хотите!

(Уолтер Крейн, "Времена года")

Мережковский, "Л. Толстой и Достоевский"

Раскольников не думал, что человек до такой степени свободен - оригинально. А ведь так и есть. Можно убивать людей тысячами и не чувствовать за это вины, можно жить без совести - история как раз этому и учит. И есть много страданий, в которых нет ни смысла, ни вины, ни даже выгоды для других.

Насчет двух бездн, двух религиозных стихий человеческого духа он верно нащупал...

"На опыте желаетъ онъ узнать, „испробовать" последнюю сущность того, что люди называютъ „зломъ" и „добромъ", желаетъ узнать последніе пределы человеческой свободы. И онъ узналъ ихъ. Но выводы опыта превзошли его ожидания: онъ думалъ, что человекъ свободенъ; но онъ все-таки не думалъ, что человекъ до такон степени свободен. Этой-то безпредельности свободы и не вынесъ онъ: она раздавила его больше, чемъ вся тяжесть карающаго закона."

"Ему легко и свободно. Ему слишкомъ легко, слишкомъ свободно. Страшная свобода. Созданъ-ли человекъ для уж такой свободы? Можетъ-ли онъ ее вынести, безъ крыльевъ, безъ религии? Раскольниковъ не вынесъ."

"...заключаетъ Достоевский, — признавал он свое преступление: толъко в том, что не вынес его и сделал явку с повинною''. „Преступленіе" для Раскольникова есть „покаяніе", подчиненіе закону совести. Этимъ собственно и кончается или, вернее, обрывается трагедія, ибо настоящаго конца и разрешенія вовсе нетъ: все, что следуетъ далее, до такой степени искусственно и неискусно приставлено, прилеплено, что само собой отпадаетъ, какъ маска съ живого лица. Ну, конечно, онъ снова „покаялся", конечно, снова „вдругъ что-то какъ-бы подхватило его и какъ-бы бросило къ ногамъ Сони"; снова плачетъ онъ, обнимаетъ ея колени—и „воскресаетъ".[1]

"Тотъ прежний, настоящий и будущий, проклинающий людей и Бога — все-таки ближе къ живымъ людямъ, къ живому Богу, чемъ этотъ успокоенный, какъ будто даже слишкомъ успокоенный, „покойный" рабъ Божий Родионъ."[2]

"Воскресъ, воскресъ, обновился" - упорно и какъ-то уныло повторяетъ Достоевский, точно и самъ себе не особенно веритъ. „Вместо діалектики замечаетъ онъ — наступила жизнь". Но опять—„такъ-ли, такъ-ли все это?" Не наоборотъ-ли? Не наступила-ли вместо жизни діалектика, нехлюдовская, левинская, толстовская, отвлеченно-христианская, буддийская діалектика? Какъ мало свободы и радости въ этомъ воскресении. Ведь ему, пожалуй, и делать-то ничего не оставалось, какъ умирать подъ палкою или воскресать изъ подъ палки.[3]

Не лучше-ли, не чище-ли было-бы откровенно умереть, чемъ такъ сомнительно воскресать? „Вокресъ" — шепчутъ уста, а въ безкровномъ лице, въ потухшихъ глазахъ все тотъ-же вопросъ: „И зачемъ, зачемъ жить, когда самъ знаю, что все будетъ именно такъ, какъ по книге", — какъ по нравоучительной прописи отолстевшаго Порфирія, какъ по одной изъ последнихъ книгъ тоже слишкомъ успокоеннаго, покойнаго Л. Толстого.—Нетъ, кого другого, а насъ этими ,,воскресениями" теперь уже не обманешь и не заманишь — слишкомъ мы имъ знаемъ цену; „мертвечинкой отъ нихъ припахиваетъ"; Богъ съ ними,— мы ихъ и врагу не пожелаемъ."

„Погибли даромъ могучія силы,— заключаетъ Достоевский.—А кто виноватъ?"—То-то, кто виноватъ? Не виноватъ-ли между прочимъ и Порфирий, паукъ, отолстевший на проповеди „христианской" идеи страданія? Не виновата-ли и вечная жертва паука, „тихая Соня", которая „все отдаетъ", „не плачетъ, не стонетъ" и осуществляетъ эту идею страданія до преступнаго мученичества."

(Александр Кабанель, "Дочь Иеффая")

В связи с этим вспоминается проблематика "Баффи": и вот эта идея "пострадать за преступление", которая никогда мне не нравилась (и ведь как интересно: в праведном порыве "пострадать" Баффи буквально переступает через того, кто ее любит), и яркое, красивое, полное жизненных сил "зло" по сравнению с бледным, тихим, погасшим "добром", и вот это моё неоднократное - "душа" как будто отупляет"... Ёшкин кот, 100 лет прошло, проблемы - ровно те же.

"Очевидно, въ нашей христианской цивилизаціи съ „краеугольными камнями—пещерой (уединеніемъ) и гробомъ"—есть какая-то внутренняя ошибка. И очень справедливо замѣчаетъ Розановъ въ одномъ изъ своихъ мѣтко-вспыхивающихъ афоризмовъ, которые иногда выясняютъ дѣло лучше обширныхъ статей: „церковныя пѣснопѣнія, всѣ безъ исключенія, суть какъ-бы гласы ликовъ изъ ракъ мощей, или какъ-бы это поютъ лики изъ кіотовъ церковныхъ; просто—это поетъ не живой человѣкъ!"...

Д. Шестаковъ.

(я вам больше скажу - иные условно мертвые поют получше этих ваших условно живых))

"Земная святость" - важное понятие.

Дух и плоть Толстого - крайности, отрицание, вечное "нет", невозможность соединения из-за отрицания личности. Ницше и Толстой, в сущности, не понимали христианства. Люди не потеряли веру - просто они поняли свое неверие. Поверхностная вера исчезла со страхом и невежеством, а глубинная не всем дана. Минский прав - только сейчас вера может быть бескорыстной. И к прежней пути нет. У него много верных мыслей, много симпатичного и в отношении к жизни.

Мережковский, "Л. Толстой и Достоевский"

Новое рабство страшнее старого? Нет. Только при новом личность смогла возмутиться, осознать, что она вообще есть - раньше она дремала. Ее просто не было, вот и не "болело".

Как же Байрон и Лермонтов могли поверить в величие Наполеона? Да так - они люди своего времени и не лишены его предрассудков. Удивительно было бы, если бы не поверили. Мережковский видит в Наполеоне то, чего в нем нет. Он обольщен монархической идеей.

Минский прав в том, что путь добра не один. Но их и не два, их много. Да, необходимо объединить обе правды - условно "толстовскую" и условно "ницшеанскую". И насчет новизны прав.

"Бросьте раз навсегда заботу о новизне или устарелости отыскиваемой истины. Вполне новыя мысли высказываются только обитателями желтых домов. Кто-же действительно ищет истину, тот рад узнавать, что его предупредили другие, чем чаще предупреждали, тем лучше, ибо в этом совпадании—залогъ соизмеримости его истины с человеческим сознаніем.[4]

Что-же касается истины мэонической, то вы видите, что она заключается не в измышлении новых, противных природ чувств, а в приведеніи в гармонію тех, которыя нам врождены. Познать и воплотить свое познание, привести двойственность нравственнаго идеала к единому источнику, то есть к Единому, к Богу и объединить оба идеала в своей деятельности, вот наша цель."

Рцы абсолютно верно разносит спиритуализм. "Две скорби". Постройте разумное человеческое жилище - и к вам заглянет солнце. Как он прав...

О том, что идеал не может быть нормой:

"Теперь вообразите недоразуменіе, въ силу коего получаетъ распространеніе убежденіе, что все солдаты должны быть не менъше какъ Ганнибалъ, Суворовъ еt сеtеrа. Получится такая чудовищная путаница понятий, что въ конце концовъ какой - нибудь скромный капитанъ наверное возомнитъ себя Юлиемъ Цезаремъ. Да по какому праву? С чего вы это взяли? Где доказательства? Где ваши победы? Где знаменія, силы, чудеса? Глухіе слышатъ? Слепые прозреваютъ? Немые благовествуютъ? Мертвые воскресаютъ? Ничего подобнаго! Затерянъ, извращенъ въ своемъ смысле путь Маріи, и забытъ, униженъ, презренъ путь Марфы... Аскетизмъ безъ плода, и бракъ, семья—вне религіознаго освященія существеннаго и жизненнаго въ ней..."

"Именно этотъ преувеличенный спиритуализмъ отвергаетъ таинства, чудеса, гнушается материи, стыдится плотскаго, лукавитъ и двоедушничаетъ въ проблемахъ пола и брака, и въ итоге — что? ВѢра безвѢрная, вера безсильная, сухое книжное резонерство, куцая, мещанская мораль! Где знаменія, где силы, где чудеса? А вне этой почвы не мнимой, но реальной, осязаемой благодати, не мнимой, но реальной для всякаго очевидной свободы Христовой—смеемъ-ли мы даже заикаться о христианстве?"

"Сила пара, электричество, чудеса техники, все нелишенное блеска развитіе нашей цивилизации Спаситель какъ-бы провиделъ тогда „въ мгновении времени"... Онъ не осуждаетъ ея, не кладетъ на нее запрета; Онъ равнодушенъ къ ней, она для Него посторонняя, она вне орбиты Его подвига... Работайте, ищите, достигайте, какъ-бы говоритъ Онъ, и вы все-таки будете несчастны, и все-таки все чудеса техники, все завоеванія науки, все победы цивилизации не устранятъ коренныхъ золъ бытия человеческаго: болезни, смерти, нужды матеріальной и алканія духовнаго... Навеки вы все таки обречены оставаться рабами слепыхъ стихий, несовершенныхъ законовъ, социальныхъ неустройствъ, собственныхъ страстей...

(Рене Магритт, "Условия человеческого существование" - это-то и ужасно, что всё по линейке, что есть какие-то там неспоримые законы природы - несвобода, одним словом)

Я открываю лотенцию иного бытія; это — абсолютная свобода.

Что-же это такое? Какъ можемъ мы представить себе абсолютную свободу въ условіяхъ земного существованія? Если-бы кто сказалъ: „Не нужно кораблей, потому что можно ходить пешкомъ по воде; не нужно медицинских факультетовъ, потому что можно испивать смертное и не умирать, наступать на скорпіона и не быть пораженнымъ имъ, не нужно министерства финансовъ, ни податей, ни дидрахмъ, потому что „истинно говорю вамъ: есть некоторые изъ стоящихъ здесь, которые не вкусятъ смерти, какъ уже увидятъ Царствіе Божіе, пришедшее в снле"'. Если-бы кто сталъ проповедывать упраздненіе законовъ злой и безсмысленной необходимости уже здесь, на земле, то конечно такого чудака, при встрече, стали-бы съ опаскою обходить... А между темъ, какъ понять слова, что Царствие Божіе пришло уже въ силе? Какъ потенция, разумеется? Однако-же, какъ потенція реализуемая?.. Позволительно было-бы тогда предположить, что нетъ ничего абсолютнаго и незыблемаго въ нашихъ ходячихъ представленіяхъ... То, что мы считаемъ сверхъестественнымъ, чудеснымъ, это есть самое обычное, нормальное, и потенция всего этого уже открыта, дана,—бери и получай!

Совершенно естественно и нормально вечно жить или, умерши, воскреснуть.

Нормально никогда не болеть или, заболевъ, тотчасъ получить исцеление. Нормально не знать нужды или, узнавъ ее, тотчасъ насытиться умножающимъ благословениемъ пяти хлебовъ..."

Вот и я думаю, что так-то нормально, это и есть нормальное) Поэтому мне многое из повседневного и необходимого скучно...[5]

(Эдвард Роберт Хьюз)

С другой стороны, раз ни один христианин подобной силы не демонстрировал (все эти исцеления с чудесами - как хотите, мелко, если бы кто-то реально не умирал вовсе, например...), а даже напротив, большинство их ударилось в истязания и самоистязания - то весьма логично не просто одобрять посильный человеческий материальный прогресс, но и видеть в нем Промысел и нечто более богоугодное, чем эти ваши "карасики" (к "Братьям Карамазовым" отсылка, если че), вот прям глубинно богоугодное, которое про "накорми ближнего, вылечи больного, не пытай людей".

"...преувеличенный спиритуализм и односторонний аскетизм лишаютъ действительности и силы пришедшее 1901 годъ тому назадъ и пребывающее доселе на сей грешной земле Царствіе Божіе, если путь въ великой христіанской потенции безнадежно закрытъ эксцессами спиритуализма и кособокостью аскетизма—то ясно, кажется, что нужно начатъ съ исправленія кособокаго и сокращенія преувеличеннаго...

Смешно жаловаться на солнце за то, что оно не хочетъ заглянуть въ нору крота! Нужно построить разумное человеческое жилище[6], и тогда солнце подаритъ насъ своею ласкою, своимъ светомъ, своимъ тепломъ, своею радостью... И конечно приличествуетъ нам примениться къ неизменному положению солнца на зените, а не ему капризно применяться къ нашей глупости или нашей лени... Мне кажется, это ясно!"

[1] и тот же сюжет "перевоспитания любовью", угу...

[2] похожая хрень с "душой" Спайка, даа...

[3] Боже, это гениально!!

[4] ну вот я, например, всегда радуюсь, меня это поддерживает.

[5] и персонажи, черт возьми, мне нравятся именно такие, которым ничего повседневного решать не надо и которые, в сущности, делают только то, что сами хотят - вот для меня норма, и с этой точки зрени "жизнь" - ну вот прям глубоко ненормальна, аномальна, порочна. падшее бытие как оно есть.

[6] Я это и понимаю в том смысле, что благословен и богоугоден прогресс, гуманизм, толерантность.... Вы это, сперва друг к другу по-человечески относиться научитесь, а там, может, и Бог к вам заглянет. А со зверьми Ему, простите, что делать?

Умерщвление плоти - тот же мотив свободы, чтоб меня не поработили. Но личность есть отношение к миру - да, изоляция ведет к гибели. Но и желания уничтожить невозможно - "ничто так не свидетельствует о всемогуществе желаний как отшельничество".

Итак, уничтожение с обоих концов - по логике Минского((

И все-таки "я" едино) оно парадоксально, а потому и оно может быть названо меоном)

"мир вечно должен стремиться к меонам, никогда их не достигая". "меоны есть самое желанное, заветное, священное". но большинство, приведенных Минским, у меня такого чувства не вызывают.

Экстаз - примета меона. Мир желает вырваться из своих форм... Меон - не идеал, стремиться к меону нельзя, но можно стремиться к экстазу его переживания, в этом и цель жизни. Интересно.

Меоны постигаются путем постижения явлений. Что ж, я согласна, что не стоит пренебрегать чувственным опытом. По причине ограниченности чувств, меоны часто принимают за явления.

Почему меоны не только недостижимы, но и непостижимы? Мир исчезнет. Но меон погрузится в небытие, и мир снова возникнет. Потому что меон любит, страдает и хочет чтобы существа, потенции которых в нем таятся, жили хотя бы временно. и он уходит ради этого в непостижимое небытие. Безысходность какая-то - и так, и так нехорошо. Что с этого человеку??? Моста нет.

Красота - явление. А вот неправда, что красота - только чувственное явление. Оно и духовное в то же время. Образы красоты - символы мировой цели. Прекрасное - сложное. Оо, автор незнаком с иными представлениями о красоте, и плохо понимает целесообразность) у цивилизованных народов красота менее всего целесообразна) для автора красота - символ всемирной целесообразности. Но есть сколько угодно целесообразности безобразной...

Идеал красоты усложняется с развитием. "Нам, наоборот, идеально прекрасными кажутся образы и звуки, отражающие душевный разлад, борьбу, разнообразность чувств, радость и страдание, слитые в чувстве экстаза" - прям манифест моей любимой музыки и эстетики)

Искусство, по мнению Минского, создает чистые символы целесообразности, неподвластные нашему корыстному обладанию. Искусство - чистая радость и скорбь бытия без примеси стремления к обладанию и превосходству. Любовь к искусству - почти бескорыстная. Художник берет контрасты, сгущает их на ограниченной территории - откуда и экстаз. Искусство должно прийти к отрицанию себя - верно... но это значит не прекращение творчества как такового, а начало творчества жизни.

"Наш век впервые услышал поэзию и музыку, в которой отчаяние и блаженство, гордое возмущение и бесконечная кротость слились в мучительно-сладостном экстазе." И это продолжается.

Материя отрицает себя во имя меона, а меон - тоже себя, чтобы материя была.... опять эта чехарда.

Офигенная цель - развиваться, дойти до понимания меона и до того, что его не достичь! Дойти до понимания, что я меону противоположен - офигеть цель, внешняя и принудительная, между прочим. Тогда какое на фиг совершенство у меона...

Всё, доведенное до конца, упирается в меон... все стремятся к отрицанию себя во имя меонов, но и, может, даже все рано или поздно станут ими (???)

Насчет любви Минский неправ.

3 ступени развития: знание, удовлетворение жажды первенства, борьба с желаниями. Искусство же создает символы этих ступеней развития. Впрочем, удовлетворение желаний и борьба с ними равно ведут к познанию меонов.

Наука, искусство, самолюбие и аскетизм - 4 пути для достижения святыни меона. А эрос??? Здрасьте приехали.

Моя душа больна, но это учение мне ничего не дает) ну кроме того, что можно забить на аскетизм - цели-то приемлемой он не дает!

Верно, что неправы крайние пессимисты и оптимисты. Ах, главное чем-то заняться, несмотря на бесцельность? А в конце - все равно тлен и суета. А что делать тому, кто уже и так это увидел, и поэтому не хочет ничего делать?!

Итак, вывод Минского: отрицать себя во имя той святыни, которая ради бытия мира повергла себя в небытие - да это просто бессмысленное взаимное уничтожение, ничего больше!!

Наука поможет дойти до конца, как и любовь, самолюбие, счастье... но там ведь нет ничего, в конце! Чему радоваться?!

Извините, но это фигня какая-то. Не спасает. Очередная безысходность - мир не может быть иным, видите ли. Я не понимаю такую логику - отчаяние спасет от отчаяния...

Короче - сильна и интересна в книге только первая часть, критическая.

А вот насчет природы и "бессмертия" в потомстве и человечестве - верно) Да, о смерти очень сильно сказано.

Но познание несуществующего и экстаз от него - маловато будет!! Это демагогия очередная...

Какая хрень...

Таково мое суждение в конце книги, а ведь начиналось всё с "духовного родства") Возможно, я многое в этой книге не поняла. Совершенно точно, что меонизм напоминает об апофатике, и правильно делает, что напоминает. И Бог на самом деле сильно ограничил Себя, создавая мир и особенно - человека со свободной волей и способностью к творчеству, богоподобного. Это с одной стороны. Есть, правда, и другая. А с Минским и правда некое духовное родство имеется. Вот начала читать недавно его "Философские разговоры" в "Мире искусства" - да, есть, местами - очень близко...

Но как быть с тем, что у всех разные святыни? Иерархия. Разум разрушает тех идолов, которых он перерос (и не только разум, добавлю).

Цель должна определять средства, это верно) Но по логике автора, инквизиторы творили добро. Что значит вечная жизнь? Чего она может требовать, а чего - нет??? Тут больше вопросов.

Добрые дела от веры - логично. Но такую проверку все веры провалили и многие оправдали, в общем-то)

Верующий против сомнения, потому что сам его боится)

"При искании правды история мало чему научает. Нужно спросить собственный разум и собственную совесть, что они считают истиной и правдой."

Через "я" не переступишь)

Но что есть святыня?

1 - космос? Но это лишь такой образ в моей голове) "но мира нигде нет" согласна) "изумляясь бесконечности, я изумляюсь своей собственной душе".

2 - душа? без плоти и зла? Но есть множество сознаний. Допустим, существует единое и очищенное. Но где человек и где нечеловек? (к вопросу о неандертальцах и вообще предках) что с животными? и растениями? и всеми прочими формами бытия? Но в этом я не вижу проблемы. Я уже думала о воскрешении каждой былинки и каждого листочка. Это же чудесно. В вечности и бесконечности не будет тесно, на здоровье. Не надо никого выгонять. Пусть живет каждая форма. А уродливое? Оно преобразится, думаю.

Так я не согласна. Да почему только одно должно быть бессмертно? Домыслы это всё.

Нет, проблема именно в бестелесности...

Абсолют. Опережая автора: а мне с этого что? Вот главный вопрос.

Аллегория матери и ребенка не катит вообще: крики могут свидетельствовать только о наличии у ребенка потребности в матери, а не о ее существовании. И верно: "мои стремления и желания делают необходимым бытие Абсолюта". "Я предполагаю Абсолют, но Абсолют исключает меня". Потому что "Абсолют шлёт всех далеко и надолго" - о. Яков Кротов)

А дальше совершенно неинтересная, не новая и опровержимая логика) и совесть тут ни при чем.

Сумерки - это верно. Базар мыслей)

Плохой же архитектор ваш верховный разум, столько лишнего наворотил))

Как верно: родными вы найдете немногих, и только тех, у кого системы нет (или пока нет)), критиков типа Сократа) чем логичней система, тем она лживее)

Нет, утилитаристы просто не учли всего объема счастья, которое требуется человеку) Они его сильно урезали, в этом ошибка. (как и их противников, впрочем) Наиполезнейшее - не есть наиприятнейшее)

О да, спор упирается именно в чувства и личные наклонности)

Ой хромает мысль. Да не стремится никто к страданиям. А вот стремиться к высшей правде несмотря на страдания - это да, бывает. И в этом случае для человека счастье - не страдания, не преграды на пути, а именно то самое вечное благо.

Но утилитаристы частично правы. А благо общественное и частное должны быть тождественны, в идеале, при первичности частного. Хотя насчет чертежника и художников верно подмечено, по тональности) притом - мы им многим обязаны!

А строить мораль на основе личного счастья и производить общественное благо от личного - это нормально, по-моему. Другое дело, что это не просто)

А по мне, теория двух сфер очень даже хороша. Лучше мало что придумали, лучше - это уж личная совесть и личные убеждения... но проблема в том, что сложно бывает определить, где граница между моей свободой и свободой другого...

Дело вовсе не в верховной власти и внечеловеческой святыне, тут проблема тоньше гораздо...

"Средние века доказали неправильность признания абсолюта, новые - доказывают неправильность его признания." и что делать?) нет ли у нравственности еще корней?)

Ну конечно, утилитаризм в смерти не утешит... нет. Так и мы не только умираем, но и живем. Ну все нужны, просто каждый на своем месте. "нужно любить нечто выше себя и людей" - да, но это и есть наше высшее и истинное начало.

Выход? Я заинтригована)

Стремление к бесконечности - бесконечно, и вот ужас-то, если бесконечности нет...

Да, рассуждения о вселенной мне не близки... для меня это научная проблема, а не философская - ни вселенная, ни космос не вызывали во мне никогда трепета и порывов) подумаешь, атомы...

1 меон - атом и вселенная = абсолютному ничто. мир как бы перетекает из одного ничто в другое. тела - оболочки, под которыми ничто (пустота буддизма)

2 меон - время: поиск вечного или хотя бы неизменного, неподвижного мгновения: вечность и мгновение, аналогично, всё проваливается.

Связь движения материи и времени - тоже меон)

Как и первопричина. Но она не отрицает наших понятий о причинности, раз является причиной всего) пусть и без начала.

Свободная воля тоже меон)

Хорошо про природу на примере скульптора с одним куском глины. это ужасно, именно что бесцельность, бессмыслица. цель призрачна и ничтожна...

Верховная цель - меон.

Признавая, что мы можем ошибаться, мы автоматически признаём наличие объекта вне нас) но этот объект - вовсе не обязательно внешний мир)

И вещь в себе может существовать, но быть непознаваемой, либо познаваемой частично, примерно, либо даже ложно и ошибочно. Масса вариантов...

И вещь в себе - меон... "полная противоположность всему существующему"

И самопознающее "я" тоже меон... на мне печать внешнего, но и я налагаю свою печать на внешний мир... слияние субъекта и объекта.

В явлении бытие слито с небытием.

К этой вершине сознания стремится вся материя и потому умираем?! да ладно) как будто сознание - свойство материи...

Бытие и небытие - меоны, полная противоположность всему, открытому опытом = снова единое существо.

Всеобщее развитие: какая радость служить пьедесталом для кого-то?!

"Вне самолюбия нет жизни", "любить себя значит желать что-нибудь для себя" и обратно - ничего не желаю иначе как для себя. Простейшая форма - претворение в свое тело, поедание. Потом - порабощение ближнего, вплоть до духовного. Затем - желают уже добровольного порабощения себе, но взамен готовы служить, страдать и даже умереть) Конечная цель уже - "внутренняя личность" ближнего, отданная им добровольно.

Меон - абсолютно бескорыстная и беспричинная любовь + свобода от вожделений = личность единая и единственная, а этого не может быть. (потому и Троица, кстати!)

(я не чувствую, что меон Минского - священное и предел желаний, нет. а мне этого не надо, честно. это нормально, что человек любит и ради себя тоже, иначе быть не может.)

(2015)

Вот еще один родной дух. Верховная цель жизни, высший смысл - вот что важно! И советы "заняться делом, жить как простые люди" - не работают. "Простые люди" еще не доразвились до наших проблем. А "обыденная жизнь и есть омут той суеты и хлопотни, которые возмущают совесть своей бесцельностью". Цель жизни "достигается не "в интересах обыденной жизни", а в чем-то глубоком, интимном, таинственном, что следует искать не вне себя, а в себе самом".

Я дико извиняюсь. Я тут выложу заметки, которые вне чтения этого произведения непонятны. Делать их понятными слишком трудоемко и ни к чему. Это ведь практически заметки на полях. Ну пусть тут висят, имею право. Может, кто читал.

"Человеку, в самом деле, необходимо общество, как путнику необходим верблюд в пустыне: чтобы оседлать и взобраться на его хребет".

"Неудовлетворенность и страдания - вот неизбежное последствие стремления к высшему счастью. Только низшие и средние блага жизни дают удовлетворение." Потому-то и призывают замкнуться в них) И неважно, что в данном случае Минский считает высшим счастьем - абсолютное удовлетворение своей жажды превосходства. Тут что ни подставь, смысл не меняется. Да и насчет самолюбия он во многом прав.

"...притворство, неудовлетворенность и чувство одиночества, как неизбежные спутники высших ступеней развития".

А как верно-то насчет совести и самолюбия) нет самолюбия (самости) - нет ничего. Только не согласна, что совесть гнобит самолюбие из-за страха смерти... да, совесть будоражит и вгоняет в тоску, зовет к непонятному высшему, но вдохновить и дать силы к его достижению она не способна...

Сострадание - из самолюбия. Либо боимся того же в будущем, либо уже испытали и помним. И это нормально. Гуманизм появился, когда люди стали способны поставить себя на место другого (Рим, Греция - немыслимо поставить себя на место раба!)

А посему Спиноза и иже с ним неправы) Не надо отрекаться от "я".

Гениально же: "нет грани между самолюбием и любовью к ближнему, а есть разные степени самолюбия". "Расчетливое самолюбие" - это и есть моральное совершенство, "предел мечтаний" пророков и поэтов)

"Виновен тот, кто нам вреден" - это суть справедливости. Логично.

Да они пророки, символисты. Минский - об атомном оружии или даже о чем-то покруче... И Белый...

Там сцена: небывалое оружие, способное разнести в прах всю планету, 5 факелов-запалов, и погасить их могут ценности человеческие.

"Теперь толпа вспомнила об осмеянных ею мечтателях")

1 - аскетизм. Аскет уже мертв ("ты бежал от самолюбия, а между тем заботился только о самом себе", какой смысл быть живым трупом).

2- любовь-эрос. А что любовь?) Жестко про нее) Слава Богу, есть Шестов - если мне что-то надо, значит, я права, я, а не миропорядок. Это неправда, что когда-либо любовь не восхваляли - это было всегда, но не всегда массово) Хорошо, семья не для меня, об этом и думать нечего, но наслаждение? ОК. Но какое?) То, что надо мне... оно, хм, такого рода, что не найдешь на сайтах единомышленников типа БДСМ) И это очень жаль бывает)))) что ж делать, если я такая сложная) За наслаждения совесть сама тебя и сожрет, да плюс глухое недовольство. В семье сожрет скука... нет, даже так не получается)

И все-таки любовь с аскетизмом погасили 2 факела...

третий - наука. Ее нельзя упрекать, есть области ей неподвластные, наука не виновата, что на нее возлагали странные надежды, а вот сциентисты - виноваты... а уж употребление изобретений от самих людей зависит. Но "если жизнь бесцельна, то и наука как часть ее бесцельна" - да. Только не стоит думать, что когда-то она была осмысленной)))

4 - творчество. Творца - понимаю) еще минус 1 факел. Мне кажется, морализаторские претензии - не в тему. Именно, что творцы не исцеляются сами, но их шедевры могут исцелять других. Искусство - ни в коем случае не отражение действительности. Хотя потом и не поспорить)

А сильные разоблачения, актуальные и сейчас...

Ну-ну, и сейчас многим есть чего желать) только вот устаешь желать недостижимое...

5 - материнская любовь. Да перестаньте же!! Что за пошлость?! Чем материнская любовь лучше любой другой?! Может, она даже хуже! И что сразу материнская, отцовская где?! и все же -1 факел.

Отлично совесть сказала) этот ореол вокруг материнства надо убирать... И про "невинность" детей смешно, да.

Оригинально. Если всё так плохо, то откуда мы это знаем? Откуда эта самая осуждающая совесть? То есть непосредственное внутреннее нравственное чувство? Увы, ученые уже дали множество объяснений) но ведь не факт, что они правы...

Жажда полного, вечного и осмысленного бытия - да. Но только не самоотверженной любви, честное слово, хватит уже этого...

"во имя несуществующей в жизни высшей правды отрицает наше зло и наше добро, признает их равно лживыми, бесцельными, призрачными и приводит душу к отчаянию."

Так-так-так - откуда в ничтожном и конечном понятие об идеальном и бесконечном? Если в жизни ничего и близко нет? Ну нет и не было? Если человек - продукт среды, то вот это откуда?! Не новый аргумент, кажись. Но для меня - действенный. Сама к тому же приходила) понятие, представление, предчувствие, чаяние... Ибо почему "суета сует", ведь надо же с чем-то сравнивать, иметь альтернативу, чтобы сказать - тут суета, а там нет! Откуда в нас то, что не дано в опыте? По крайней мере, опыте эмпирическом. Откуда вечная неудовлетворенность и стремление к невозможному?

Скажем так - не всё человеческое ничтожно, и все ж ничто не может исправить "миропорядок" и самого человека... Святыня не только вне, но и в нас. Просто одного этого факта недостаточно.

"Не относится ли наша себялюбивая правда к вечной справедливости, наша бренная жизнь к нетленному бытию, как орудие к творческой мысли, как средство к цели? Ненужные сами себе, не нужны ли мы святыне?" И связь с безусловным - есть в нас самих.

Самолюбие само по себе не плохо. Оно же в сущности определяет и отношение к святыне - и это нормально. Ах вот в чем дело - плохо не себя любить, а вообще всё, подверженное тлену. Вечное любить - хорошо. Хотя бы и себя. Мне нравится)