blackmoon3712

(слушала лакановского психоаналитика, а он возьми и выдай: "если партнер исполняет все желания девушки, то у нее начнется невроз от нехватки нехватки...", эко загнул, ну это они умеют)

да не будет у меня невроза) и панических атак тоже не будет) я просто буду бояться, что это закончится, и всё. только где бы такого партнера взять, его же не может быть? а если не может быть - откуда вообще такая идея? и зачем? не затем ли, чтобы заставить мириться с "реальностью", а она ох какая неприглядная бывает, далеко не с каждой можно и нужно мириться.

*

страсти-то какие, Господи. "нам надо расстаться, нет, не держи меня..." через полчаса: "а кстати, давно не виделись!"

нет, это я не с парнем. с парнем был бы совсем капец. страсти и страдания - однокоренные, особенно в моем случае, даа...

это я с Н. довыяснялась недавно до возможности разрыва отношений, это было впервые, неожиданно и очень страшно. я реально чуть не сошла с ума в процессе. передаю, что запомнилось и кажется самым важным. "зачем ты сильная всё время, зачем в маске... ой нет, а вот так тоже не надо, я не могу выдержать твою боль". зашибись, и что мне делать?! мне что, разорваться?! ну и довольно неожиданные упреки, которые я легко и даже справедливо могла развернуть ее сторону, но почти не стала. я как будто маленькую смерть пережила... 7 лет настоящей, по моим меркам, дружбы - и расстаться с нихрена в личке вк?! ну уж нет!

и я просто не верю, что невозможно выдержать мою боль. да, периодически натыкаюсь на это, но - не верю. видимо, потому что сама могу выдержать многое)

"в критические моменты кто-то должен быть сильнее, на ком-то должно всё держаться" - "я не знаю, кто бы выдержал такое" - ну конечно, за такую фразу я могу очень многое простить)

мы помирились, и меня даже очень быстро отпустило. ну и еще выяснилось, что ей надо было на ком-то сорваться, и чтоб человек это выдержал. Боже, кому как не мне это понять! просто у меня-то нет таких людей, вот это очень жаль...

все равно некоторые отголоски, в виде моих опасений и недоверия хотя бы еще долго сохранятся, но в целом мы благополучно вышли из этой переделки. но я прекрасно понимаю, что вот эти страшные глубинные проблемы, несоответствия, несовпадения, которые мы обсуждали в процессе - никуда не делись, и что-то с ними надо будет делать, как-то уживаться, как-то, Бог даст... расти?

*

"я не люблю людей за то, что они пытаются дать мне информацию, которая мне не нужна...". и не могут дать той, которая нужна, ага)

я про основную массу, разумеется. в общем случае я хочу держаться от людей и их "общения" как можно дальше. когда я работала продавцом, через пару часов, а то и час, хотелось всех нахрен поубивать - ненавижу пустую болтовню, обслуживать и вот это всё.

на прошлой работе коллег скорее ненавидела, презирала и пыталась держаться как можно дальше. "задирала нос", да вот только не по той причине, о которой обычно думали)

на этой работе... я умудряюсь вызывать у всех симпатию, и мне за мою маску, не полностью все же фальшивую, регулярно перепадают эмоциональные плюшки, которые мне все же дороги, от "красотули" до "мне для тебя ничего не жалко")) но тут два важных фактора: 1) коллектив на удивление вменяемый (это по моим-то меркам, мне же слова против не скажи!) 2) я всех, кроме напарницы, вижу полчаса за смену максимум, это еще вполне допустимая доза людей, с которыми мне по совести дико скучно. ну а напарницу... приходится отчасти терпеть, а отчасти мне повезло, что это скорее она под меня подстраивается. лучше уж она, чем я.

*

рассказала на терапии про ссору с Н. "ну и... как вам это всё?" "дичь!" "оу, спасибо!" когда важный человек на моей стороне... да это почти всё, что мне нужно)

"я, честно говоря, в первую очередь подумала, зачем вам столько страданий?" ну, видимо, пока оно того стоит... такое ведь редко происходит. но речь о расставании не заходила еще никогда, так что в этот раз было особенно больно.

(забавно, что они обе в случае конфликтов с ними и моих жалоб говорят: ой, оно тебе надо?)) плохой специалист! плохая подруга! (я очень грубо передаю суть) но это не заставляет меня прям сразу бежать и прекращать отношения. это придает мне устойчивости и сил. Боже, как же важно, когда кто-то на моей стороне, как же этого, в сущности, мне по жизни не хватало... мне бы ресурса, и побольше, дальше я сама разберусь.)

"но я еще сейчас подумала, что с каждым разом боль от таких взрывов должна уменьшаться, они вроде как становятся привычными и не ощущаются как катастрофа..." так бы и было, черт возьми, если бы я реально не испугалась, что вот так внезапно теряю ее...

"она мне потом написала, что даже не знает, кто бы еще такое выдержал..." "это очень... подкупает" да, я хочу быть значимой, даже такой странной ценой... да, лучше уж слышать восхищенное "ух ты..." - как реакцию на мой интеллект и оригинальные мысли, это приятно, это без боли, но иногда я согласна и на боль, че уж делать...

и я даю подругам то, что хочу получить сама... в мини-варианте - не только подругам.

*

(читаю Вячеслава Иванова)

ого, осел - тоже животное Диониса) как и Христа) мое милое тотемное животное, вы ведь в курсе, что я обожаю их за упрямство?))

и плющ - блин, я его уже обожаю. еще одна идея для тату...

*

травма...



"это что ж такое происходит-то, люди добрые? я с ним переспала, а он не превратился в Ангела 2.0?! грозился, что перестал быть моим мальчиком для битья, а сам по-прежнему бегает и ластится? что это вообще?!"

да, раненый человек, как и животное, может не только оттолкнуть руку любящего, но и укусить... я кусала, меня кусали. по крайней мере, теперь я понимаю, почему. и мне кажется, что сама так никогда больше не сделаю, но кто знает...

*

(закончила читать "Эллинскую религию страдающего бога")

а я радуюсь аналогиям, они мою веру укрепляют! не понимаю, почему они так страшны и неприемлемы для других верующих. напротив, ну круто же!!

"именно из экстатических состояний души проистекла религия"!

(Джон Уильям Уотерхаус, "Ариадна на Наксосе")

и еще цитаты из послесловия:

"Если человек тем отличен от животных, что он animal religiosum, – ибо это определение ранее присуще ему, чем его самоутверждение как животное гражданственное (πολιτικν ζον), – то и самый критерий «религиозности» должен предстать нам, по отношению к первым ступеням его впервые «человеческого» выявления, под аспектом экстатичности: первее всего человек – animal ecstaticum."

"Способность к безумию, быть может, определила впервые разумное сознание, и когда животное сошло с ума – оно стало человеком."

"Но бесконечные трансформации оргийного начала хранят нетронутым единое зерно мистической идеи: человек сознает себя единым с своим божеством только в состоянии экстаза. И вот, то же оргийное начало узнается нами, в тех же коренных своих признаках, и в тихой и созерцательной аскезе орфиков и пифагорейцев, и в умозрительном исступлении (κστασις) неоплатоников, – и, вне пределов религии греческой, – в словах, вдруг прозвучавших над миром: «переменитесь душой (µετανοετε), настало царство небес». Ибо христианство, каким оно было в первую пору, понятно только при допущении некоторого оргиастического состояния душ[1], пред которыми внезапно весь мир явился иным, дотоле нечаемым, потому что внутренне изменились они сами: явился – как небеса на земле, как вертоград небесного Отца, как сад полевых лилий, из коих каждая одета так, как не одевался и Соломон во всей своей славе; – так что уверовавшим и «себя отвергшимся» оставалось только дивиться на свое вдруг прозренное и воссиявшее счастье, чей блеск был тем чудеснее, что их облекали нищие одежды, – дивиться и разглашать по миру благую весть."

"Напрасно, в исторической последовательности торжества отдельных «отвлеченных начал», целые эпохи грозят «иссушить ум наукою бесплодной» и обратить живого и цельного человека в «человека теоретическоо», чтобы, наконец, увенчать в будущем культурную преемственность типом homunculus’а, вышедшего из химической колбы: есть бури, которые одним дыханием развевают мелочную паутину нашего рассудка. Когда наш порабощенный язык разучится произносить слова молитвы, само вещество возопиет."

поправочка: мы и вышедши из колбы (а это должно быть, и будет) останемся теми же людьми с теми же бурями) и мы все же чему-то/кому-то молимся) некоторые вот умудряются молиться науке, логике и разуму)

"Религия Диониса была тою нивой, ждавшей оплодотворения христианством; она нуждалась в нем, как в крайнем своем выводе, как в последнем своем, еще недоговоренном слове. Если бы христианство слилось с орфизмом, религия арийца была бы спасена. Но, несмотря на то, что идея отчества была намечена в Дионисовой религии и Христос являл себя как обновленный Дионис, а последний как прообраз Его еще не раскрывшейся во всей полноте истины, – все же христианство, отвергнутое семитизмом, не могло примириться и с арийским пантеизмом и, трагически безучастное, осталось на перепутье двух гибнущих чрез него миров, налагая на человеческий дух искус жертвы и иго самоотречения."

"Религиозное чувство подобно музыкальному. ... Вера, как музыка, есть род созерцания и воления, не подлежащий определению чрез сведение на другие деятельности или состояния духа."

"Искони для грека «все полно богов» (πάντα πλήρη θεν), и «божественное держит мир в объятиях» (περιέχει τ θεον τν λην φύσιν, – стих, приводимый Аристотелем в его "Метафизике"): это – не «вера», а зрение."

"Системы нравственности всегда существовали, хотя бы только потенциально; но они не связывались с сущностью религии. ...

Итак, и мораль не принадлежит к существу религии; ибо греки были в высокой степени религиозны.

...ничто не может быть противнее духу древних вер, как и изначальному христианскому идеалу, чем попытка отлить жизнь в определенные и постоянные формы внешних отношений. Религия – своего рода музыкальный habitus души, родник экстатических очищений. Этот родник может бить в душе струей постоянного ритма и поддерживать в ней непрестанное движение богочувствования и богоизволения; но его музыка не может быть переведена на язык формального строя. Чтобы жизнь стала религиозною, религия должна быть не узким руслом ее, но ее широким небом.

Сфера эмоций и сфера аспектов – вот что было (при исключении догмата и морали) исконным достоянием религии. Ее эмоциональная сфера есть нечто несводимое на какую-либо другую категорию душевных состояний: впервые утверждается она в культовом оргиазме."

"И вот аспект мира в озарении Дионисовой религии: мир – обличье божества страдающего. Зрелище мирового страдания выносимо для зрителя и соучастника действа вселенского (a каждый из нас вместе зритель и соучастник его, и, как соучастник, – вместе жертва и жрец) только при условии живого сознания абсолютной солидарности сущего, только в глубоком экстазе мистического единства, который во всех ликах бытия прозревает единый лик жертвоприносимого, жертвоприносящегося Бога. Дионисова религия – религия такого Божества: это – аспект ее; и ее исступление – ее virus. ...

Религия тожества, пресуществления и жертвы, религия Диониса есть религия богострадальной Земли."

Но в христианстве, а затем, в большей мере, в религии Третьего завета - будет и победа над страхом, страданием и смертью.

*

(работала одна) Господи, как же я счастлива, когда просто нет ненужного общения! вот прямо счастлива, полна сил, полночи слушала одну песню... вот эту. естественно, скачанную с ютуба со всеми этими прекрасными воплями и репликами)) текст тоже огонь, особенно припев и третий куплет, и видеоряд прекрасный.

этот тоже ничего)

...и счастлива до сих пор. и личное пространство - великое дело! (чаще всего, для счастья мне надо не так уж много - любимая музыка, полная погруженность в свои чувства и мысли, отсутствие назойливой и бессмысленной болтовни под ухом... говорила и еще скажу: общение - или с равными, или никакого!)

я как на той картинке: "девчонки, а когда отпустит?")) только мне не хочется, чтоб отпускало)

Как же я упустила раздвоение Анны???

"Анна Каренина, въ жару родильной горячки, говоритъ мужу: „Я все та-же, но во мне есть другая, я ея боюсь—она полюбила того (Вронскаго), и я хотела возненавидеть[1] тебя, и не могла забыть про ту, которая была прежде. Та не я. Теперь я настоящая, я вся".

У меня было подобное, но - нет) Сорри, но близость смерти, близость физического уничтожения открывает в человеке не самое человеческое - он начинает цепляться, скажем, за стабильность, которая обеспечивает его физическое существование. (А эрос, заметим, возникает от избытка, и вот поэтому я за избыток всячески топлю.) Плюс у Анны мог быть сильный страх "наказания за грех" после смерти, вот она и заметалась. Якобы совесть. "Ах нет, он хороший, как я могла с ним так поступить..." Да хоть какой хороший, но того, что тебе надо, он не даст, у него нет. И раз ты так поступила, значит, были основания. Нет, кто ж спорит, можно заставить себя жить с человеком, но невозможно заставить себя его полюбить, ни в каком плане, но особенно никогда - в эротическом. И вот я вижу Баффи, которая бежит за Райли так, как (будто бы) можно бежать только за любимым мужчиной))[2] А это не любовь, други мои, а квази-совесть, как у Анны, как у меня. "Он же такой хороший! Надежный!" "Как швейцарский банк?" Но Райли, надо отдать ему должное, не банк, и не Каренин какой-нибудь, а именно что живой человек, чувствующий и понимающий: "она меня не любит". И его походы к вампиршам еще больше очеловечивают его для меня - человек догонялся, как его не понять?! Никакие "совесть", "правильность" и "стабильность" ЭТОГО не заменяют. Не значит, что не нужны, еще как нужны, но - не заменяют.

А люди ненормальные - они скорее от любимых бегают, чем за ними... от любящих вот тоже еще как... Поэтому Спайк для меня едва ли не образец адекватности))

(не припомню, чтобы он такое говорил, это фанаты резвятся, но по существу...)) в этой сцене он как раз произносит слова, за которые сценаристов тянет прибить: "ты обращалась со мной как с человеком", ну-ну. иногда я с удивлением думаю, уставшая и вялая: и ведь не надоедало ему, ну точно образец адекватности, да какой к черту адекватности, это гораздо выше и не слишком-то реально, да-да, я именно об этом взгляде после всего...



столько удивления, любви и надежды, так не бывает... и меня так любить не могут, и я так любить не могу... а бывает - добиваешься-добиваешься, и вот успех - а тебе вроде уже и не надо... "теперь не надо, теперь я не в настроении!", и вообще - поздно... и это знакомо, вид с обеих сторон.)

С ним всё понятно, всё прозрачно: хочет - и бегает, никаких посторонних мотивов вроде "надо", "должен", "это будут стабильные отношения с нормальной девушкой"... даа, последнее гомерически смешно))) но именно так Баффи видела свои отношения с Райли)) Господи, от такого даже "нормальный парень" к вампиршам сбегал... от такого даже ему поплохело. Да кому всё это интересно, Господи Ты Боже мой... интересно, когда тебе дают от избытка, а когда "должны" - это даже противно. Уж что-что, а чувства задолжать никак нельзя, они или есть, или нет. И секс от чувств не отодрать ну вот никак.

"Раздвоеніе всю жизнь было и въ Анне; въ ней были два я, и весь ужасъ ея трагедіи въ неразрешимости для ея сознанія, для ея совести, вопроса, какое изъ этихъ двухъ я настоящее."

"...но это ложь или, вернее, одна половнна правды безъ другой,одна изъ ,,двух правдъ", между которыми она живетъ и умираетъ, техъ вечныхъ „двухъ правдъ", о которыхъ говоритъ и Чортъ Ивану Карамазову."

"А совершенная, полная правда то, что она любитъ и любовника, и мужа в одно и то-же время, любит обоих вместе, что оба я, живущия въ ней—Анна, любящая Вронскаго и Анна, любящая мужа—одинаково искреннія, одинаково истинныя."

Я бы поверила в это, если бы муж был подобрее, что ли. А тут больше похоже на метания между страстью и долгом. Это мне больше знакомо. Хотя...

"Одно сновиденіе почти каждую ночь посещало ее. Ей снилось, что оба вместе были ее мужъя, что оба расточали ей свои ласки. Алексей Александровичъ плакалъ, целуя ея руки, и говорилъ: какъ хорошо теперь!

И Алексей Вронский былъ тутъ-же, и онъ былъ также ея мужъ. И она удивлялась тому, что прежде ей казалось это невозможным. Объясняла им, смеясь, что это гораздо проще и что они оба теперь довольны и счастливы."

Оо. А это я как пропустила?!

(а еще (шепотом) есть такая крутая штука, как развод! но - именно за это я и обожаю ДС сотоварищи, что они бежали впереди паровоза, опережая свое время на век, а порой и на века... у них еще даже развод табуирован, а они вон на что замахиваются, экая прелесть!! а еще (шепотом) в те времена и без развода супруги могли отлично договариваться... но, в свою очередь, об этом совсем не хотелось писать ЛН, нет, ему надо было трагедию с кровью и кишками, разумеется, женскими!)

Э, да тут всё сложнее получается, и еще более знакомо... Но здесь снова много недоразумений.

А вот не вся Анна, не вся. Это как с умирающим князем Андреем - не истина, а покорность палачу. Просто у женщины она совсем жалкая, даже внешне не потусторонняя, не величественная. Мужчина якобы познает "тщету всего", и это с какой-то стороны даже красиво, женщина всего лишь - свой посюсторонний "грех" нарушения права собственности на нее. Обусловлено это различие, та-дам, установками социума. Трудно писателю выпрыгнуть из своего времени, даже если (а может, особенно если) он претендует вещать о "вечных ценностях".

Дальше-то ЛН, разумеется, пишет, что это "кошмар" и что этот сон ее "мучил", как ять иначе... а я вот не мучаюсь от своего либидо, я им наслаждаюсь, ну как в том анекдоте... Тем не менее - спасибо ЛН вообще за то, что он эти строчки написал. Гений потому и гений, что через него прорывается правда порой и помимо его воли и представлений)) Про "кошмар" и "мучило" - это фиговый листок, он слетит, и уж конечно не он останется в веках)) Впрочем, и про "мучило" не совсем неправда - ведь мучает же всякое "невозможное", и еще как...

(Камиль Коро, ах какой у него св. Себастьян получился...)

(параллельно ДС рассуждает о любви "князя-Христа" к двум женщинам одновременно, но снова - это разная любовь. так-то любить и я вполне могу, для этого не обязательно жить втроем)) ну то есть влечения у меня не может быть к двум людям одновременно вроде как... Кстати, в "Идиоте" необычно то, что там страсть к "мадонне" и жалость к "блуднице". Обычно не так.

"Но ведь и Анна гибнетъ вовсе не потому, что изменила мужу для любовника, какъ всемъ и ей самой кажется, а наоборотъ — именно потому, что хочетъ и не можетъ изменить ни мужу для любовника, ни любовнику для мужа и остается верною обоимъ даже до смерти, до самоуничтоженія."

Это знакомое чувство. И это интересное толкование, но произвольное, едва ли соответствеющее тексту. Мне всегда казалось, что дело в охлаждении Вронского. Тем не менее, Дмитрий Сергеич, топящий за полиаморию и даже конкретно за полиандрию - это мощно, это тоже навсегда в моем сердце останется)

И кстати, ЛН вовсе не надо было знать никакую "женскую душу", чтобы описывать эти метания - никакой "женской души" он, разумеется, не знал, но двойственность-то знакомая ему самому: у меня такая хорошая жена, но что ж меня тянет на сторону, а вот если бы можно было иметь несколько жен, оо, какой я нехороший человек... и плеткой себя, плеткой, а это дело такое - по окружающим тоже непременно попадет)

"И она, какъ Дмитрий Карамазовъ, начиная „идеаломъ Мадонны"—целомудренной жены, рождающей матери—кончаетъ „идеаломъ Содомскимъ"—нерождающей любовницы, сладострастной вакханки[3], которую оргийная чрезмерность любви приводитъ къ необходимости смерти, къ жажде саморазрушенія („я хочу себя разрушать'', какъ Лиза говоритъ Алеше). И что еще страшнее — „уже с идеаломъ Содомскимъ въ душе, не отрицаетъ она и идеала Мадонны, и горитъ отъ него сердце ея, воистину горитъ, какъ и въ юные непорочные годы";- и „что уму ея представляется позоромъ, то сердцу сплошь красотой". И снова - как знакомо! И сложный путь предстояло пройти именно что "до конца", в отличие от мудрецов, про которых пишет ДС, чтобы понять: всё вообще не так, и идеалы ваши - до смешного условные. Картонное "добро", картонное и "зло", разве что последнее соблазнительнее и красивше, потому что хоть какая-то "жизнь" в нем есть есть, и потому что красота - это никогда не про мораль. А Содом - это не там, где люди наслаждаются жизнью, Содом - царство насилия, в чем и есть суть греха, это теперь для меня ясно.

Какая необходимость умирать нерождающей вакханке? Никакой, одно суеверие. А что любовь невозможна - так это другое. А что несоединима с "непорочностью" и материнством (хотя, казалось бы, последнее так "естественно") - для меня это ясно.

"Это именно то изъ двухъ ,,я", которое является самой Анне при вспышке „белаго света смерти", и которое считаетъ она единственно подлиннымъ, праведнымъ, святымъ. Это та, будто-бы, настоящая прежняя Аниа, которая любитъ не Вронскаго, а мужа, любовью, почти чуждою пола—безстрастною любовью-жалостью. „Онъ добръ, онъ самъ не знаетъ, какъ онъ добръ. Никто не зналъ. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза надо знать, у Сережи точно такіе-же, и я ихъ видеть не могу отъ этого".

Господи, всё так, вплоть до глаз... ооо... Без всякого брака и ребенка - ровно эта трагедия.

Любовь Анны к мужу - жалость. Но что ж этот "святой" ей развода не дал и не давал видеть сына, что ж он-то ее не жалел? (у меня иногда насчет себя те же вопросы, ха. я-то жалею, а вот меня кто пожалеет?) Я говорила и повторю: могли договориться по-человечески, да Каренин не хотел.

"Мужъ и любовникъ простили другъ другу (???); грешная жена уйдетъ въ пустыню спасаться, подобно святой Маріи Египетской (???). „Чтобы не погибнуть отъ убежденія въ таинственной и роковой неизбежности зла, говоритъ Достоевский, человеку указанъ исходъ."

Ну уж нет.

"Вотъ исходъ, единственный, будто-бы, указанный человеку Богомъ; другого нетъ: такъ думаетъ или, по крайней мере, хочетъ думать (я тебя обожаю)) Достоевский; такъ думалъ конечно и самъ Л.Толстой, создавая ,,Анну Каренину". Но на самомъ деле, было-ли тутъ „полное сознаніе?" Было-ли тутъ даже вообще какое-бы то ни было религіозное сознаніе чемъ-то главнымъ, решающимъ?" я тебя еще больше обожаю))

"Пробужденіе „настоящаго", исключительно, будто-бы, „христіанскаго" я въ Анне—любви ея къ мужу—начинается не столько въ сознаніи (на самомъ деле, сознаніе это потухаетъ въ ней, вместе со вспышкой „белаго света Смерти", такъ что, выздоровевъ отъ родильной горячки, остается она въ прежней „языческой" темноте и слепоте), не въ сознаніи, а въ безсознательной стихіи, не въ глубине духа, а въ глубине плоти, такъ-же какъ все великія чувства и мысли у Л. Толстого.

Въ глубине плоти, въ тайне пола, у женщины рядомъ съ началомъ нерождающаго оргійнаго сладострастія есть противоположное, или кажущееся противоположнымъ, начало материнства."

Вот так. Любовь - жизнь, материнство - смерть.

Материнство противоположно страсти... ну у меня - точно так. Это Мережковский отлично уловил, надо сказать. И я даже в растерянности - он один это понимал, что ли? Серьезно?

В любом случае, никакой обязательной связи между страстью и материнством - нет, только природная, насильственная, извращенная. И сейчас коллизия Анны могла бы решиться гораздо проще! Но подобная привязанность к мужу бывает и без всякого материнства. Почему оно, материнство, свято? Потому что необходимо и приносит страдания. Язычество и культ страдания. Будет ли оно святым, если станет добровольным и безболезненным? Не жертвенным? Наверное, нет, да и хорошо, да и наконец-то. Свята любовь, а не какой-то специальный ее вид. И культ материнства, вот честное слово, приносит только беды, калечит и развращает людей. Просто - разрушает. А потому что не сотвори себе кумира. Потому что ложь отравляет. Любовь-то в сути своей свята, но у людей ограниченна и искажена, вся, и когда один ее вид "равнее других" - наступает уже полнейшее затмение.

"А былъ другой исходъ: надо было пожертвовать своимъ оргийнымъ сладострастіемъ своему материнству, своею плотью своему духу, потому что духъ святъ, а плоть грешна, потому что духовная Анна—истинная, а плотская—ложная, не ,,настоящая". (какое смешение понятий, ооо))) Такъ опять-таки думаетъ сама она и Л. Толстой, и Достоевскій, и все читатели (кроме разве что меня и Бердяева, нас таких двое на свете: я и Николай Александрович)) романа и вся дневная, явная при свете двухтысячелетняго историческаго дня, христіанская культура, отъ пустыни, где спасалась святая Марія Египетская, до той пустыни, въ которую зоветъ яснополянский отшельникъ. Анна отвергла этотъ единственный исходъ и погибла, казненная по закону божескаго правосудія: ,,Мне отмщеніе, и Азъ воздамъ". Вотъ опять-таки дневная, явная мысль произведенія, понятая, принятая всеми. Но такъ-ли это на самомъ деле? Единственная-ли это и самая-ли глубокая мысль художника?"

Даже если и единственная - нас-то это как ограничивает?)

*

И радостно? Неизвестность потому что, но так и должно быть.

"И въ сладострастьи, и въ буре есть нечто стихийное, страшное и веселое, ледяное и жгучее; но нетъ ничего человечески-злого или добраго; между сердцемъ любящимъ и природою—никакихъ преградъ, никакихъ законовъ; и здесь, и тамъ все дико, просто и невинно, все такъ, какъ вышло изъ рукъ Творца; и здесь, и тамъ, и въ сердце, и въ стихии „совершается воля Того, Кто вызвалъ стихію и сердце изъ небытія. И ежели стихійныя силы копятся въ воздух и, наконецъ, разражаются бурею — на это Его святая воля; и ежели грозовыя силы пола — „избытокъ чего-то, что переполняетъ все существо" Анны, — точно также копится и, наконецъ, разражается страстью, то и на это Его святая воля. И здесь, и тамъ, и въ страсти, и въ буре, какъ всюду, где воля Его совершается, есть печать святости — красота: недаромъ ужасъ метели кажется Анне „прекраснымъ". Да, есть красота, есть „гармонія въ стихийныхъ спорахъ", есть музыка и въ хаосе самыхъ дикихъ звуковъ, рождаемыхъ бурею."

Да, и на это тоже - Его святая воля.

Кстати, вот почему Толстой не любил музыку)) Суть музыки - та же страсть, стихия. См "Крейцерову сонату". Музыка опьяняет, как и страсть. Она позволяет выйти из себя, как и страсть.

(Александр Кабанель)

"Позднышевъ говоритъ, что действіе музыки „не возвышающее, не принижающее, а раздражающее душу". Кажется, точнее было-бы сказать опьяняющее. Действіе музыки, такъ-же какъ страсти, не нравственное, не безнравственное, не доброе, не злое,—оно вне добра и зла, вне всякихъ нравственныхъ законовъ[4]: не оно подъ законами, а законы подъ нимъ[5]; музыка делаетъ человека не злымъ и не добрымъ, она делаетъ его другим, меняетъ его природу: ,,да, вотъ какъ: совсемъ не такъ, какъ я прежде думалъ и жилъ, а вотъ какъ". Человекъ „выходитъ изъ себя", пьянеетъ. И въ этомъ опьяненіи какая-то древняя и новая, вечная, трезвая мудрость, самое точное познаніе „какихъ-то новыхъ возможностей".

„Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть въ ней", сказала себе Китти. Уже после „паденія", возвращаясь однажды домой и готовясь встретиться съ мужемъ, Анна идетъ, опустивъ голову. „Лицо ея блестело яркимъ блескомъ; но блескъ этотъ былъ не веселый,—онъ напоминалъ страшный блеск пожара среди темной ночи". А между прочим, в иные моменты он мог и быть и веселым, несмотря ни на что, об этом ЛН говорить было невыгодно) Невыгодно было также рисовать "незаконную любовь", как нечто, хотя бы местами, легкое и веселое - нет, только тяжесть, только груз "совести", только мясницкие и палаческие аналогии! А зачем была нужна Анне эта любовь, почему она бежала к Вронскому несмотря ни на что - это, честно говоря, из описаний ЛН не слишком понятно)

Жестока и разрушительна любовь, по большей части, из-за дикости и ложной цивилизованности. Ой, как будто нет страсти вне преступления "закона", неправда, и с чистой совестью она еще лучше. Мережковский не видит, отчего погибла Анна на самом деле. И правда, зачем ему? Каждый интерпретатор печется о своем интересе)

А вот это ошибка, предрассудок. Особенно смешно (но и грустно) читать сегодня рассуждения о дефлорации. Изначальная, не падшая страсть не связана ни со смертью, ни с рождением - она сама по себе, в себе несет свою ценность. А после грехопадения, конечно, связана этими двумя цепями.

"И у Достоевскаго „сладострастное и жестокое насекомое" выростаетъ, въ бреду Ипполита, до немого и глухого всесильнаго Существа, до исполинскаго тарантула, Бога-Зверя."

Христианство интуитивно отвергло эту универсальную языческую жизнь-смерть, т.к. именно там - узел греха. Но по ошибке возвеличило смерть, а любви так и не узнало...

(Джузеппе Челлини, "Мелюзина". Хм, а я сперва была уверена, что это нечто вроде "Демона поверженного"... хотя, это ведь близко, если вдуматься)

"Мы уже знаемъ, какое символическое значеніе имеетъ для всей истинной религіи Толстого, религіи не старца Акима, а дяди Ерошки, это тонкое, прозрачное, почти невидимое сравненіе человека съ зверемъ, женщины съ лошадью, недаромъ съ такимъ грубым цинизмомъ повторенное и оскверненное въ „Крейцеровой Сонате".

О! См. трагедию Блока! И дело ведь в авторе, а не в "истине". Они так свою истину конструируют, что любо-дорого.

Физическое должно быть не слепым и не отвергнутым, а просветленным. Именно тут - глубочайшая связь Бога с творением, и обратно, поэтому - святое сладострастие. Да, оно именно кажется злым - без света! Это от нашего злого взгляда.

Кстати, вот это Христово "кто разведется с женой не за прелюбодеяние, тот прелюбодействует, равно как женившийся на разведенной (надо полагать, тоже не за измену)" - не зря до этого сказано о жестокосердии, а после - не все поймут. Кажется, мы только теперь начинаем понимать. Брак действителен только пока есть плотская связь, "химия". Без нее получается насилие, т.е. грех. Причем тут как будто предлагается мужу ждать, пока он не надоест жене, чтобы защитить ее как более уязвимую сторону. Реально всё переворачивается, и это прекрасно)

У Достоевского нет противоядия от толстовства, только предчувствие его в романах, в публицистике же – еще какой яд. Ложь переплетена с правдой. Крайности...

"Другими словами: чемъ пожертвовать — нашею культурною истиной народному религіозному благообразію, какъ это делали или желали сделать славянофилы; или наоборотъ—народнымъ благообразіемъ нашей культурной истине, какъ это сделали западники? Что-же делать намъ, несчастнымъ, ни западникамъ, ни славянофиламъ, которымъ и то, и другое одинаково[1] свято?—На этомъ распутіи, передъ этою задачею стояли оба они, Л. Толстой и Достоевский; каждый решилъ ее по своему, и въ различіи решеній этихъ сказалась вся ихъ безконечная религіозная противоположность."

А мне Аким симпатичнее, чем Каратаев.

Ну да, нет абсолютной истины и абсолютной лжи на земле.

"Достоевский понялъ,—кажется, онъ первый изъ людей понялъ или, по крайней мере, почувствовалъ съ такою силою,—что и въ религіи, какъ впрочемъ во всемъ человеческомъ, нетъ ни безусловной истины, ни безусловной лжи, а есть только более или менее сознательно условные, и чемъ более сознательные, темъ более совершенные знаки, знаменья, символы. Религіозное сознаніе Л. Толстого отрицаетъ символъ въ его самой первой и глубокой сущности, признаетъ религіозное, какъ нечто исключительно духовное, безкровное и безплотное, освобожденное отъ всехъ легендъ, обрядовъ, таинствъ, догматовъ. Сознаніе Достоевскаго, въ такой мере, какъ еще ни одно изъ являвшихся въ человечестве религіозныхъ сознаний — символично." „Мысль, изреченная, есть ложь".

(Гюстав Моро, "Ночь")

Символ необходим, т.к. человеческий язык условен, относителен и ограничен.

"Соединеніе знания съ любовью и есть наша новая религія, религія Достоевскаго."

Все же и рассуждения Зосимы об аде - демагогия, якобы гуманная, а на деле нифига.

"Великий Инквизиторъ восточной церкви, можетъ быть, назвалъ-бы „мистическое разсужденіе" старца Зосимы объ аде и адскомъ огне прямо „еретическимъ", неправославнымъ. Но для насъ, при теперешней степени нашего религіознаго сознанія, это — все еще старое вино, хотя и въ новомъ сосуде.—А вотъ и для насъ уже новое вино, которое не только Великий Инквизиторъ, но, можетъ быть, и самъ старецъ Зосима, можетъ быть, даже самъ Достоевскій, если-бы созналъ до конца то, что онъ здесь предчувствуетъ, назвалъ-бы ересью."

Да, Боже мой, да!!!!

(Правда о земле - ок, хотя символы так себе, не люблю культ матери в любых формах.) И нет, не понимал Достоевский значения исторического пути - если Толстой отрицал, то тот всё норовил не то назад свернуть, не то остановиться.

Неравны не социальные группы, а люди, но Мережковский смешивает социальное с личностным. Впрочем, прав насчет духовной аристократии, "священства по чину Мелхиседекову".

"Такъ именно, то есть, какъ величайший нигилизмъ, какъ „шигалевщину", какъ страшную анархическую силу, которая уравниваетъ горы и долы, „приводитъ все къ одному знаменателю", все слишкомъ глубокое и высокое—къ одной геометрически правильной плоскости, — такъ и только такъ поняли ученіе Христово Л. Толстой и Фридрихъ Нитче, одинъ—благословляя, другой — проклиная."

"ученіе Христово есть не только уравненіе старыхъ, недостаточно-глубокихъ долинъ, недостаточно-высокихъ горъ, но и открытіе новыхъ, глубочайшихъ долинъ, новыхъ, высочайшихъ горъ."

Да!

Необходимо утвердить личность и любовь, да не чисто духовную, а духовно-плотскую.

"Бедный рыцарь такъ и не понялъ главнаго въ любви своей: оттого-то „все безмолвный, все печальный, какъ безумецъ, умеръ онъ." Ему казалось, что онъ любитъ только духомъ, „чистымъ духомъ", отвлеченнымъ созерцаніемъ; но онъ любилъ и духомъ, и кровью, до крови: недаромъ-же кровью своею начерталъ онъ имя таинствеиной Возлюбленной; все-таки кровью хотелъ запечатлеть свой духовный союзъ съ Нею."

(Данте Габриэль Россетти)

А я про что)) Поэтому все эти скатывания в "духовную любовь" - для меня регресс. Это всё уже было, и это не то, неправда, не вся правда. Если я люблю человека, то мне его надо иметь рядом, видеть, слышать, трогать, вдыхать и выдыхать, брать и давать. Известное "бескорыстие" в любви - это просто кайф от самого процесса (отношений в целом, я сейчас не только про секс).

"...любили, „невесты неневестныя", Жениха своего, до мученической крови, до кровавыхъ язвъ на теле. Для насъ это самая темная, не „вмещенная" нами сторона христіанства. Для насъ какъ будто выдохлось все благоуханіе этой книги, благоуханіе мѵра, которое возлила великая грешница на ноги Господа, которымъ и Жены-Мироносицы въ сумеркахъ самаго таинственнаго утра пришли помазать Тело Его въ гробу."

(Данте Габриэль Россетти... идеально)

Да, «для нас и чистейшее миро любви уже нечисто», но где и когда была чистота? Уж конечно, не Марья Павловна из "Воскресения" в этом виновата. Но непонятно, где Мережковский видит у Достоевского «преображение пола». Вовсе нет – его святые от пола бегут, а кто не бежит, тот «насекомое». И Нелли только потому у него человек, что еще не женщина.

Важнее бессознательное соединение, чем сознательная противоположность. У обоих. Ну да.

"Собственность для христіанъ Достоевскаго действительно—такая„слабая паутина", что при одномъ прикосновеніи разрывается; а для христіанъ Л. Толстого—цепь, которую нельзя вырвать изъ сердца иначе, какъ съ кусками живого тела, живого „мяса"; ежели и отрекаются они отъ собственности, то съ такою болью и судорогой, что глядеть-то на нихъ противно: словно жилы изъ себя вытягиваютъ;—ужъ лучше-бы не отрекались, Богъ съ ними!"[2]

Воот, и с сексом то же самое.

„светлаго воздыханія", какъ-бы сумеречнаго света самаго таинственнаго утра, въ которое жены-мѵроносицы пришли ко Гробу, въ которое только и могло совершиться Воскресеніе,—никогда не испыталъ Л. Толстой. У него одно изъ двухъ: или языческая радость жизни и скорбь смерти; или христіанская скорбь жизни и радость смерти; у него — или страшный мракъ той черной „дыры", въ которую проваливается Иванъ Ильич, или еще более страшный, „белый светъ смерти", въ которомъ для князя Андрея все цвета волшебнаго фонаря жизни разлагаются, потухаютъ и все „ужасно просто, гадко".

Про зайца - блестяще просто.

"Тайна Л. Толстого отталкиваетъ, какъ то отвратительное нечеловеческое оно, которое стоитъ за дверью и ломится въ дверь; тайна „ухаетъ" на человека и насильно загоняетъ его, какъ зайца, на дорогу любви. Тайна Достоевскаго притягиваетъ, заманиваетъ на дорогу любви, соблазняетъ всеми соблазнами не только жизни и радости, но также смерти и ужаса. „Отреченіе и согласіе мне менее трудны, чемъ другимъ, потому что я ничего не хочу. Я желалъ-бы только не страдать", — разсуждаетъ окончательно затравленный заяцъ, Аміель.—
„Виноградари вообразили себе, разсуждаетъ не менее затравленный Нехлюдовъ въ конце „Воскресенія", что садъ, въ который они были посланы для работы на хозяина, былъ ихъ собственностью; что все, что было въ саду, сделано для нихъ, и что ихъ дело только въ томъ, чтобы наслаждаться в этом саду своею жнзпью.— А ведь это очевидно нелепо!''. Вотъ чувство раба, который не веритъ въ доброту господина своего, чувство работника, который не веритъ въ щедрость хозяина; вотъ уныніе согрешившаго Адама, изгнаннаго изъ рая[3], изъ „сада" и обреченнаго есть хлебъ свой въ поте лица своего, пока не вернется въ землю, изъ которой взятъ. Міръ не рай, не ,,Божий садъ", а место проклятья, изгнанья, место работы и рабства. Это конечно Ветхій Заветъ, это до-христіанское отношеніе виноградарей къ „Саду"; а вотъ и христіанское: „милые мои, — говоритъ умирающий отрокъ въ воспоминаніяхъ старца Зосимы,—прямо въ сад пойдемъ и станемъ гулять и резвиться, другъ друга любить, и восхвалять, и целовать, и жизнь нашу благословлять.—Птички Божіи, птички радостныя!.." Вотъ уже чувство свободнаго, а не раба, чувство Адама, возвращеннаго въ рай, веселіе Сына, поверившаго въ благость и щедрость Отца: міръ есть Божий садъ—значитъ, и мой садъ, потому что я сынъ Отца, и все Его—мое; господский или хозяйский садъ—чужой; но садъ Отца моего—моя „собственность", потому что мы любимъ другъ друга, и у насъ все общее. „Станемъ гулять въ саду и резвиться, и жизнь нашу благословлять" — разве это не значитъ: станемъ "наслаждаться в этом саду своею жизнью?''

(Джон Уильям Уотерхаус)

Но для „христіанина" Л. Толстого „это очевидно нелепо", то есть, для него „очевидно нелепа" самая сущность ученія Христова — не прежняя, рабская, а новая, свободная любовь къ Богу, сыновность людей Богу."

Прекрасно!

"Въ этихъ словахъ изъ Дневника Аміеля нетъ вовсе мысли, даже вопроса о томъ, есть-ли смерть не только „переходъ въ ничто"? можно-ли „смертью смерть попрать", не исчерпывается-ли смыслъ жизни и смерти чемъ-то независимымъ отъ противоположности жизни и смерти? ... Заячій страхъ, заячья покорность, отреченіе отъ жизни, проклятіе жизни, самое безнадежное изъ всехъ проклятий, тихое, смиренное, — ,,я ничего не хочу, я-бы желалъ только не страдать",—такъ доныне почти всегда и везде нонималось ученіе Христово; къ этому пониманію Л. Толстой въ сущности ничего не прибавилъ, только довелъ его до последней крайности.

Покорность Богу отъ страха, не отъ любви и доверія, не отъ „великаго дерзновенія", а отъ одного страха и недоверія. „Страхъ Божий" какъ начало христіанства? — „Любовь до того совершенства достигает в нас."—говоритъ ученикъ Иисуса, воздежавший на груди Его, —что мы имеем дерзновеніе.—В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийіся не совершен в любви''. Ежели то, что Л. Толстой называетъ „христіанскою любовью", действительно можно такъ называть, то ужъ, во всякомъ случае, любовь эта не имеетъ никакого „дерзновенія", не „изгоняетъ страха"; — нетъ, сама она вся — отъ страха, отъ „мученія страха", отъ последней степени этого мученія, которая есть даже не просто страхъ смерти и страданий, а "страх страха": мне такъ страшно, что лучше я не буду говорить и думать о томъ, какъ мне страшно.—„Дитя мое, отдай мне свое сердце".—„На, возьми,— да будетъ воля Твоя". — А втайне— мысль самая страшная: я знаю, что Ты господинъ жестокий,—жнешь, где не сеялъ, собираешь, где не разсыпалъ; если я тебе и не отдамъ моего сердца,— Ты все равно возьмешь его, возьмешь насильно: такъ на-же, возьми, „да будетъ воля Твоя".—Покоряться такъ—не значитъ-ли въ сущности „делать хорошее лицо при скверной игре"?"

Именно оно и есть)

„Пугалы смерти и страданий насильио загоняютъ человека, какъ зверя, какъ того кабана, котораго травитъ дядя Ерошка,—въ капканъ любви, въ законъ любви. Да, именно—законъ. Любовь—не евангельское „блаженство" и свобода, а все еще ветхозаветный законъ, любовь — вечное насиліе Бога надъ человекомъ, вечная травля человека Богомъ. Человекъ—„заяцъ", Богъ—охотникъ; человекъ — преступникъ, приговоренный къ смерти, казнь котораго отсрочена; Богъ—палачъ. Въ предсмертныхъ мученіяхъ, Иванъ Ильичъ „бился, какъ бьется в руках палача приговоренный к смерти, зная, что онъ не можетъ спастись. Онъ плакалъ о безпомощности своей, о своемъ ужасномъ одиночестве, о жестокости людей, о жестокости Бога''. Тайна смерти, тайна Бога и есть та „черная дыра", черный узкий мешокъ, куда „суетъ съ болью" умирающаго Ивана Ильича, „все дальше просовываетъ и не можетъ просунуть сила невидимая, непреодолимая'', нечто безъобразное и безобразное. Такой Богъ—даже не Он, а Оно. Въ предсмертномъ бреду князя Андрея ,,за дверью стоитъ оно.— Что-то ужасное, уже надавливая съ другой стороны, ломится въ дверь. Что-то нечеловеческое—смерть ломится въ дверь".

Такой Богъ лишаетъ человека всякаго человеческаго достоинства, низводитъ на степень животнаго, ставитъ въ самыя унизительныя положенія человеческую душу и тело.



(Джордж Фредерик Уоттс)
."

"Воскресеніе духа есть только умираніе тела, не начало чего-то новаго, сверхъ-животнаго, а только конецъ стараго, животнаго,— отрицаніе плоти—одно отрицаніе, безъ утвержденія того, что за плотью. Здесь происходящее въ душе такъ связано съ происходяшимъ въ теле, что одно невозможно безъ другого, одно исчезаетъ съ другимъ. Если-бы Брехуновъ не замерзъ, то просто не сумелъ бы вспомнить своихъ любовныхъ мыслей о Никите и, по всей вероятности, остался бы такимъ-же кремнемъ, какимъ былъ до замерзанія; теломъ-бы воскресъ, а духомъ снова умеръ-бы."

Это вот к тому, что человека надо мучить, чтобы он стал лучше - эта зараза на самых вершинах того, чему мы поклоняемся и считаем величайшими достижениями нашей культуры. Такие нам назначили вершины, да. После этого чего хотим-то? Счастья? Нельзя, разбалуемся, испортимся! Хотя бы не страдать - но и это многовато, это ведь лень и эгоизм!

"Дело въ томъ, что телесная слабость и сладость животной любви къ себе, притворившейся христіанскою любовью къ другимъ, есть одна изъ ступеней, по которымъ спускается умирающая плоть въ глубину неведомаго,—одна изъ ступеней, но не последняя; когда ступень эта пройдена, надо итти дальше."

*

Минский, "Философские разговоры", разговор третий.

"Великое-же замешательство, которое доныне царило и до конца дней будетъ, вероятно, царить въ религіозномъ сознаніи людей, объясняется темъ, что храмъ Богу, подобно вавилонскому столпу, строится многими рабочими,—чувствами, умозреніемъ, мистическимъ разумомъ,—изъ которыхъ каждый говорит на иномъ наречіи, но свой языкъ хочетъ навязать всемъ остальнымъ."

Воот)

"Только мэоническая природа божества является мне ручательствомъ, что найдена вечная мистическая идея, которая не истлеетъ и не превратится въ мусоръ. И только созерцаніе отрицательной святыни облегчаетъ мне бремя жизни. Когда я выхожу изъ храма Единаго, где я не долженъ былъ ни верить, ни просить, а въ полной уверенности поклонялся истине и любилъ, и возвращаюсь къ действительности, то испытываю нечто странное. Пройденный путь метафизическихъ разсуждений кажется мне ненужнымъ и скучнымъ, и я-бы хотелъ забыть о нихъ, какъ по окончаніи постройки удаляютъ скрывавшие ее леса. Чувственный-же міръ, наоборотъ, является мне въ новомъ, почти божественномъ свете. Предметный міръ имеетъ больше сродства съ божествомъ, нежели умозреніе. Каждый предметъ уже однимъ темъ, что онъ индивидуально ограниченъ и равенъ себе, является какимъ-то подобіемъ абсолютно Единаго."

Вот прекрасно человек выразил мое религиозное чувство!

(Джон Уильям Уотерхаус)

Правда земли и правда стихии, правда страсти - это очень разное. (стихи Владимира Гиппиуса)

Снам немудрым сердцем внемля,

правду древнюю приемля,

песни верныя пою.—

Детской пламенея страстью,

я иду к земному счастью,

преходящее люблю!

Пред мятелью содрогаясь,

неге вешней отдаваясь,

верю в молодость свою,—

обольщеньям сладко внемлю,

всё люблю и всё приемлю,

пламенею—и пою!

(Эдвард Джон Пойнтер)

У берегов реки, широкой и холодной,

Под шумы северных, безлиственных ветвей,

Я, как бы зверь степной, бродил — всегда свободный,

Пугаясь сумрака, спасаясь от огней.

Я ждал от волн ладьи, утраченной далеко,

Бегущей как волна и белой как снега,

И с дольних берегов реки моей широкой

Порой я прозревал иные берега.

Я знал, волна сметет — в мгновенье злобы властной -

Меня, как некий сон, от берегов земли —

Под своды дальние, за тот туман безстрастный,

Где сонмы облаков равниной полегли.

Но перед тайной той давно смежил я око...

Люблю далекое, боюсь земныхъ теней —

У береговъ реки холодной, и широкой,

Под шумы северных, безлиственныхъ ветвей.

(Эдвард Мунк)

Странно напомнили Butterfly Temple... меня ведь там привлекает не "правда земли", по большей части чуждая и отвратительная, а "правда стихии", правда страсти, это разное. Жаль, что Розанов этого различия не понимал.

*

Мережковский близок...

Так жизнь ничтожеством страшна

И даже не борьбой, не мукой,

А только безконечной скукой

И тихим ужасом полна,

Что кажется,—я не живу,

И сердце перестало биться,

И это только наяву

Мне все одно и то же снится.

И если там, где буду я,

Господ меня, как здесь, накажет—

То будет смерть, как жизнь моя,

И смерть мне новаго не скажет.

(Одилон Редон)

Если бы душа полна была любовью,

Как Бог мой на кресте,—я умер бы, любя.

Но ближних не люблю, как не люблю себя,

И все-таки порой исходит сердце кровью.

О мой Отец, о мой Господь,

Жалею всех живых в их слабости и силе,

В блаженстве и скорбях, в рожденьи и могиле,

Жалею всякую страдающую плоть.

И кажется порой,—у всех одна душа.

Она зовет Тебя, зовет и умирает,

И бредит в шелесте ночного камыша,

В глазах больных детей, в огнях зарниц сияет.

Душа моя и Ты,—с Тобою мы одни.

И смертною тоской, и ужасом объятый,

Как некогда с креста Твой Первенец распятый,

Мир вопиет: Ламма! Ламма! Савахфани.

Душа моя и Ты , с Тобой одни мы оба,

Всегда лицом к лицу, о мой последний Враг.

К Тебе мой каждый вздох, к тебе мой каждый шаг

В мгновенном блеске дня и в вечной тайне гроба,

И в буйном ропоте Тебя за жизнь кляня,

Я все-же знаю—Ты и Я одно и то-же.

И вопию к Тебе, как Сын Твой: Боже, Боже,

За что оставил Ты меня.''

*

Сологуб - симпатичен:

Быть с людьми—какое бремя!

О, зачем же надо с ними жить!

Отчего нельзя все время

чары деять, тихо ворожить,

погружаться в созерцанье

облаков, и неба, и земли,

быть, как ясное молчанье

тихих звезд, мерцающих вдали.

(Гюстав Моро)

Своеволием рока

мы на разных путях бытия,—

я—печальное око,

ты—веселая резвость ручья;

я—томление злое,

ты—прохладная влага в полях,—

мы воистину двое,

мы на разных, далеких путях.

Но, в безмолвии ночи

к единению думы склоня,

ты сомкни свои очи,

позабудь наваждение дня,—

И в безстрастном молчании

ты постигнешь закон бытия:

все едино в созданьи,

где сознанью возникнуть, там Я.

*

но Гиппиус - гениальна! "Электричество" - гениально... его постоянно цитирует ДС, и ведь правильно делает!

Две нити вместе свиты,

Концы обнажены.

То „да" и „нет"—не слиты,

Не слиты—сплетены.

Их темное сплетенье

И тесно, н мертво.

Но ждет их воскресенье,

И ждут они—его.

Концов—концы коснутся,

Другие „да'' и „нет".

И „да", и „нет" проснутся,

Сплетенные—сольются...

И смерть их будет — Свет.

Глухота

Часы стучат невнятные,

Нет полной тишины.

Все горести понятныя,

Все радости—скучны.

Угроза одиночества,—

Свидания обет...

Не верю я в пророчества

Ни счастия, ни бед.

Не жду необычайнаго,

Все просто—и мертво.

Ни страшнаго, ни тайнаго

Нет в жизни ничего.

Везде—однообразие,

Мы—дети безъ Отца.

И близко безобразие

Последняго конца.

Но слабости смирения

Я душу не отдам.

Не надо искупления

Кощунственнымъ словамъ.

(Джон Уильям Уотерхаус)

вот за это всегда ее обожала: не Ницше в юбке, а гораздо даже круче него!!

*

Минский хорош!!

Есть храм. Все двери заперты,

Засовы все задвинуты.

И мы стоим на паперти,

Забыты и отринуты.

Мы слышим смутно пение,

Что издали доносится,

Не зная, в чем служение,

О чем в мольбах там просится.

Мы видим дым от ладана,

Что вьется сквозь отдушины.

Но тайна не разгадана,

Молитвы не подслушаны.

(Александр Кабанель)

Это про Третий Завет и тех, кто его предчувствует)

*

Мережковский - против культа страдания, за это обожаю и прощаю многое.

У Толстого не зря Бердяев «видел много правды», хотя бы и отрицательной. И я вижу. И отчасти можно понять «жестокую» отчужденность умирающего князя Андрея от мира живых. Что хорошего испытал он в этом мире? Войну? Смерть жены от родов? Или, может, пеленки Наташи, которые Мережковский не без основания считает «знаменем» мира? Да пошло оно всё к чертовой матери, если нет ничего иного, более настоящего, более истинного, и, уж извините, более прекрасного! Но вот что верно: его «любовь ко всем» - в сущности лишь нелюбовь к себе.

Толстой прав в апофатике, но неправ в страхе, неправ и в прагматизме... странно, как крайности сошлись. О да, насчет Троицы и морального правила он отвратительно неправ. А кстати, моральное правило и из троичного принципа вывести можно: антимонархизм, личность и общение, любовь и единение при отдельности каждого.

"Возражая совершенно ребяческими доводами на глубочайшее христианское учение о Триединстве Ипостасей (учение, следъ котораго можно заметить и въ другихъ религіяхъ, напримЬръ въ древнемъ браманизме и во всей европейской философии отъ Плотина до Гегеля) — кощунственно называя это ученіе „кощунственнымъ", заключаетъ онъ такъ: „этотъ страшный кощунственный догматъ ни для кого и ни для чего не может быть нужен —нравственнаго правила из него вывести невозможно никакого. (почему ж, я вывела, а у тебя просто фантазии не хватило)) Вотъ настоящий, хотя и скрытый ходъ мысли во всей богословской критике Л. Толстого: не потому изъ такого-то или такого-то догмата нельзя вывести нравственнаго правила, что догматъ этотъ ложенъ, а наоборотъ, онъ ложенъ потому, что изъ него нельзя вывести никакого правила."

„Всё, всех любитъ., — думаетъ князь Андрей, — значит никого не лю6ить, значитъ не жить этою земною жизнью". И чемъ больше,—прибавляетъ Л.Толстой уже отъ себя, — проникался онъ этимъ началом любви, темъ больше онъ отрекался отъ жизни, и темъ совершеннее уничтожалъ ту страшную преграду, которая, когда у насъ нетъ любви, стоитъ между жизнью и смертью".—„Всех любить—значитъ никого любить"—вотъ любовь для насъ, живыхъ, непонятная, и страшная, страшнее всякой ненависти. Намъ кажется, что это вовсе не любовь, а скорее отсутствие любви. И действительно, взглядъ князя Андрея на все живое становится „холодным, почти враждебным"

"И эта-то ужасающая насмешка мертваго надъ живыми, этотъ отталкивающий холодъ, это безконечное презрение и вражда ко всему живому, по мненію князя Андрея, по мненію Л. Толстого, и есть именно „та любовь, которую проповедывалъ Богъ на земле".

"Доныне казалось намъ, живымъ, что Христосъ пришелъ проповедывать ученіе Свое не мертвымъ, а живымъ, и что живые могутъ понять Его. Но вотъ оказывается, что это ошибка, что все живое для Христа „не нужно'' —между Христомъ и жизнью нетъ никакого соединенія;—„Мы не можемъ понимать другъ друга". Только умирающіе, почти мертвые могутъ Его понимать. Княземъ Андреемъ и Л. Толстымъ окончательно отвергнуто это слово: „Богъ не есть Богъ мертвыхъ, но живыхъ",—„у Бога все живы"; для князя Андрея и Л. Толстого Богъ есть Богъ только мертвыхъ,—у Бога все мертвы.„

(Эдвард Мунк)

"Конечно, такому Богу нельзя молиться; между такимъ Богомъ и людьми, по крайней мере, живыми людьми, не можетъ быть никакого притяжения, а можетъ быть только безконечная сила обоюднаго отталкивания. Ученіе Христа, которое въ действительности есть неимоверное приближение человеческаго къ божескому, становится у Л. Толстого ихъ неимовернымъ отдалениемъ, отчужденіемъ."

"Мы уже много разъ видели самое глубокое противоречие въ существе Л. Толстого, — противоречіе между умствующимъ христианиномъ, старцемъ Акимомъ и не думающимъ, не говорящимъ, но действующимъ язычникомъ, дядей Ерошкою, между стихийною, слепою, а потому имеющею въ себе только начало святости, но до конца, какъ святость, не сознанною любовью къ себе, и совершенно сознанною, но зато и совершенно отвлеченною любовью къ другимъ, которая въ сущности вовсе не есть живая любовь къ другимъ, а только умерщвляемая и не умертвимая любовь къ себе, желаемая и не достигаемая нелюбовъ к себе: „любить всехъ —значитъ никого не любить", то есть, не значитъ любить другихъ, какъ любишь себя, а именно только никого не любить, и себя не любить, какъ не любишь другихъ."

Именно-именно, в это всё всегда и вырождалось.

*

«Христос учил не делать глупости» - да ладно?! Бог-Хозяин, человек-работник, полураб – это действительно пошло. И «проигрыш», и страх – вроде свободны, но есть-то нечего – отлично подметил.

„Ты нашъ Отецъ, а мои твои дети"? Нет, это такъ было когда-то, а теперь иначе: теперь—„ты нашъ хозяинъ, а мы твои работники, твои наемники,—волю намъ дали, а есть намъ все-таки нечего, вотъ мы и работаемъ на Тебя, работаемъ пока: сегодня на Тебя, а завтра на другого". Тутъ уже—не „Отецъ нашъ, который на небе", а символический разговоръ яснополянскаго мужиченки съ бариномъ, Львомъ Николаевичемъ:,, Баринъ, дай жеребеночка.—Никакого жеребеночка у меня нетъ. — Нетъ есть! — Ну, ступай съ Богомъ. Я ничего этого не знаю."

"Ведь это именно такъ, ведь я не искажаю, а только обнажаю то, что сделалъ Л. Толстой; ведь не даромъ-же столь утонченные, столь пламенеющіе религіознымъ огнемъ, и вместе съ темъ столь родные, кровные, евангельскіе символы Отчей любви, Сыновней свободы подменилъ онъ своими собственными символами столь сравнительно холодныхъ, внешнихъ, грубыхъ отношений, какъ отношенія Хозяина и Работника; ведь совершился-же при этой, пусть даже нечаянной, подмене какой-то не восполнимый, но зато играющий въ руку нигилисту Л. Толстому, ущербъ святости.

Сынъ знаетъ Отца; рабъ не знаетъ Господина; работникъ отчасти знаетъ, отчасти не знаетъ Хозяина; онъ больше умствуетъ, хвастаетъ темъ, что знаетъ барина: „я знаю, что Ты человекъ жестокий, жнешь, где не сеялъ, собираешь, где не разсыпалъ, вотъ-же Тебе твой талантъ". Это разсчетъ хозяина и работника. Работник не можетъ „войти въ радость господина своего", а разве только въ прибыль хозяина.—„Мужиковъ надо держать вотъ какъ!" — говаривалъ, показывая свой крепкосжатый кулакъ Николай Ростовъ, тоже хозяинъ. И небесный Хозяинъ у Л. Толстого держитъ работниковъ своихъ „вотъ какъ": онъ загоняетъ ихъ, какъ зайцевъ, ухающими пугалами смерти и страданій „на дорогу любви". Какая-же однако любовь, какая свобода, ежели „пугалы".

„Я как-то думалъ,—признается Л. Толстой, — какъ больно, что люди живутъ не по Божьи, и вдругъ мне стало ясно, что какъ-бы человекъ ни жилъ, онъ всегда живетъ такъ, что законъ не будетъ нарушенъ, только проигрышъ остается за человекомъ. Онъ-же не исполнилъ, какъ человекъ — исполнилъ его, какъ животное, какъ, еще ниже, кусокъ разлагающейся плоти. Для меня это стало ясно и утешительно". (АААААА!!!) Страшная ясность, неимоверная утешительность. Ведь не можетъ Л. Толстой не сознавать, что отъ начала міра до возникновенія толстовской религіи никто или почти никто, даже самъ онъ, Левъ Николаевичъ, закона любви такъ, какъ онъ его понимаетъ, сознательно не исполнилъ. И следовательно почти все человечество за исключеніемъ семи, да и то, кажется, сомнительныхъ, потому что безсознательныхъ праведниковъ, не более, какъ ,,разлагающаяся плоть", смрадная падаль. И это-то находитъ онъ съ точки зренія той самой любви, которую проповедывалъ Богъ на земле, не только яснымъ, разумнымъ, справедливымъ, но и „утешительнымъ". — Господь не хочетъ погибели грешныхъ, но чтобы все спаслисъ. „Истинно, истинно говорю вамъ, ангелы на небесахъ радуются о единомъ кающемся грешнике более нежели о десяти праведникахъ". Такъ для Бога, такъ для Сына Божьяго. Но не такъ съ хозяйской, толстовской точки зренія. „Их надо держать вот как!" Почти все живое погибнетъ — туда ему и дорога. Работникъ входитъ въ прибыль хозяина своего — ведь „проигрышъ" все-таки за человекомъ, хозяйский разсчетъ не нарушенъ, — а объ остальном ему горя мало. Было-ли когда-либо вообще произнесено не более жестокое, а только более жесткое, грубое, холодное „нехристіанское" слово о христіанской любви."

"...любовь, свободная любовь изъ подъ палки, изъ подъ плети, изъ подъ ухающихъ пугалъ. „Дитя мое, отдай мне свое сердце", — ведь все равно, если не отдашь, проигрышъ за тобою, ты будешь кускомъ разлагающейся плоти. Понятно, что, слыша такой призывъ Отца, умирающий Аміель дрожитъ, какъ затравленный заяцъ; понятно, что Иванъ Ильичъ, пролезая въ узкий черный мешокъ, въ который толкаетъ его „неодолимая, невидимая сила", — „бьется, какъ жертва въ рукахъ палача", И ужъ если-бы, по крайней мере, откровенно и только — палачъ. А то наполовину палачъ, наполовину отецъ[1]. Я не знаю въ исторіи всехъ религій ничего ужаснее, ничего безобразнее, чемъ этотъ толстовский хозяинъ, палачъ небесный, притворившийся отцомъ небеснымъ, этотъ яснополянский помещичий Богъ съ не добрымъ, а только добродушнымъ лицомъ бурлака-философа Левина, Пьера, Нехлюдова, из-за котораго выглядываетъ ястребиное лицо кулака Брехунова. Ежели я не могу быть сыномъ Отца Небеснаго, то не хочу быть и „работникомъ" такого Хозяина,—пусть ужъ лучше я буду по прежнему рабомъ, дрожащею тварью, даже „кускомъ разлагающейся плоти" — это все-таки менее позорно и жестоко."

Жестко, грубо, холодно, "держать в кулаке"... Любовь из-под палки: не отдашь сердце, не отдашь себя – хуже будет. Наполовину отец, наполовину палач - но это не ново, тут Толстой ничего не выдумал даже)

"...такъ христіанство—не только без Бога Отца, но и безъ Сына Божьяго, христіанство безъ Христа. „Соль—добрая вещь, но если соль потеряетъ силу, чемъ исправить ее? Ни въ землю, ни въ навозъ не годится; вонъ выбрасываютъ ее". Кажется, толстовское „христіанство" и есть именно эта самая пресная изъ всехъ пресныхъ вещей, — эта соль, переставшая быть соленою, которая ни въ землю, ни въ навозъ не годится, и которую „вон выбрасывают".

Религіозное опошленіе, сведеніе всехъ слишкомъ опасныхъ безплодныхъ вершинъ и глубинъ къ одной практически-полезной сельско-хозяйственной плоскости продолжается."

(Александр Кабанель)

тут я скажу, примерно как Розанов: глянешь в глаза той же Федре, и не захочется никакого толстовства, в одном этом образе больше правды и даже истины, чем в многотомном "евангелии" Толстого. нет уж, не надо нам таких "благовестий"))

Мережковский, "Л. Толстой и Достоевский"

„Нет, всегда вели избранные! И тотчасъ после этихъ мужей середина, действительно, это правда, формулировала на идеяхъ высшихъ людей свой серединенький кодексъ. Но приходилъ опять великий или оригинальный человекъ и всегда потрясалъ кодексъ. Да вы, кажется, принимаете государство за нечто абсолютное. Поверьте, что мы не только абсолютнаго, но более или менее даже законченнаго государства еще не видали. Все эмбрионы".

Кто это говоритъ? Не анархистъ-ли Раскольниковъ? Въ томъ-то и дело, что не Раскольниковъ, а сам Достоевский. И когда-же? Въ предсмертномъ дневнике своемъ, въ то самое время, когда онъ достигъ, по уверению Страхова, высшаго христианскаго просветленія,— „выраженіемъ лица и речи походилъ на кроткаго и яснаго отшельника",— можетъ быть, на святого старца Зосиму."

„Кто изъ насъ, — воскликнулъ однажды (въ 1865 году, въ „Объявленіи о подписке на журналъ Эпоха) Достоевский со смятеніемъ, близкимъ къ ужасу,— кто изъ насъ по совести знаетъ теперь, что зло и что добро''?

И вотъ опять „бывали такія минуты", когда ему казалось, что онъ это узналъ, узналъ окончательно, отделилъ добро отъ зла непереступно. „Подставить ланиту, любить (другихъ) больше (чемъ) себя—не потому, что полезно, а потому, что нравится, до жгучаго чувства, до страсти. „Христосъ ошибался"!—доказано. Это жгучее чувство говорит: лучше я останусь съ ошибкой, со Христомъ, чемъ съ вами",— пишетъ онъ все въ томъ-же предсмертномъ дневнике-исповеди и заключаетъ: „нравственно только то, что совпадаетъ съ нашимъ чувствомъ красоты и съ идеаломъ, въ которомъ мы ее воплощаемъ".

В том и загвоздка, в этом самом "нравится"! Если человеку нравится - я всё пойму! Ну а если не нравится? Тогда что делать?

Святость и преступление Достоевского - уже спорны, неоднозначны. Он почти понимает, что есть ложная святость и ложное преступление. И не виноваты ли, действительно, Соня с Порфирием перед Родионом? А что, если оба полюса - ложны? Достоевский гениален в своих сомнениях, а не в утверждениях. Кто по совести знает, что есть добро и что есть зло?

(Густав Климт, а вот это вполне себе и Юдифь, да)

*

«Пусть каждый будет верен себе, и тем все будете верны Ему, каждый в особой доле своей» - Эрлих о сборнике "Северные цветы". Одна из лучших критических статей.

"И всѣ ишутъ Бога и къ Богу идутъ. Эти — строятъ домъ и черезъ единеніе хотятъ къ Богу притти. Те ищутъ одинокости, чтобы въ одинокости сказался имъ Богъ. Иные возстать хотятъ, чтобы, хоть врагомъ Бога, да найти Его. Но не черезъ единеніе къ Богу, черезъ Бога къ единенію придете вы, — и возстать на Бога не можете, не служа Ему, и возставая — служите Ему. Пусть каждый будетъ веренъ себе, и тѣмъ будете всѣ вѣрны Ему, каждый въ особой долѣ своей.

Свѣтъ во тьмѣ свѣтитъ, и тьма не обниметъ его. Когда придемъ всѣ къ свѣту, солнце разомъ всѣхъ озаритъ, и всякій найдетъ свѣтъ свой и тепло свое въ побѣдныхъ лучахъ его. И близко время, но пока—идите дорогой своей, дорогой одинокости и единенія, пребывайте подъ кровлей своей или собирайтесь подъ кровлей иной, иль бѣгите всякой кровли,— лишь идите къ вашему свѣту, и будетъ онъ—общій свѣтъ. Только не кляните чуждыхъ братьевъ своихъ: и въ нихъ есть жажда святого духа, особенная жажда своя."

Вот мой символ веры, если хотите!

(Уолтер Крейн, "Времена года")

*

Мережковский, "Л. Толстой и Достоевский"

Раскольников не думал, что человек до такой степени свободен - оригинально. А ведь так и есть. Можно убивать людей тысячами и не чувствовать за это вины, можно жить без совести - история как раз этому и учит. И есть много страданий, в которых нет ни смысла, ни вины, ни даже выгоды для других.

Насчет двух бездн, двух религиозных стихий человеческого духа он верно нащупал...

"На опыте желаетъ онъ узнать, „испробовать" последнюю сущность того, что люди называютъ „зломъ" и „добромъ", желаетъ узнать последніе пределы человеческой свободы. И онъ узналъ ихъ. Но выводы опыта превзошли его ожидания: онъ думалъ, что человекъ свободенъ; но онъ все-таки не думалъ, что человекъ до такон степени свободен. Этой-то безпредельности свободы и не вынесъ онъ: она раздавила его больше, чемъ вся тяжесть карающаго закона."

"Ему легко и свободно. Ему слишкомъ легко, слишкомъ свободно. Страшная свобода. Созданъ-ли человекъ для уж такой свободы? Можетъ-ли онъ ее вынести, безъ крыльевъ, безъ религии? Раскольниковъ не вынесъ."

"...заключаетъ Достоевский, — признавал он свое преступление: толъко в том, что не вынес его и сделал явку с повинною''. „Преступленіе" для Раскольникова есть „покаяніе", подчиненіе закону совести. Этимъ собственно и кончается или, вернее, обрывается трагедія, ибо настоящаго конца и разрешенія вовсе нетъ: все, что следуетъ далее, до такой степени искусственно и неискусно приставлено, прилеплено, что само собой отпадаетъ, какъ маска съ живого лица. Ну, конечно, онъ снова „покаялся", конечно, снова „вдругъ что-то какъ-бы подхватило его и какъ-бы бросило къ ногамъ Сони"; снова плачетъ онъ, обнимаетъ ея колени—и „воскресаетъ".[1]

"Тотъ прежний, настоящий и будущий, проклинающий людей и Бога — все-таки ближе къ живымъ людямъ, къ живому Богу, чемъ этотъ успокоенный, какъ будто даже слишкомъ успокоенный, „покойный" рабъ Божий Родионъ."[2]

"Воскресъ, воскресъ, обновился" - упорно и какъ-то уныло повторяетъ Достоевский, точно и самъ себе не особенно веритъ. „Вместо діалектики замечаетъ онъ — наступила жизнь". Но опять—„такъ-ли, такъ-ли все это?" Не наоборотъ-ли? Не наступила-ли вместо жизни діалектика, нехлюдовская, левинская, толстовская, отвлеченно-христианская, буддийская діалектика? Какъ мало свободы и радости въ этомъ воскресении. Ведь ему, пожалуй, и делать-то ничего не оставалось, какъ умирать подъ палкою или воскресать изъ подъ палки.[3]

Не лучше-ли, не чище-ли было-бы откровенно умереть, чемъ такъ сомнительно воскресать? „Вокресъ" — шепчутъ уста, а въ безкровномъ лице, въ потухшихъ глазахъ все тотъ-же вопросъ: „И зачемъ, зачемъ жить, когда самъ знаю, что все будетъ именно такъ, какъ по книге", — какъ по нравоучительной прописи отолстевшаго Порфирія, какъ по одной изъ последнихъ книгъ тоже слишкомъ успокоеннаго, покойнаго Л. Толстого.—Нетъ, кого другого, а насъ этими ,,воскресениями" теперь уже не обманешь и не заманишь — слишкомъ мы имъ знаемъ цену; „мертвечинкой отъ нихъ припахиваетъ"; Богъ съ ними,— мы ихъ и врагу не пожелаемъ."

„Погибли даромъ могучія силы,— заключаетъ Достоевский.—А кто виноватъ?"—То-то, кто виноватъ? Не виноватъ-ли между прочимъ и Порфирий, паукъ, отолстевший на проповеди „христианской" идеи страданія? Не виновата-ли и вечная жертва паука, „тихая Соня", которая „все отдаетъ", „не плачетъ, не стонетъ" и осуществляетъ эту идею страданія до преступнаго мученичества."

(Александр Кабанель, "Дочь Иеффая")

В связи с этим вспоминается проблематика "Баффи": и вот эта идея "пострадать за преступление", которая никогда мне не нравилась (и ведь как интересно: в праведном порыве "пострадать" Баффи буквально переступает через того, кто ее любит), и яркое, красивое, полное жизненных сил "зло" по сравнению с бледным, тихим, погасшим "добром", и вот это моё неоднократное - "душа" как будто отупляет"... Ёшкин кот, 100 лет прошло, проблемы - ровно те же.

*

"Очевидно, въ нашей христианской цивилизаціи съ „краеугольными камнями—пещерой (уединеніемъ) и гробомъ"—есть какая-то внутренняя ошибка. И очень справедливо замѣчаетъ Розановъ въ одномъ изъ своихъ мѣтко-вспыхивающихъ афоризмовъ, которые иногда выясняютъ дѣло лучше обширныхъ статей: „церковныя пѣснопѣнія, всѣ безъ исключенія, суть какъ-бы гласы ликовъ изъ ракъ мощей, или какъ-бы это поютъ лики изъ кіотовъ церковныхъ; просто—это поетъ не живой человѣкъ!"...

Д. Шестаковъ.

(я вам больше скажу - иные условно мертвые поют получше этих ваших условно живых))

*

"Земная святость" - важное понятие.

Дух и плоть Толстого - крайности, отрицание, вечное "нет", невозможность соединения из-за отрицания личности. Ницше и Толстой, в сущности, не понимали христианства. Люди не потеряли веру - просто они поняли свое неверие. Поверхностная вера исчезла со страхом и невежеством, а глубинная не всем дана. Минский прав - только сейчас вера может быть бескорыстной. И к прежней пути нет. У него много верных мыслей, много симпатичного и в отношении к жизни.

*

Мережковский, "Л. Толстой и Достоевский"

Новое рабство страшнее старого? Нет. Только при новом личность смогла возмутиться, осознать, что она вообще есть - раньше она дремала. Ее просто не было, вот и не "болело".

Как же Байрон и Лермонтов могли поверить в величие Наполеона? Да так - они люди своего времени и не лишены его предрассудков. Удивительно было бы, если бы не поверили. Мережковский видит в Наполеоне то, чего в нем нет. Он обольщен монархической идеей.

*

Минский прав в том, что путь добра не один. Но их и не два, их много. Да, необходимо объединить обе правды - условно "толстовскую" и условно "ницшеанскую". И насчет новизны прав.

"Бросьте раз навсегда заботу о новизне или устарелости отыскиваемой истины. Вполне новыя мысли высказываются только обитателями желтых домов. Кто-же действительно ищет истину, тот рад узнавать, что его предупредили другие, чем чаще предупреждали, тем лучше, ибо в этом совпадании—залогъ соизмеримости его истины с человеческим сознаніем.[4]

Что-же касается истины мэонической, то вы видите, что она заключается не в измышлении новых, противных природ чувств, а в приведеніи в гармонію тех, которыя нам врождены. Познать и воплотить свое познание, привести двойственность нравственнаго идеала к единому источнику, то есть к Единому, к Богу и объединить оба идеала в своей деятельности, вот наша цель."

*

Рцы абсолютно верно разносит спиритуализм. "Две скорби". Постройте разумное человеческое жилище - и к вам заглянет солнце. Как он прав...

О том, что идеал не может быть нормой:

"Теперь вообразите недоразуменіе, въ силу коего получаетъ распространеніе убежденіе, что все солдаты должны быть не менъше какъ Ганнибалъ, Суворовъ еt сеtеrа. Получится такая чудовищная путаница понятий, что въ конце концовъ какой - нибудь скромный капитанъ наверное возомнитъ себя Юлиемъ Цезаремъ. Да по какому праву? С чего вы это взяли? Где доказательства? Где ваши победы? Где знаменія, силы, чудеса? Глухіе слышатъ? Слепые прозреваютъ? Немые благовествуютъ? Мертвые воскресаютъ? Ничего подобнаго! Затерянъ, извращенъ въ своемъ смысле путь Маріи, и забытъ, униженъ, презренъ путь Марфы... Аскетизмъ безъ плода, и бракъ, семья—вне религіознаго освященія существеннаго и жизненнаго въ ней..."

"Именно этотъ преувеличенный спиритуализмъ отвергаетъ таинства, чудеса, гнушается материи, стыдится плотскаго, лукавитъ и двоедушничаетъ въ проблемахъ пола и брака, и въ итоге — что? ВѢра безвѢрная, вера безсильная, сухое книжное резонерство, куцая, мещанская мораль! Где знаменія, где силы, где чудеса? А вне этой почвы не мнимой, но реальной, осязаемой благодати, не мнимой, но реальной для всякаго очевидной свободы Христовой—смеемъ-ли мы даже заикаться о христианстве?"

"Сила пара, электричество, чудеса техники, все нелишенное блеска развитіе нашей цивилизации Спаситель какъ-бы провиделъ тогда „въ мгновении времени"... Онъ не осуждаетъ ея, не кладетъ на нее запрета; Онъ равнодушенъ къ ней, она для Него посторонняя, она вне орбиты Его подвига... Работайте, ищите, достигайте, какъ-бы говоритъ Онъ, и вы все-таки будете несчастны, и все-таки все чудеса техники, все завоеванія науки, все победы цивилизации не устранятъ коренныхъ золъ бытия человеческаго: болезни, смерти, нужды матеріальной и алканія духовнаго... Навеки вы все таки обречены оставаться рабами слепыхъ стихий, несовершенныхъ законовъ, социальныхъ неустройствъ, собственныхъ страстей...

(Рене Магритт, "Условия человеческого существование" - это-то и ужасно, что всё по линейке, что есть какие-то там неспоримые законы природы - несвобода, одним словом)

Я открываю лотенцию иного бытія; это — абсолютная свобода.

Что-же это такое? Какъ можемъ мы представить себе абсолютную свободу въ условіяхъ земного существованія? Если-бы кто сказалъ: „Не нужно кораблей, потому что можно ходить пешкомъ по воде; не нужно медицинских факультетовъ, потому что можно испивать смертное и не умирать, наступать на скорпіона и не быть пораженнымъ имъ, не нужно министерства финансовъ, ни податей, ни дидрахмъ, потому что „истинно говорю вамъ: есть некоторые изъ стоящихъ здесь, которые не вкусятъ смерти, какъ уже увидятъ Царствіе Божіе, пришедшее в снле"'. Если-бы кто сталъ проповедывать упраздненіе законовъ злой и безсмысленной необходимости уже здесь, на земле, то конечно такого чудака, при встрече, стали-бы съ опаскою обходить... А между темъ, какъ понять слова, что Царствие Божіе пришло уже въ силе? Какъ потенция, разумеется? Однако-же, какъ потенція реализуемая?.. Позволительно было-бы тогда предположить, что нетъ ничего абсолютнаго и незыблемаго въ нашихъ ходячихъ представленіяхъ... То, что мы считаемъ сверхъестественнымъ, чудеснымъ, это есть самое обычное, нормальное, и потенция всего этого уже открыта, дана,—бери и получай!

Совершенно естественно и нормально вечно жить или, умерши, воскреснуть.

Нормально никогда не болеть или, заболевъ, тотчасъ получить исцеление. Нормально не знать нужды или, узнавъ ее, тотчасъ насытиться умножающимъ благословениемъ пяти хлебовъ..."

Вот и я думаю, что так-то нормально, это и есть нормальное) Поэтому мне многое из повседневного и необходимого скучно...[5]

(Эдвард Роберт Хьюз)

С другой стороны, раз ни один христианин подобной силы не демонстрировал (все эти исцеления с чудесами - как хотите, мелко, если бы кто-то реально не умирал вовсе, например...), а даже напротив, большинство их ударилось в истязания и самоистязания - то весьма логично не просто одобрять посильный человеческий материальный прогресс, но и видеть в нем Промысел и нечто более богоугодное, чем эти ваши "карасики" (к "Братьям Карамазовым" отсылка, если че), вот прям глубинно богоугодное, которое про "накорми ближнего, вылечи больного, не пытай людей".

"...преувеличенный спиритуализм и односторонний аскетизм лишаютъ действительности и силы пришедшее 1901 годъ тому назадъ и пребывающее доселе на сей грешной земле Царствіе Божіе, если путь въ великой христіанской потенции безнадежно закрытъ эксцессами спиритуализма и кособокостью аскетизма—то ясно, кажется, что нужно начатъ съ исправленія кособокаго и сокращенія преувеличеннаго...

Смешно жаловаться на солнце за то, что оно не хочетъ заглянуть въ нору крота! Нужно построить разумное человеческое жилище[6], и тогда солнце подаритъ насъ своею ласкою, своимъ светомъ, своимъ тепломъ, своею радостью... И конечно приличествуетъ нам примениться къ неизменному положению солнца на зените, а не ему капризно применяться къ нашей глупости или нашей лени... Мне кажется, это ясно!"

На терапии: "кажется, у вас начинается какой-то новый этап в отношениях с подругой?" - "похоже... и это страшно, но и весело, и интересно..." даа, только не вот никак не дождусь разговора!

*

гуляла, "много думала"

живот сдулся, талия на месте, ремешок косухи застегиваю до упора, ура. собственно, если с талией всё хорошо, я уже чувствую себя красивой и желанной, это главное.

я способна долго чем-то гореть, но кому оно надо? но длительное постоянное горение - да это сам по себе плюс!

внезапно вспомнила школу. хм, самые эротичные воспоминания не обязательно связаны с сексом)) а ведь секс у меня там тоже был))

люблю играть, люблю быть и охотником, и добычей. главное - чувствовать себя в безопасности в обеих ролях, иначе, уж простите, не до кайфа совсем.

в "Баффи" нередко вспоминаются, как самые эротичные: сцена с зажигалкой, где Спайк припирает Баффи к стене в прямом и переносном смысле, и почти аналогичная сцена в ночном клубе, где (увы?) Фэйт в теле Баффи делает со Спайком примерно то же самое, это просто офигеть, тоже так хочу, а как он красиво потом психует, ммм... ну он вообще мало чего делает не красиво))

а в школе чуть ли не самое оно (если отодвинуть чуток великую любовь) было, когда я наклонилась над "одним мальчиком", который застегивал рюкзак на моей парте и выдохнула: "ну что, займемся культурной деятельностью?" покраснел и убежал)) это где-то рядом с припиранием к стене) контекст, разумеется, был, но лень рассказывать, но с контекстом это для меня однозначный win)) ну с предысторией то есть, предыстория там была еще та)) кто кому больше нервов потреплет называлась, ага. оторвись на объекте своей симпатии по полной, так сказать. а на мне тогда еще был такой свитер с декольте, в которое мальчики обожали кидать ручки и наблюдать, как я их оттуда вытаскиваю, все-таки в начале двухтысячных было весело даже мне даже в школе))) разумеется, я сама "провоцировала", и разумеется, это было мне в кайф.

девушка в ленте хочет заняться плетением фенечек в 29 лет и спрашивает, не сошла ли она с ума. знала бы она, чем я занимаюсь в свои 33, и ничего)) вчера просматривала свои записи о "Баффи", но так и не решилась пересмотреть ни один ролик. тут не только "гилти плежа", тут много всего...

а не, пересматриваю, пересматриваю только так... сначала плакала, потом краснела, теперь думаю: Господи ты Боже мой, сколько же в этом персонаже секса, как он двигается хотя бы, такого в жизни не бывает, даа...

*

Ну наконец-то всё выяснили с Н.) (а вот и нет, не всё, до сих пор не всё))

У нее страх слияния - у меня напротив, скорее желание такового. "Но... я, пожалуй, не готова признать эту свою потребность нездоровой". На что она очень правильно сказала: "нет ненормальных потребностей, а случаются в отношениях конфликты насчет их удовлетворения, это да"

Ей тоже может быть нужна поддержка и хочется поругать кого-то вместе.

Я в последнее время учусь как-то этично выпускать гнев - сначала, например, выругаюсь, потом начинаю разбираться.

(Густав Климт, ну как по мне, это однозначно Саломея))

У меня страх не быть собой обычно перевешивает страх быть брошенной/выброшенной, ну в смысле первый - обычно сильнее.

И тут мне тоже, как это часто бывает, вспоминается Спайк, на сей раз из комиксов. Как он рвался спустить с лестницы явившихся к Баффи истребительниц, сам довольно помятый. В свою очередь, Баффи до этого прекрасно спустила с лестницы тех, кто явился забрать ее подругу и любимого - вот это я понимаю, дружба и любовь, да, восхитительно и идеально! Конечно, именно о такой реакции партнера/друга я мечтаю, чтоб однозначно на моей стороне.

Сама так могу, если только не... там же была ситуация, где не было правильного решения - когда Баффи конфликтовала с друзьями. Встать на их сторону значило в данный момент предать ее. Встать на ее сторону - огрести впоследствии. Оказываешься виноватым в любом случае(( Как-то так я себя и чувствую, когда Н. на кого-то жалуется, но потом начинает вставать и на ту сторону тоже, и ту сторону "понимать". Мне прикажете что делать, кого понимать, кого жалеть? Конечно, хочется быть однозначно на ее стороне, да и всё тут. Но при всём при этом я всё равно стараюсь колебаться с ней в такт, что бывает офигеть тяжело, разумеется. Особенно "весело", когда надо поддержать друга, но не его самогрызение.

(Лиз Сиддал)

*

Общаюсь с Л. в директе, переслушиваю свои голосовые. Подходит мч: "что, опять по голосу своему прешься?" "Ага! слушай, если бы меня кто-нибудь любил так, как я себя, эхх..." А ведь и есть, за что любить - в эмоциональном плане я могу дать очень, очень много, и, в некотором смысле, я даже сильная... я ведь только, по большому счету, час в неделю могу эмоционально от кого-то подпитываться, а раньше у меня и этого часа не было, и я до сих пор жива и даже немножко поддерживаю других. Памятник мне надо ставить, вот что. И любить, разумеется, меня надо любить))

*

(из переписки с Н.)

"че-та подумала, что и поплясала бы под такое[1], я ж могу)) я тебе про НГ на Дворцовой не рассказывала? жаль, видео этого безобразия нет)) слуушай, а очень похоже, что из депры я выхожу, если иногда даже плясать хочется)))

впрочем, музыку продолжаю слушать из своего спаффи-сборничка)) я в своих пристрастиях постоянна)) (если так подумать, какое замечательное качество - если мне особо не мешать, я могу долго и постоянно "гореть", и так во многих областях ведь... и ведь хрен кто оценит (это я о мужчинах в основном, не парься))"

*

И музыку слушаю в основном одну и ту же, испытывая раз за разом похожие приятные чувства... Вспоминаются опять же мысли одного чувака: "люди думают, что отношения похожи на музыку, что достаточно гонять по кругу треки и раз за разом испытывать похожие чувства..." дальше не помню, какое-то нравоучение в духе "а в жизни всё сложнее и не так". Не знаю, у меня всё просто и именно так) Я способна долгое время испытывать одни и те же чувства. Если кто-то не такой - это не значит, что я неправильная) Если чувства кончаются, значит... я окончательно перестаю понимать, зачем вот это пресловутое "на всю жизнь" без нужных мне чувств. Тут работай - не работай, дружи - не дружи, соратничай - не соратничай, а зачем оно без тех самых чувств - непонятно.

Меня больше не вдохновляют пожизненные браки и стратегии их построения. Что не имеет "искры", то для меня и не живо. То есть как... я понимаю, для чего оно надо другим людям, для чего может быть надо в принципе и даже для чего надо мне сейчас и чем дорого, вот реально дорого, но... я в этом задыхаюсь/мерзну/голодаю. Когда эмоциональный заряд дает кто/что угодно, но только не партнер - для меня это, как хотите, ненормально.

*

Хотела запилить видео с собой, но Н. еще те не видела (вроде конец депрессии, поиск работы, ожидание звонка, удивление, раздражение и гнев: в смысле меня не берут?!)

*

И вот чем страдаю:

"в общем, там в начале ролика сцена из пятого сезона - есть такая обалденная серия, где Спайк, с одной стороны, рассказывает Баффи, как он убил двух истребительниц (плюс "история моих комплексов, начало"), а с другой стороны, в конце пытается ее поцеловать и получает полноценную такую ретравматизацию))



и это сейчас смотрится так многогранно для меня. с одной стороны, нездоровая такая, а с другой вполне философская и даже мистическая штука - связка любви-смерти. но она в любом случае смотрится дико эротично, хоть кол на голове теши. с другой стороны, когда авторы попытались в комиксах изобразить "здоровые отношения", вышло по большей части настолько плоско, скучно и решительно не эротично, что я чуть волосы на себе не рвала. а третьей стороны нет, потому что чего-то "третьего" я не вижу. то есть я очень хочу, чтобы оно было, всегда хотела, и смотря сериал (который правда дико рвет своим "нездоровьем"), и читая комиксы, но это блин как с Третьим Заветом. никто не видел, предчувствуют единицы"

*

все, что нужно обо мне знать буквально в трех сообщениях подряд:

"Черт возьми, я пересмотрю Баффи на английском хотя бы ради голоса Спайка)))

Прошлась к святым местам, как давно и хотела)

Башня Иванова)"

(там еще фотки башни и видео с моей довольной мордочкой)) нарциссизм, эскапизм и декаданс)))

*

Собеседование - это даже весело, если работа - не вопрос жизни и смерти, если есть где жить и что кушать и не дрожишь, что вот не возьмут и крышка тебе. Мне кажется, есть большая вероятность, что меня возьмут.

Я реально не боюсь экзаменов, собеседований и публичных выступлений, обычно вхожу в режим "и тут Остапа понесло" - и даже получаю удовольствие. Что, разумеется, не значит, будто мне это ничего не стоит. Так что куда попало точно ходить не буду - чтобы хотя бы пытаться пройти это чертово собеседование, надо реально хотеть в этом месте работать, иначе психика не только поднимает лапки, но и всячески упирается и матерится.

*

На подруг злюсь. Очень не хватает внимания к моей драгоценной персоне. С одной увидеться не можем полгода. Я всё понимала, пока она училась, но блин, снова эта фигня - кто угодно важнее меня. Папа, сестра, собака, черт лысый... А недавно писала, что скучает, и я как будто радовалась своей победе. Кто ж так скучает... Вторая никак не посмотрит мои видео. Господи, там делов на 10 минут, ну и небольшой отклик хотелось бы. Бесят. Хочется внимания, интереса.

Я понимаю, что у всех свои причины. Но злиться и хотеть внимания имею право.

*

Я по кусочкам выбираю из жизни приятное, "ресурс", как говорит психологиня[2]. Легко брать кусочки из тех отношений, которых нет и больше не будет - теперь уж точно можно выбрать самое приятное.

Сериал любимый? но... я не фанатка в обычном понимании этого слова. я оттуда выбираю кусочки едва ли не покадрово - в этом весь кайф, удивительно яркий и длительный. Я выуживаю музыку из ютуба с репликами персонажей, но даже в одной песне редко когда кайфую прям от всех - есть обалденные, а есть тупые[3], в итоге кайф - от 30-50% песни.

Я очень-очень избирательна, мне хорошо только от чего-то очень рафинированного. Недавно подумала, что и отношения зачем, если весь кайф в моей голове, реальные отношения обычно расстраивают... ну, которые с сексом, вот особенно эти. А то, что в моей голове, ни от кого не зависит, ну надоест разве что - это бывает проблемой, да, искать новые источники удовольствия. За старые держусь до последнего)

*

Ту же Серенату Иммортал из ролика выдранную, с репликами, слушаю обычно до момента, как Спайку вручают "душу" и он вопит, вопль нравится, да, а что было потом...

Раздражает, что уж там. Вот это "ты изменился, Спайк" - уже меня убивает, хочется вскочить и заорать: "а раньше типа не менялся?! раньше не видно было, да?! без артефакта, по недоразумению названного "душой" - нещитово?!" Именно - ни на что эта чертова "душа" не влияет, но - ее наличие влияет на отношение других к персонажу!! А я ненавижу предвзятость и формализм.

Ну я уже писала, что у меня претензии ко всей этой катавасии с "душой", там мало того, что вечные переобувания в воздухе, да еще и такие неуклюжие. "Не верю" и "что с вами не так". Что человек не может меняться в одночасье - показано вот прям достоверно. Что пограничный опыт имеет значение - допустим, всякое бывает. Но причем тут "душа"? Разве без нее можно хоть как-то и хоть кого-то любить, совершать эти чертовы подвиги и учиться таки различать эти не менее чертовы добро/зло?



В комиксах попытались всё это объяснить, но стало только хуже: всё, что было до обретения "души", объявлено "ненастоящим" и даже "притворством". Ну... это самое... после такого "ненастоящего" как-то не хочется ничего "настоящего"))

Не, не всё плохо в седьмом сезоне, но обычно ж любят вставлять вот это "ай белив ин ю, Спайк" - наверное это круто с точки зрения добродетели, но с ней как раз переборщили, на мой вкус. Что действительно круто в 7 сезоне для меня - это: "я не знаю, что бы делал, если бы ты поднялась по этой лестнице" - "слава Богу", вот лучшее, честно.

Добродетель бывает скучна и навязчива, да и не особо меня ею удивишь, у меня самой этой добродетели вагон и маленькая тележка, а вот любовь - всегда "вставляет", да. Меня не удивишь тем, что, о чудо, больше не убиваешь людей, а вот прощать любимую так легко, так легко отбрасывать свою гордость - это да, это впечатляет. А жизнью пожертвовать - да кто ж из героев этого не делает, как бы надоевший троп. Да и люди подчас могут собой жертвовать, а в отношениях они всё равно так себе. А Спайк, как ни странно, в отношения умел, ну в моем понимании.

(да, Баффи я бы крыла трехэтажным матом нещадно, если бы не узнавала в ней себя энное количество лет назад... а раз такое дело, то ее скорее жалею, а крою авторов, которые сделали героиню в белом пальто, в сущности, из мазохистки в самом клиническом смысле этого слова. Баффи - не моя героиня, я больше скажу: она и не может быть героиней для тех, кто хочет быть не хорошей, а счастливой)) вообще так насмотришься, да в этом же сериале, на хороших девочек... и как-то, знаете ли, потянет в сторону "плохих", они как-то... честнее, что ли, да и по жизни бывают довольнее. не, ну если кто-то реально хочет жить "не для радости, а для совести" - вэлкам, конечно, видимо, для таких уидонская задумка и создавалась, но я уже этой "совести" ("это неправильно!") по горло наелась, мне - хватило. впрочем, с Уидоном - как практически с любым гением: "но любим мы его не за это", самое ценное нередко - именно в "побочном", "проговорках", мигах...)

про Толстого и вот к чему прихожу. Так-то он понимал, что всё усложняется, ускоряется, что скоро станет более чем непонятно насчет "вечных истин", что вчерашнее знание сегодня уже не актуально, что прочного отныне ничего нет, соответственно, и веры в это "прочное" тоже. Но выбрал спрятаться в "опрощение", причем, сука, искусственное, не менее "сделанное", чем та культура и цивилизация, от которых он пытался уйти, а то и более. Можно сказать - ну многие великие и не очень попрятались, кто куда. Да. Вот только его "домик" какой-то особенно отвратительный. Не то что жить там, смотреть на это невозможно.

***

Мораль не дружит со страстью, с разумом получается лучше)) ну потому что разум - инструмент, его можно к чему угодно приладить (соизмеримому с ним, не безмерному, конечно).

***

Слушаю вот лекции про русскую литературу на Магистерии. Тургенев, влияние на него Жорж Санд - любопытно. История написания и изданий "Войны и мира" - показательно во многих отношениях. Про Достоевского даже не начинала - если нам заявляют, что будут толковать о "главной идее" его произведений - это сразу будет херня. Достоевского понимали только гении Серебряного века.

Кстати, цикл лекций о последнем поражает отсутствием Мережковского, Гиппиус и Иванова - маст хэв казалось бы, минимум, а вот хрен. Зато Блок[1], внезапно - главный поэт эпохи, сопоставимый с Пушкиным (вечно у нас в "светила" попадают мутные, неопределившиеся типы, слишком понятно, что и Толстой с Достоевским попали в канон не за гениальность, а за консерватизм, то есть они гениальны, да, Достоевский уж точно, но будь у них другая идеология - поминай как звали, добро пожаловать во второй-третий ряд, ведь слишком ясно, как конструируется канон нашей культуры, и бесит это неимоверно). Понятно, что невозможно обойти Брюсова с Анненским, и спасибо за них, но все остальные типа Гумилева - сорри, уже не оттуда. Но почему-то именно с ними ассоциируется Серебряный век. (???) А где, черт возьми, Розанов? Спасибо хоть Сологуб с Белым есть! Но где обалденные поэтессы вроде Марии Моравской? Или хотя бы Коневской, Волошин? И неужели непонятно, что нельзя, категорически нельзя в один цикл впихивать символизм, акмеизм и футуризм?! А Бунин с Горьким - совсем не оттуда, ну очнитесь, вы бы еще Чехова вспомнили! И Толстой еще был жив, че нет-то?! Сижу с фейспалмом. Надоело. Этот канон неправильный, несите другой.

(Почему в "греховности" обвиняли только символизм? Разве нет греха рационализма, например? Что-то я смотрю, в грехах обвиняют самое прекрасное и гениальное...)

(Гюстав Моро, "Святой Себастьян")

***

А есть позитивная динамика во снах, хоть там скандал устроить могу, наорать как следует, эх... всегда теперь так делаю, когда работа снится))

***

Само место, куда я езжу на терапию, расположено чудесно и вдохновляет. Во-первых, станция метро - Чернышевская, а этого писателя я более чем уважаю. По пути прохожу мимо трех христианских храмов 18 века - это просто приятно, как напоминание о моей вере. Но самый кайф по дороге - это дом Мурузи на Литейном, где жили Гиппиус с Мережковским, это для меня священнее всякого храма, и очень странно, что там нет никакого посвященного им музея, это свинство( А если пройти в другую сторону от метро (что я и сделаю, когда потеплеет), то там будет знаменитая ивановская "башня", где, опять-таки, ничего мемориального нет( Но для меня это по умолчанию святые места.

(Гюстав Моро, "Муза и Гесиод")

***

Что отлично на терапии - психологиня меня чувствует. Как только чуть сопротивление - понимает. Мне легко сказать ей: а я ничего не хочу делать, для нее это тоже ответ. Все мои страхи - понятны и значительны, а не херня какая-то. Я постоянно получаю от нее подтверждение того, что меня принимают и мне можно быть собой. "Ну конечно, это логично, что вы не захотели об этом думать, раз тоска прошла". На каждое мое признание - сочувственный кивок и "ну конечно, это ведь понятно..." Соответственно мне, легко уточнять - у меня даже не паника, а застывший ужас и бессилие. Небольшая тревога оставалась и после, но в целом... мне даже чем-то приятным хочется с ней делится - порадовала ее, рассказав, какие замечательные люди жили по соседству))

Итак, лежать и отдыхать - можно и нужно. Наконец-то мне это не только разрешают, но и рекомендуют!! Кайф-то какой!..

(Фрэнк Кадоган Купер, "Спящая Титания")

Пока договорились обсуждать текущие моменты, как бы отдыхать и в терапии. Если захочется обсудить что-то более фундаментальное - дам знать, да и хз когда оно само может выскочить.

У меня богатый внутренний мир)) (это ее слова: "мне кажется, даже если поместить вас куда-то в вакуум, вам будет что рассказать, у вас в основном вся жизнь протекает внутри") Мне очень нравится, когда меня видят и с энтузиазмом/поддержкой относятся к моим идеям - "татуировка тоже может быть ресурсом!" Поговорили о том, что символизируют для меня змея и волк)

Насчет заедания пустоты - не только дыра в общении (нехватка тепла, принятия, реакции, отражения), но и в сексе-эросе, забыла сказать... такой заменитель... когда сыта в этом плане, никакого переедания нет. Вообще чисто биологически логично, что люди едят, чтобы почувствовать себя в безопасности, тепле и комфорте, это такой младенческий рефлекс, который включается, когда больше себя порадовать нечем... и тем более устойчив, потому что телесен - духовных и душевных радостей и интересов может быть маловато.

***

Про "Мелкого беса" лекция Лекманова - плохо. Как это в романе нет особенностей русской жизни? А империализм и презрение к другим народам? И что мне интересно - вот эта атмосфера всеобщего доносительства - она чисто российская или все же в те времена - нет? Нет "луча света", но есть пара-тройка приличных людей, один из которых, что интересно - актер (аналогично в "Тяжелых снах").

Удивительно же то, что лектор как будто специально самое главное в романе пропускает: "ну дальше там неинтересно и даже пошловато" - ага, дальше там прямая речь автора о поруганной красоте!!

(Гюстав Моро, "Вирсавия")

Что весьма далеко от поверхностного толкования лектора. Да и "внутренняя красота" женщины - зверь слишком понятный, не то мужской фетиш, не то попросту коврик для ног. Да и про внутреннюю красоту Наташи Ростовой как-то смешно говорить. А Сологуб, по крайней мере, искренне восторгается "внешней" красотой. Неужели ничего не будет сказано про "языческие" монологи Людмилы, как будто списанныне с романов Мережковского?! Не списанные, разумеется, это дух эпохи такой. Нет, не сказано! Почему же Людмила - "прекрасное зло"? Она просто родилась не в то время, не в том месте)

(Гюстав Моро, "Фракийская девушка, несущая голову Орфея". мне кажется, примерно так Людмила и выглядела, и улыбалась...)

И вот это, про "жертву" (барашек Володин). А почему жертва, собственно, должна к чему-то вести, что-то очищать? Это нормально, что она нелепа и бессмысленна. И христианство не про то, что какие-то жертвы очищают, а про то, что была только одна такая Жертва, и то этот термин архаичен и скорее от бедности языка и для того, чтобы современникам было более-менее понятно. Только одна. Остальные - абсурдны, это показано абсолютно верно! А к чему убийство Володина должно было привести? Могло привести? Вот если бы из-за этого настало "просветление", то это реально сатанизм был бы. Ну посудите сами: я убил человека, и тут до меня дошло, что я жил неправильно, и как начал каяться... Хм, а без убийства никак бы не дошло? Тогда спасибо, не надо, живи как жил. А то получается, что кто-то должен жизнью заплатить за апгрейд твоего морального облика. Нахрен иди.

(Кстати, в лекции про "Смерть пионерки" та же херня. Там - беспросветный уже культ смерти ради смерти, но может ли быть смерть ради жизни? Нет. Только один раз была "слезинка Ребенка", на которой можно строить, но только потому, что этот Ребенок - Он же и Архитектор. В этом смысле подражать Ему - невозможно, значит идти против Него, выворачивать Его смысл наизнанку. А Россию, мне кажется, реально додавили до массового культа смерти как таковой, и отнюдь даже не прекрасного.)

И мне как раз роман было читать легко и не сказала бы, что неприятно.

Толкование лектора скучное и поверхностное, но ночью после этого ко мне прилетело гениальное толкование романа. Это не "что хотел сказать автор", это что вижу я. Отталкиваясь от дуальности Пыльников-недотыкомка. Прозвучит странно, как к этому ни подводи, так что сразу и прямо, и да, перед многими словами тут надо ставить "что-то типа того" и "условные". Итак, Пыльников и недотыкомка - два образа Эроса, то, как видят его язычники (Людмила) и Передонов (сорри, но - историческое христианство). Даже все признаки у Передонова налицо: угрюмость, жестокость, паранойя, угождение власти, полное отсутствие творческого духа и свободы. Желание пакостить, уничтожать, неспособность видеть красоту - сорри, туда же. Володин - Христос этой самой церкви, примерно ее же уровня, но в конце концов она и его убивает - даже такой ей мешает, даже такого она боится. Варвара - низшее язычество, как бы порабощенное и приспособленое историческим христианством для своих целей, но над деле победившее его, обманывающее, успешно водящее за нос. Логично, что браком церковь сочетается именно с ним - сначала фактически, а потом и формально. Да, они постоянно лаются, и все же живут вместе. Заметим, что каков Передонов, таково и его окружение, с той же Людмилой у него общего ничего нет и он не способен видеть и чувствовать, как она. Но и с ней не всё ладно: даже сильно облагороженное и идеализированное язычество всё равно обращается с Эросом не всегда хорошо, способно на насилие, жестокость и в некотором роде развращение (хотя в общем и целом отношения Саши и Людмилы мне даже нравятся), также любовь к плоти как будто не отодрать от любви-принятия боли, которую плоть также испытывает, как будто наслаждение невозможно без страдания. И вот тут для меня ясно: нужно что-то третье, первые христиане тоже не просто так бежали от прекрасного язычества хоть в пустыню, хоть на арену цирка в пасть медведя, нет, не просто так. Но для Сологуба, разумеется, всё безысходно: церковь-то сама себя пожрет, но и язычество не изменится. В жажде чего-то третьего я, разумеется, с Мережковским.

(Гюстав Моро, "Иов и ангелы". не припомню, чтоб его навещали ангелы, ну да ладно)

Но Сологуб хорошо описывает безысходность, че уж, это его тема.

(Гюстав Моро, "Христос в Гефсиманском саду")

Но! Ошибочно было бы сказать, будто он проповедует культ смерти. За культом смерти и небытия (растворение в коллективе - разве ж это жизнь?) - это к советским авторам. А у Сологуба культ иного бытия, иной жизни, и очень трезвый взгляд на жизнь здешнюю.

(Гюстав Моро, "Святая Цецилия")

Ну, об ужасах инквизиции у Мишле много – мы привычные. Возможно, большинство «одержимых» женщин – попросту неудовлетворенные. Любое природное движение в своем теле они воспринимали именно так. Скорее уж – травмированные. Откуда вообще может взяться удовлетворенность при таком отношении к женщинам и телу?..

Инквизитор - «великий бессеребренник, постник, молчальник и девственник». Мучит и сжигает – из жалости, веря, что нельзя иначе спасти людей от вечного огня.

«кто страшнее, кто безумнее – судьи или подсудимые?» но больше власти – больше ответственности.

Безумие… Они все реально запутались.

"Безумие, которое царствовало в застенках Инквизиции среди жертв и палачей, распространялось по городу. Здравомыслящие люди верили тому, над чем в обыкновенное время смеялись как над глупыми баснями. Доносы умножались. Слуги показывали на господ своих, жены на мужей, дети на родителей. Одну старуху сожгли только, за то, что она сказала: "Да поможет мне черт, если не Бог!" Другую объявили ведьмой, потому что корова ее, по мнению соседок, давала втрое больше молока, чем следует."

А дальше там еще веселее.

Их учения «сходятся в своих крайностях»? - но Кассандра искала примирения, а эти – устроили ад.

(Валентин Кэмерон Принсеп, "Медея". О, еще один поздний прерафаэлит, не знала.)

Отлично Мережковский (или Леонардо) написал о ценности человеческой жизни: "И ты, человек, в этих рисунках созерцающий дивные создания природы, если считаешь преступным уничтожить мой труд,-- подумай, насколько преступнее отнять у человека жизнь, подумай также, что телесное строение, кажущееся тебе таким совершенным, ничто в сравнении с душою, обитающей в этом строении, ибо она, чем бы ни была, есть все-таки нечто божественное. И, судя по тому, как неохотно расстается она с телом, плач и скорбь ее не без причины. Не мешай же ей обитать в созданном теле, сколько сама она пожелает, и пусть коварство ли твое или злоба не разрушают этой жизни, столь прекрасной, что воистину -- кто ее не ценит, тот ее не стоит".

***

"И он почувствовал, что если бы вечная гибель грозила ему, он не мог бы солгать, не знать того, что знал,-- ни отвергнуть, ни примирить двух истин, которые спорили в сердце его". (Джованни, двойственная истина Мережковского, ну конечно, сквозная тема. Мне это очень близко...)

А про то, как к Джованни пришла Кассандра, уже после смерти на костре, я писала в другом месте. Это невыразимо прекрасно...

***

«Но едва ли не хуже измены врагов была верность друзей» - чувство брезгливости, как знакомо… (хотя к ломбардской школе я без претензий, по-моему, Луини прекрасен, но и вечное "не то" более чем понятно)

Про «золотой век" Папы Льва Х – как красиво и иронично! Какой все-таки Мережковский аристократ, как приятно его читать! Я не помню, где еще встречала такую утонченную красоту повествования. Да нигде, только он мне и открыл не только смысл, но и эстетику литературы. Гениально - про то, как наружная языческая культура давила христианство. Может, дело все-таки в формах? Были ли у христианства достойные формы, вот в чем вопрос… прям достойные вечности, за которые не стыдно… Да и как давила? Скорее это была такая забавная и быстротечная мода.

***

Про смерть Джованни тоже гениально:

"-- Да разве вы еще не знаете? -- произнес больной.-- Он там, наверху. Утомился... удалился... Он видимо искал и не находил нужного звука, ускользавшего из памяти.

-- Не знаете? -- прибавил спокойно. -- Ну, пойдем. Я покажу. Только не бойтесь. Так лучше... Встал и, неуклюже переваливаясь на костылях, повел его по скрипучей лестнице. Взошли на чердак."

Ой, а я и забыла, что Джованни повесился... бедный мальчик... не выдержал "проклятых вопросов". А вот Кассандра выдержала, вынесла, и новое сотворила, а ее сожгли.

(Джон Уильям Годвард)

***

Макиавелли: «Вот в какой грязи я утопаю, заботясь об одном, как бы не заплесневеть окончательно или с ума не сойти от скуки…» Как я его понимаю) И это похоже: «вступаю в чертоги древности, где великие мудрецы и герои встречают меня с благосклонностью, где питаюсь я пищею, для которой рожден,-- не смущаясь, беседую с ними, спрашиваю, узнаю причины их действий, и, по доброте своей, они отвечают мне, как равному. В течение нескольких часов не скучаю, не боюсь ни бедности, ни смерти, забываю все мои страдания и весь живу в прошлом. Потом записываю все, что узнал от них, и сочиняю таким образом книгу "О Государе".

У меня это выглядит примерно так:

(Доротея Таннинг)

Почему Макиавелли не занимался любимым делом с утра до вечера? Так наскучило бы. Ну это у всех по-разному. Но переключаться всё равно надо. Я, конечно, графоманю почти каждый день, но не целыми сутками же.

***

Микеланджело – это даа.

Вот что мне близко:

"Леонардо взглянул на них и замер. Как ни боялся, все-таки не ожидал того, что увидел.

Перед исполинскими образами, как будто видениями -- перед Богом Саваофом, отделяющим тьму от светa в лоне хаоса, благословляющим воды и растения, творящим Адама из персти, Еву из ребра Адамова; перед грехопадением, жертвой Авеля и Каина, потопом, насмешки Сима и Хама над наготою спящего родителя; перед голыми прекрасными юношами, стихийными демонами, сопровождающими вечною игрою и пляскою трагедию вселенной, борьбу человека и Бога; перед сивиллами и Пророками, страшными гигантами, как будто отягченными сверхчеловеческою скорбью и мудростью; перед Иисусовыми предками, рядом темных поколений, передающих друг другу бесцельное бремя жизни, томящихся в муках рождения, питания, смерти, ожидающих пришествия Неведомого Искупителя[1], -- перед всеми этими созданиями своего соперника Леонардо не судил, не мерил, не сравнивал, только чувствовал себя уничтоженным."

(ну вот, например, "Потоп" - бессмысленная, тоскливая груда обреченной (в любом случае) человеческой плоти)

"И в то же время сознавал, что стремился к большему, к высшему, чем Буонарроти,-- к тому соединению, к той последней гармонии, которых тот не знал и знать не хотел в своем бесконечном разладе, возмущении, буйстве и хаосе. Леонардо вспомнил слова моны Лизы о Микеланджело -- о том, что сила его подобна бурному ветру, раздирающему горы, сокрушающему скалы пред Господом, и что он, Леонардо, сильнее Микеланджело, как тишина сильнее бури, потому что в тишине, а не в буре -- Господь. Теперь ему было яснее, чем когда-либо, что это так: мона Лиза не ошиблась, рано или поздно дух человеческий вернется на путь, указанный им, Леонардо, от хаоса к гармонии, от раздвоения к единству, от бури к тишине. Но все-таки, как знать, на сколько времени останется победа за Буонарроти, сколько поколений увлечет он за собою?

И сознание правоты своей в созерцании делало для него еще более мучительным сознание своего бессилия в действии."

Понимаю. И все же не считаю, что «разлад и хаос» Микеланджело так уж пагубен и никуда не ведет. Ведет. Разлад тоже нужен, хаос – тем более (взять тот же романтизм, куда без него?)

А вот Рафаэль в принципе пустоват.

"Леонардо видел недавно оконченные фрески Рафаэля, в верхних приемных покоях Ватикана, так называемых Станцах, и не мог решить, чего в них больше, -- величия в исполнении, или ничтожества в замысле, неподражаемого совершенства, напоминавшего самые легкие и светлые создания древних, или раболепного заискивания в сильных мира сего?"

(мастерство, талант? да, но - скучно же)

«Чего в них больше – величия в исполнении или ничтожества в замысле?» - да, такое угнетает. Значит, форма в живописи – не самое важное. То же самое раздражает у Рубенса.

«Служил черни, и она ему служила, принимала с восторгом как своего избранника, свое любимое детище, плоть от плоти, кость от кости, порождение собственного духа.» - славно Дмитрий Сергеевич Рафаэля припечатал, люблю такое - дерзость пойти против общепринятого и само собой разумеющегося, "безумству храбрых поем мы песню" и так далее) Можно, конечно, предсказуемо скривиться: да кто Рафаэль и кто Мережковский, где первый и второй, кто знает первого и кто - второго, сначала добейся и всё такое... Скучно и не аргумент) А кто решил, что первый - "бог живописи", а второй - писатель второго-третьего ряда? Кто вообще это решает? Да куча обстоятельств, не имеющих никакого отношения к истине и гениальности. История культуры - оскорбительно случайна и не менее оскорбительно детерминирована условиями, к творчеству никакого отношения не имеющими. Окончательная оценка будет дана в вечности. Да и здешнюю переоценку никто не отменял, и она, уж слава Богу, происходит постоянно, и в последнее время наиболее свободно и интенсивно.

А у искусства Рафаэля и правда не было будущего. Ну как - академизм так себе будущее, хотя и не самое плохое, я сама люблю неоакадемиков))

***

«Как знать… не было ли в душе этого человека любви к прекрасному, которая оправдает его перед Высшим Судом?» (о герцоге Моро) Почему бы и нет, я только за. Ближе к концу роман становится таким трогательным, таким состраданием и жалостью к человеку веет... тоже чудесно.

(Эвелин де Морган, "Ангел смерти")

Читаю про Вячеслава Иванова, вот что в тему нашла:

"Душу память смутная тревожит,

В смутном сне надеется она;

И забыть богов своих не может, -

И воззвать их не сильна!"

("Голоса", сборник "Кормчие звезды")

Но загадки у Леонардо веселые. Насчет солнца не согласна – человек важнее. «Дух не может быть без тела» - почему же) вот какое тело – это вопрос, да… «Женщины станут признаваться мужчинам в тайных постыдных делах.» (исповедь)) Это та же тема, что с врачами – порочный замкнутый круг. Любая сегрегация – это тупик. Равный доступ ко всем занятиям – необходим, да.

Жутковата тема двойника…

«Он подобен был человеку, проснувшемуся в темноте, слишком рано, когда все еще спят. Одинокий среди ближних, писал он свои дневники сокровенным письмом для дальнего брата…»

А для меня история, как бы она ни была суетна – выше природы. Природа – «вечная, ясная» - но какой в ней смысл, кроме краткого мига жизни за счет смерти других?.. А в истории больше человека, а следовательно, и Бога.

«Мадонна в скалах» - это да, это нечто.



«Матерь Богочеловека в недрах Матери-Земли». И этот ангел… (Господи, какая все-таки жуткая пустота во мне!!![1])

Благоразумие, Справедливость, Сила, Умеренность – христианские добродетели? Весьма сомнительно. Мещанство… бррр….

«не стремиться ни к чему высокому»- а христианство именно зовет на высоту. Делать добро только своим, дружить с выгодой, скопидомничать, не считать женщин за людей – как всё это далеко… Опять же непонятно – почему воспитывать «незаконного» сына не зазорно, а жениться на его матери нельзя… Всё спутано, перепутано… Отвратительно.

«Если уже в детстве тебя сажали в тюрьму, когда ты поступил как следует – что же сделают с тобой теперь, со взрослым?»

«не в чуде, не в сказке, не в соблазнительной мгле, где Олимп сливается с Голгофой» - а мне нравится эта сказка Боттичелли.

Учелло, влюбленный в перспективу, как в женщину – «умер осмеянным и непонятым». Но дорожку проложил.

И «райские видения» фра Беато тоже очень…



Особенно - «Мученичество Космы и Дамиана. Разве не чудесно, не поразительно – адская сцена райскими красками?..

«испытание разума перед чудом» - но «рацио» бессильно перед чудом. Логос – другое. Хочу увидеть «Грехопадение» Леонардо и «Поклонение волхвов».



Второе - легко, и правда глаз не оторвать. Первое не найти, да и где теперь этот рисунок для занавески?..

«ужас чудовища пленял и притягивал, подобно прелести» - как часто я это чувствую…

«в погоне за совершенством недосягаемым создавал себе трудности, которых кисть не могла победить.»

«Ему было всё равно, только бы прочь…»

«утолению мешала чрезмерность желания» - как знакомо…

Неужели он не понимал, что крылья будут, а человек не преобразится? .. Спутал мистику с механикой…

Уклон: «Дух не солгал: познавшие, крылатые, будут как боги!»

Но как же прав Шестов – все эти «как есть» и даже «как должно быть» - только закрепощают…

Макиавелли тоже, хм, мечтатель. Непрактичностью он мне близок. За правду спасибо ему. Действительно – «что есть на самом деле». То, что он писал – отвратительно, но дрянь должна выходить наружу. Да жизнь по большей части в принципе отвратительна, и что?)

«Разве люди и стихии, небо и солнце изменили движение, порядок и силы свои, стали иными, чем в древности?» - еще как изменились!

Макиавелли в чем-то умен, но где-то – непроходимая наивность. Но у него была какая-никакая вера, люди только и живут верой, только ею и создают… А у меня пустота…

Но и ограниченность реально подстегивает, кстати.

Интересно: дорогой куртизанке могли за разговор заплатить столько же, сколько за ночь. Какое-то другое отношение было. Ну какое… ученая женщина – диво же, как собака говорящая. И сейчас не обязательно за секс платят, всякое бывает. Сейчас пора бы и ночи сделать бесплатными. То есть ненасильственными. Кстати: к свободе женщина шла через монастырь и самопродажу. В «семье» она ничего не могла достичь.

«бесстрашно следовать природе во всем»? Ни за что. Уж очень это невыгодно, для женщины – особенно.

Тоже любил над книжками сидеть, комменты писатьJ Его хоть в веках остались…

Интересно, почему Макиавелли требовал от монахов и священников отречься «или от власти, или от распутства» - а от того же Цезаря не требовал? И почему Аристотелю можно, а монахам нельзя? И где тут следование природе? Впрочем, ведь слишком ясно, почему – Цезари с Аристотелями никаких таких обетов не давали, а монахам, по совести, нельзя ни того, ни другого. И очень противно, когда слова настолько расходятся с делами.

У Макиавелли, по ходу, было смещение ценностей – во главу угла встало «спасение Италии», государство, мир этот, а не тот, потому и было ему все равно – Цезарь или Савонарола. Тогда да – «все средства равны, чтобы цель была достигнута». Замечу, что акцент на права человека, на личность – уже имеет отношение к «миру иному».

По ходу, я становлюсь похожей на Макиавелли вот в чем (и это печально): «Опротивела мне до тошноты вся эта ханжеская лавочка. И вспоминать не хочется. Ну их к черту!» - брезгливо. (о церкви) Вот и у меня так же. Как точно.

«Леонардо невольно усмехнулся, заметив одинаковое выражение простодушного восторга в лице Никколо и полоумной нищенки.» Взгляды автора на толпу и политику мне симпатичны, и даже отчасти до сих пор.

«Он не любил обычных грубых мужских разговоров о женщинах, избегал их с чувством непреодолимой стыдливости» - вот и молодец. Для этого даже не обязательно быть геем или асексуалом – я тоже грубых разговоров не терплю, хотя бы и потому, что они не про секс, а про власть. Секс – слишком тонкая материя, чтобы прикасаться к ней грубо.

«Не образовал и мессер Никколо так же бесцельно и бескорыстно своего богоподобного изверга, несуществующего и невозможного Государя, противоестественное и пленительное чудовище… - на страх толпе?» Да ведь он сам от него кайфовал.

Но что мне нравится в Чезаре Борджиа – так это его режим. Роскошь, мечта. Я тоже хочу ложиться в 4-5 ночи и вставать в 3 дня… Как раз самое мое. Хочу, завидую.

«для одного как будто вовсе не было родины, другой любил ее… больше, чем душу свою»… Но без Италии, вне Италии не было бы Леонардо. Да, и тем не менее – если бы он относился к ней по-другому, он уже не был бы собой. Да и что такое Италия?) До сих пор лоскутное одеяло, и это нормально.

«ибо всего ужаснее… сознавать, что силы есть, что мог бы что-нибудь сделать и что никогда ничего не сделаешь – погибнешь бессмысленно!» - эх…

Мол, не боюсь великих трудов и страданий, а боюсь мелких, серых обыденных невзгод… да я и того, и другого боюсь)))

«Это была не трусость, а та непонятная слабость, нерешительность людей, не созданных для действия, та мгновенная измена воли в последнюю минуту, когда нужно решать не сомневаясь и не колеблясь...» И про странное равнодушие тоже похоже: «облегчение… что не надо больше действовать.»

А вот это уже Ницше: «Обыкновенные люди не выносят свободы, боятся ее больше, чем смерти, и, совершив преступления, падают под бременем раскаяния. Только герой… имеет силу вынести свободу – переступает закон без страха, без угрызения, оставаясь невинным во зле, как звери и боги. …последняя свобода – печать избрания!» Ну, начнем с того, что обыкновенные люди свободы отродясь не видели и понятия не имеют, зачем она нужна и как с ней управляться, и закончим тем, что «герой» - социопат какой-то получается. Тут как бы хрен редьки не слаще.

(человекобог – бог + зверь)

Леонардо: «Только мне кажется, не тот свободен, кто… смеет всё, потому что не знает и не любит ничего, а тот, кто смеет, потому что знает и любит. Только такою свободою люди победят зло и добро, верх и низ, все преграды и пределы земные, все тяжести, станут как боги – полетят…»

(искала крылатых людей, не нашла, сплошь ангелы да боги) ну пусть будет "Эрос и богини судьбы" Юлиуса Кронберга, тут взгляд подходящий)

Вот, казалось бы, чем людям так мешает добро?

(Гюстав Моро, обожаю его сюжет "Саломея и Иоанн Предтеча" - как в пьесе Уайльда, Саломея обвиняет Иоанна, а не наоборот) безотносительно евангельского сюжета - тут поставлен вопрос о страсти, и под вопрос поставлено холодное благочестие, а мне это всегда ох как отзывается))